Паулина Гейдж - Искушение богини
– Я еще не поздравила тебя с рождением сына, Тутмос, – сказала Хатшепсут, – прости, но в последние дни я была очень занята. Возникли разногласия по поводу объема и характера дани, которой ты обложил несчастных ханебу, так что номарх и мои сборщики налогов торговались как старухи на базаре. Как поживает ребенок?
Тутмос пододвинул стул и сел рядом с ней, заворожено наблюдая, как гребень плавно скользит сквозь шелковые пряди.
– Ты подстриглась, – сказал он.
– Да. Мне больше нравится, когда волосы чуть выше плеч. Тогда шее не так жарко. Как твой ребенок?
– Он здоровый, сильный, хорошо сосет и очень похож на нашего отца. Истинный Тутмосид!
Она криво усмехнулась.
– Принеси его ко мне, чтобы я сама могла судить, что в нем воистину от Осириса-Тутмоса, а что – от тщеславия самодовольного отца.
– Хатшепсет, – запротестовал он оскорблено, – даже слуги дивятся, до чего они похожи. Асет тоже довольна.
Этого говорить не следовало. Хатшепсут резким движением выдернула голову из-под гребня и встала, отшатнувшись от своего собеседника.
– Ну еще бы! Ей повезло, что твой сын унаследовал твою царственную кровь, а не грязную жижу ее низкородного семейства.
Он уже открыл было рот, чтобы дать ей гневную отповедь, но женщина остановилась подле стола, налила вина и приказала Нофрет поднять занавеси на окнах. Когда солнечный свет, а с ним и птичьи трели хлынули в комнату, она передала ему бокал и снова опустилась за свой туалетный столик. Нофрет открыла баночку с румянами.
– А что насчет имени? – спросила она.
Он подался вперед, немедленно забыв о гневе.
– Жрецы советуют мне назвать его Тутмосом, говорят, что это имя заряжено магической властью. Асет…
– Знаю! – нетерпеливо перебила она. – Асет довольна.
– Нет, – ответил он. – Асет не довольна. Она хотела назвать его Секененра.
Хатшепсут расхохоталась и тут же подавилась вином, которое пошло ей не в то горло. Когда она наконец прокашлялась и снова смогла говорить, Тутмос обнаружил, что, неожиданно для себя самого, улыбается вместе с ней, настолько заразительным оказалось ее веселье.
– Ой, Тутмос, ты только подумай! Секененра! Неужели Асет видит своего сына мужем, могучим в битве, поражающим врага, воителем из легенд и песен? Имя великого и отважного Секененра, моего бога-предка, разумеется, могущественное имя, но разве бедняжка Асет не понимает, что на нем лежит тень, ведь добрый Секененра потерпел поражение от гиксосов и погиб в плену? Наверное, она забыла!
– Может быть. И все же это доброе и священное имя.
– Ты прав, – согласилась она, на этот раз серьезно, – но имя Тутмос больше подходит сыну фараона в наши дни.
Ей хотелось спросить его, о каком будущем для своего мальчика он мечтает, на что надеется и чего страшится, как всякий отец, но их слишком многое разделяло, чтобы пускаться в такие откровенности. Каким видит будущее своего малыша Асет, она знала и без слов, насквозь видя тщеславную, исполненную мелкого честолюбия душонку этой женщины.
«Хотя не такое уж оно и мелкое, ее честолюбие, – подумала она, с неожиданной тревогой глядя в будущее. – Тутмос. Имя моего добродушного, изнеженного брата? Или сильного, могучего царя? Но к чему раздумывать об этом сейчас, когда мой собственный ребенок еще не увидел свет Ра?»
– Поедем сегодня на болота, – неожиданно предложил Тутмос. – Я хочу поохотиться на водяную дичь. Прокатимся не спеша до Луксора и обратно, ты подышишь воздухом.
– Наверное, я поеду, – кивнула она. – Я сегодня плохо отдохнула, и спина болит не переставая. Я рада за тебя, Тутмос, и за Египет, – сказала она, подходя к нему ближе. – Что бы я ни говорила, произвести на свет царского отпрыска – это большое дело.
Она нежно поцеловала его в губы, и они, сплетя руки, медленно пошли через сад к ступеням у воды, где сели на теплый камень и смотрели, как их лодка неторопливо скользит к своему месту у позолоченных причальных столбов. Когда судно привязали, они взошли на борт, сели бок о бок на носу и успели увидеть, как, не подгибая тонких длинных ног, взлетела цапля, взмахивая белыми крыльями, прежде чем гребцы вытолкнули лодку на середину реки и она тихонько поплыла в косых лучах вечернего солнца.
Три недели спустя ранним утром благородных и титулованных фиванцев созвали в приемный зал царицы. Когда они, полусонные, вошли в зал, то обнаружили там фараона, который ждал их, дрожа от нетерпения.
– У ее величества начались роды, – объявил он. – Вам, князьям Египта, дано право присутствовать при этом вместе со мной. – И он исчез за дверью, из-за которой узкой желтой лентой струился свет.
Хатшепсут лежала с закрытыми глазами, безвольно вытянув руки поверх покрывала. Если бы не легкая дрожь, пробегавшая время от времени по ее пальцам, и едва заметные движения головы, собравшиеся подумали бы, что она спит. Схватки начались накануне в полдень, и к вечеру она совсем выбилась из сил. Лекарь дал ей макового отвара, и роженица погрузилась в сумеречный мир текучих образов, озаряемый яркими вспышками нестерпимой боли. Сны следовали один за другим, но в редкие моменты просветления Хатшепсут открывала глаза и видела над собой встревоженное лицо Тутмоса, а на стенах подле него тени множества людей. Наконец в голове у нее совсем прояснилось, и в ту же минуту она услышала, как повитуха сказала:
– Ребенок вот-вот родится!
Жуткая боль сжала ее в своих тисках, но она только плотнее стиснула губы и замотала головой, крайним усилием воли сдерживая крик.
Когда боль отступила, лекарь нагнулся и прошептал ей в самое ухо:
– Я больше не могу поить вас маковым отваром, ваше величество, да он все равно не поможет, потому что ребенок вот-вот появится на свет.
Она слабо кивнула, всего раз, и отвернулась от него, собираясь с силами, чтобы встретить последний спазм боли, который уже накатывал на нее черной волной. Крупные капли пота выступили у нее на лбу, но она даже не пискнула, а крик повитухи перекрыл боль.
– Девочка, благородные люди Египта, это девочка! Мужчины ринулись вперед взглянуть на царевну, которая едва слышно захныкала. В давке Сенмут увидел, как Хатшепсут приподнялась на локте, ее зрачки были расширены от наркотика, а кожа побледнела и словно бы истончилась, сделавшись похожей на скомканные простыни.
– Помогите мне сесть! – скомандовала она, и лекарь осторожно приподнял ее. Она протянула руки к дочери и прижала ее к груди. Тутмос опустился перед ней на одно колено, и она улыбнулась ему дремотно, все еще не выбравшись из моря маковых грез.
– Это девочка, Тутмос. Прекрасная, нежная дочь Амона! Посмотри, как она держится за мою руку своими крохотными пальчиками!
– Воистину она нежна и прекрасна, как ты, Хатшепсет, – ответил он улыбаясь. – Бутон от Цветка Египта! – Он поцеловал ее в щеку и встал, но она уже не смотрела на него. Игнорируя кормилицу, которая терпеливо ждала у изголовья, Хатшепсут разглядывала покрытую черным пушком головку, покоившуюся на сгибе ее локтя.
Тутмос обратился к кучке обрадованных мужчин:
– Документы ждут ваших печатей. Писец Анен поможет вам у дверей.
Перешептываясь, они пошли к выходу.
– Ее величество цела и невредима, хвала Амону! – громко сказал Юсер-Амон Хапусенебу, и остальные согласно закивали.
– У нее много сил. Скоро Египет снова почувствует ее руку, – ответил Хапусенеб, который, как и Юсер-Амон, боялся того же самого. Выйдя из комнаты, придворные стали ждать, когда Анен возьмет их печати.
Сенмут тоже повернулся к дверям, но голос, раздавшийся с ложа, остановил его. Хатшепсут позвала его; он подошел к ней и поклонился. Пен-Нехеб тоже приблизился и остановился в ожидании, с присвистом дыша и устало переминаясь с ноги на ногу. Повелительница нежно высвободила край своей ночной сорочки из крохотного кулачка и протянула им ребенка.
– Возьми мою дочь, Сенмут.
Видя, что он колеблется, она повторила:
– Возьми ее! Я назначаю тебя царским опекуном. Отныне за ее здоровье и безопасность отвечаешь ты, и я знаю, что под твоим присмотром она не вырастет ни слишком избалованной, ни чересчур покорной. Распоряжаться в детской будешь ты, кормилица – вот она – будет во всем тебе подчиняться.
Бережно, с бесконечной, удивительной нежностью Сенмут принял крохотный сверток и поглядел в лицо, так Похожее на лицо его любимой, что он не удержался и перевел взгляд с дочери на мать, а Хатшепсут, вздохнув, откинулась в постели.
– Мне необходимо было знать, что моя дочь в надежных руках, – пояснила она мужчинам, – ведь в таком большом дворце, как этот, может произойти все, что угодно; разве я могу уследить за всем? На тебя, пен-Нехеб, я возлагаю заботу о будущем образовании девочки. Пусть учится, как в свое время училась я, не только в классной комнате, но и на армейском плацу, и пусть все двери к знанию будут для нее открыты. Ей не обойтись без твоей многолетней мудрости.
