Фаина Гримберг - Княжна Тараканова
Берлина заполнена была сундуками. Кучер опустил специальную подножку. Она в дорожном платье и Франциска фон Мешеде едва поместились в карете. Михал и его камердинер сопровождали берлину верхами. Она старалась не показывать вида, но на самом деле она хотела, чтобы князь, чтобы Филипп все-таки показался ей на прощанье. Но он не показался.
* * *Они добрались до Зусмархаузена, где Елизавета получила деньги Огинского от банкира, к которому ее препроводил фон Горнштайн.
В Зусмархаузене они не задержались. Фон Горнштайн передал ей письмо от Филиппа, тот повторял, что она всегда может вернуться, что она не должна сердиться на него, что она должна отказаться от «своих заблуждений»!.. Она сказала фон Горнштайну, что ответа не будет.
Следующая остановка была в Бриксене. Здесь Михал представил ей нескольких своих друзей-конфедератов. Среди них особенно выделялся Ян Чарномский, мужчина лет тридцати пяти, обладатель выразительных темно-карих глаз, несколько кругловатых, а также растрепанных жестких каштановых волос, дыбящихся над высоким лбом. Поверх кафтана Чарномский носил на прочном шнурке ладанку. Елизавета никогда не узнала, что же хранилось в этом ковровом мешочке, да ей и не было это интересно… Ей почтительно кланялись. Михал называл ее «великой княжной Елизаветой», но ведь и это на самом деле было все равно… Всех конфедератов, приятелей Михала, отличали длиннющие и также по большей части встопорщенные усы.
В Бриксене Михал предоставил ей документы на имя графини Пиннеберг.
– Ты ведь не можешь представить документы, удостоверяющие твое русское происхождение, то есть ты не можешь представить их покамест! Ты вынуждена скрываться под чужими именами. Пиннеберг – знатный дом в Голштинии, это где-то на границе, где немецкие земли граничат с Российской империей…
Но ведь и ему было все равно, кто такая графиня Пиннеберг! Елизавета и Михал, не сговариваясь, приняли определенный тон. Они не говорили о своей затее как о мошенническом в некотором роде предприятии. Нет, все между ними, даже наедине, теперь должно было происходить так, как будто бы она и вправду ничего не знает в точности о своем происхождении, перебирает в памяти смутные воспоминания, пытается осмыслить доставляемые ей сведения…
В Венеции отвезли ее тотчас в дом французского посла.
Ей давно уже было известно о сочувственном отношении Франции к делам конфедератов. Но такого жилища она не ожидала увидеть. Ее и верную Франциску везли в длинной лодке. Пестрый гребец правил веслом стоя. В двух других лодках везли сундуки. Вода канала виделась ей мутной и зеленоватой. Хотелось опустить руку в воду, клонило в сон. Она удивилась, когда ей пришлось подняться по ступеням… Это оказался мраморный дворец с колоннами и балконами. Он представлялся белым и легким. В этом дворце – палаццо – размещался со своей свитой и сотрудниками французский посол. Дворец этот принадлежал знатному венецианскому семейству Фоскари. Ее привезли в это ее новое жилище по самому большому в Венеции каналу. Сбоку от дворца поднималось здание собора. Она не помнила, кто проводил ее в отведенное ей крыло дворца. Она помнила только, что шла, опираясь на руку Франциски. Вокруг мягко сияли шелковые обои. Франциска раздевала ее, а она уже спала… Потом проснулась, но на самом деле прошло несколько часов. Франциска подала кофий, одела ее и причесала. Она просила, чтобы Франциска причесала ее совсем просто.
В гостиной ждал ее Михал. Они беседовали, сидя в креслах у большого окна. Вид из окна открывался прелестный. Канал придавал особое очарование прекрасным зданиям. Но они не сразу принялись говорить о серьезном.
– Что это за церковь? – спросила она.
Он отвечал по-итальянски:
– Santa-Maria della Saluta.
Она попросила, чтобы он прислал ей учителя итальянского языка:
– Я не хочу быть немой в этом краю.
Он сказал, что посол и князь Радзивилл представятся ей завтра.
– Это официальный визит. Но я полагаю, тебе не надо объяснять, как ты должна выглядеть… – Он понимал, что может обидеть ее подобным предупреждением, но он должен был все предусмотреть.
– Не надо, – ответила она спокойно. – Ты написал своему князю, а он предложил послу предоставить мне часть этого дворца?
– Так.
– Что знает князь обо мне?
– Ты задаешь вопросы, как практичная женщина, но ты ведь не такая. И я не хочу, чтобы ты была такой! Если бы ты была такой, я бы сейчас с тобой не был, я бы никогда не был с тобой! Князь ничего не знает о тебе. Огинского здесь нет и не будет. Деньги, которые ты получила от Огинского, – это своего рода отступное. Он в нашем деле участвовать не будет!..
Она любила, когда он говорил так напористо и в то же время вдумчиво.
– Я люблю, когда у тебя такой голос, – сказала она.
Он понял, что она хочет поцеловать его, и чтобы он поцеловал ее. Он наклонился к ней. Она потянулась к нему, обхватила руками за шею и поцеловала два раза – быстро – в щеку. Потом указала пальцем на свой рот. Он поцеловал ее в губы…
– Ты не любишь меня? – спросила она с такими жалобными интонациями…
Он задумался. Конечно, это был простой женский вопрос, на который следует отвечать почти машинально: «Да, да!..», или, если хочешь тотчас уйти или повести нудный бессмысленный разговор: «Нет!» Но он вдруг осознал, что мог бы задать себе такой вопрос: любит ли он ее… Почему она спросила? О какой любви между ними могла идти речь? Разве могут разные части человеческого тела это самое «любить» друг друга? Разве нога любит руку или другую ногу? Или лоб любит правую щеку?!. Но она спросила. Да и он думал…
Он сидел и не отвечал ей. Она понимала, что он обдумывает ответ.
– Странно, что мы об этом друг друга спрашиваем, – заговорил он вдумчиво. – Наши отношения совсем другие…
– И все же… – перебила она.
Он видел, чувствовал, видел по ее лицу, что ее интересует возможный ход его рассуждений…
– Ты сейчас должна думать о другом. И я…
– Но разве я, женщина, представляющая себе свое происхождение так смутно, не могу полюбить… – она запнулась, – … тебя…
– В том-то и дело! – Он как будто обрадовался. – В том-то и дело, что наши отношения – другие… А твое это «могла бы полюбить» – вовсе не о том! Не думай покамест о нас, о тебе и обо мне! Думай о нашем деле. Мы вполне можем выиграть! И заметь: я говорю: «не думай», я не говорю: «забудь»!..
Он чувствовал, как ей хочется снова спросить: «Но ты все равно ведь любишь меня?» Но она справилась с собой и не спросила.
– Ты умница! – сказал он.
Она подумала, что прежде он, кажется, не хвалил ее так, таким словом…
– Нам надо позавтракать, – она отошла от окна.
Он тоже поднялся со стула. Он сказал, что у них мало времени.
– Но хорошо, позавтракаем. Потом я должен тебе кое-что показать. Мне надо посоветоваться. Конечно, именно с тобой…
Они завтракали нарезанной тонко ветчиной, намазывали на ломтики булки свежее желтое масло, выпили немного вина. Затем уединились в кабинете. Сели вдвоем за стол. Очиненные перья, фаянсовая чернильница на серебряной подставке – все было приготовлено. Михал вынул свернутые бумаги из кармана камзола, отогнув полу кафтана. Развернул бумаги на столешнице мозаической.
– Я писал по-французски. Потом придется перевести на русский язык…
– Кто сделает это? Ты знаешь человека, хорошо владеющего русским языком?
– Я сам начал изучать русский язык. Фразы этого текста совершенно простые, я смогу перевести…
– Может быть, и мне следует изучить русский?
– Может быть, было бы неплохо…
– Русский, итальянский… Алина, Али, Елизавета… Ты будешь учить меня русскому языку?
– Да.
– Хорошо, дай мне это завещание. Или нет, лучше читай вслух.
Он начал читать вполголоса:
«Я, Елизавета, императрица Всероссийская, объявляю всем моим подданным следующую мою волю:
Дочь моя Елизавета, моя единственная отрасль, наследует мне и управляет Россией как самодержица, подобно мне. Ей наследуют ее дети; если же она умрет бездетной, то потомки герцога Петра Голштинского, моего родного племянника.
Во время малолетства дочери моей Елизаветы герцог Петр Голштинский будет управлять Россией с тою же властию, с каковою я управляла. На его обязанность возлагается воспитание моей дочери; преимущественно она должна изучить русские законы и установления. По достижении ею возраста, в котором можно будет ей принять в свои руки бразды правления, она будет всенародно признана императрицею Всероссийскою, а герцог Петр Голштинский пожизненно сохранит титул императора, но не право власти, и если принцесса Елизавета, великая княжна Всероссийская, выйдет замуж при жизни герцога Петра Голштинского, то супруг ее не может пользоваться титулом императора ранее смерти Петра, герцога Голштинского.
Супруга герцога Голштинского сохраняет титул великой княгини, а их дети – титулы великих князей и княжон.
