Николай Задорнов - Симода
– Американцы подарили!
«Ох, сынку, не доведут тебя до добра ляхи!» – хотелось бы сказать словами Тараса Бульбы. Но ведь он сам послал офицеров на «Поухатан».
...У штатских спутников Адамса отдельная от офицеров, как бы своя кают-компания, или экс-салон, как называл Шиллинг, помещение из двух разгороженных кают в жилой палубе. Там на столе день и ночь стоят салаты в блюдах, фрукты, холодное мясо и куры, можно зайти в любое время, есть и пить, как только коммерсанта одолеет жажда или голод.
Из горы на любом блюде каждый выгребает серебряной лопаткой или огромной вилкой, что и сколько хочет, и ест тут же, стоя или сидя на табуретке у стола с салфеткой на груди, или сидя прямо на полу, как в портовой харчевне, ставя миску или тарелку на колени. Тут жрут и ночью, приходя после темпераментных обсуждений коммерческих видов на Японию.
...Часть переборки, отделяющей закусочную дельцов от соседней каюты, убрана, и получилась как бы дверь, закрытая красными шерстяными портьерами. Из-за них зычно доносился чей-то густой голос, говорящий сквозь смех. Ему отвечал совершенно хриплый, чуть слышимый собеседник. Не зная как следует языка, Алексей не понимал, что говорят. Когда хрипатый умолкал, густой бас опять начинал, выталкивая слова со смехом. Этот приглушенный, но назойливый хохот был фоном всего обеда, который Сайлес устроил для нового знакомца. Смех нарочитый, как бы заказной, и Алексею хотелось посмотреть, что там за резонер из Александринки, но он не поддавался искушению, привыкая ко всяким чудачествам людей, с которыми встречался, и не обнаруживая любопытства и как бы вводя в борьбу свои запасные воловьи нервы.
Но вот хриплый собеседник тоже засмеялся. Все моряки «Поухатана» скромны, терпеливы, как сам Алексей, и почти молчаливы, а если и бывают разговорчивы или кричат, а иногда и дерутся, то только с матросами, о которых заботятся. За стенкой, конечно, разговаривали не военные. Сайлес вопросительно взглянул на Сибирцева, желая знать, действует ли все это на него, обращает ли он внимание, не твердолоб ли. Алексей не обнаружил чувствительности. Сайлес не выдержал и спросил:
– Знаете, кто там смеется и разговаривает?
– Нет.
– А хотите посмотреть? Это мой друг Джексон. Так он сам с собой разговаривает.
Сайлес проворно вскочил из-за стола, отдернул занавес и пригласил в соседнюю каюту.
Верхом на стуле в одной жилетке сидел Джексон, подняв свою лошадиную голову, и тихо хрипел, словно изображал припадочного.
– Действительно, он сам с собой разговаривает на два голоса! – воскликнул Сайлес – Ах, мой лучший друг и приятель!
Джексон встал, подал руку, почтительно и глубоко поклонился, становясь безукоризненным джентльменом и выказывая полное уважение лично к Сибирцеву. Ничего, кроме дружественной симпатии, Джексон к этому офицеру не питал, как к партийному противнику, которому пакостишь лишь в политике и лишь из лучших идейных побуждений, а при встречах действительно всей душой отдыхаешь от своих, которые надоели, опротивели и которых приходится держать в узде.
Джексон достал какой-то напиток, и все выпили.
Сайлес увел Сибирцева из каюты, задернул занавес и, притворив дверь, приложил палец к губам в знак того, что не надо мешать человеку заниматься серьезным делом. Тут Сайлес комически вскинул обе руки над головой.
– После путешествия в Японию мой друг Джексон выдвигает свою кандидатуру на выборах в конгресс. Он уже готовится стать сенатором. Джексон упражняется в ораторском искусстве, он сам говорит речи, а когда хрипит, изображает оппозицию. Он идиот! – махнув рукой, заключил Сайлес.
Сказано было громко, за переборкой нельзя было не услышать.
– Он будет сенатором. Его выберут. Он подкупает голоса, у нас это просто, и вам, как монархисту, я говорю об этом прямо. До вас это тоже докатится. Джексон будет избран обязательно. Это он сейчас готовит речь против русской экспансии на Тихом океане, в защиту демократии, за изоляцию русских и за торговлю. Он возмущен вашим присутствием в глубине Японии и уверяет, что, как будут убеждены все адвокаты и знатоки законов, это преждевременно и не оправдано никакими договорами. Все это дает ему повод выдвинуть себя с речами на тихоокеанскую тему, и за это он лично вам очень благодарен. У нас в Америке ценятся контрасты. Он подкупит разный сброд. Пока он плавает и набирается доводов для своих выступлений, тем временем дело идет и там за него работают. У него уже есть свои людишки, которые в Америке обо всем позаботятся. Ведь он вернется из Японии как ее политический открыватель и совсем затмит Перри. Уже теперь Перри сидит у него в кармане. Великая страна! У нас все можно! Подкуп – двигатель культуры и цивилизации. Подкуп и шантаж. Тут очень трудно приходится честному коммерсанту и банкиру, среди таких волков... Подкуп! Вы поближе познакомьте меня с капитаном Посьетом. Очень знакомый нам благородный тип европейца. Очень понравился всем. Какое знание Парижа...
Желание знакомиться с Посьетом и упоминание о подкупе? Золотые бу, доставленные Тацуноске. Разговоры о всеобщей продажности. В Посьете видят знакомый образец обедневшего европейца? Но Алеша знал Посьета хорошо. Сибирцев слегка улыбнулся.
Сайлес понял и сделал вид, что испугался, не хотел сказать ничего подобного, неправильно поняли.
Еще прежде Сайлес как-то сказал, что при виде аристократического европеизма надо побренчать в кармане, но добавил, что это касается дам...
– Такой полезет к вам в Россию, если начнете с ними торговать, – сказал Сайлес, показывая большим пальцем через плечо на вход в соседнюю комнату. – Много не надейтесь на них. Это живодеры. Они вам пообещают все, но вымотают из вас все жилы.
Поднялись наверх и прошлись по палубе.
Сайлес остановился как вкопанный и уставился на берег Японии, перебирая пальцами в сжатых кулаках, словно на клавишах гармони. Он казался сейчас очень напряженным. С прямой длинной спиной, па коротких ногах, с чуть вытянутой толстой шеей и приподнятым лицом, он почуял что-то, доносившееся с берега, и походил на собаку, сидящую па задних лапах, тянущуюся за запахом и терпеливо ожидающую своего куска.
Пришел Джексон и встал на шканцах. Он посмотрел на горы и город. Колени его поочередно подымались, словно он хотел разбежаться и кинуться через борт прямо на всю Японию, как солдат морской пехоты. Он, видимо, проминал ноги, чтобы не затекали и не застаивались. Потом быстро прошел несколько шагов и, обернувшись кругом, как на разводе караулов, прошел обратно, опять стал подымать коленки и затопал, как королевский гвардеец у Букингемского дворца.
Из-за тучи взошло японское солнце и опалило красное лицо Джексона, как огнем. Большие глаза американца закатились и в бессилии зажмурились.
Сайлес отвернулся, пренебрежительно махнул рукой и на солнце, и на всю Японию.
– Пойдет крахом и развалится! При первом подлинном соприкосновении с большой коммерцией и с банковским делом! Японцы забегают по своим городам в котелках и с тросточками, всюду покатят модные кабриолеты и поезда, заиграет банд, затанцуют женщины в кабаре, откроются христианские церкви, религиозные и социалистические общества, рабочие сбегутся к машинам с рисовых полей, солдаты начнут маршировку, и явятся новые пешки в большой игре. Стоит только появиться тут деньгам и товарам. А все эти халаты, важность, светские церемонии полетят ко всем чертям! Но до того чтобы ловить за жабры, надо будет очень добросовестно изучить привычки – церемонии, обычаи, взгляды, праздники и нелепости – и всегда тщательно познавать язык, а через язык постигать остальное. А подступать приходится осторожно, с видом почтительности и благоговения. Но и эффекты будут при орудийных залпах прямо по берегу! А мои клерки и ученые будут гуманно изучать страну при помощи «Sleeping dictionary»[45].
Лейтенант Пегрэйм, подойдя, послушал Сайлеса и, кивнув на него, сказал Леше:
– Большой бизнесмен! Ждет больших выгод с открытием Японии. Но от его разговоров у осла отнимаются задние ноги.
Сайлес приподнял шляпу, слегка поклонился.
Пегрэйм всегда бывал любезный и сдержанный...
«Энергичный и славный малый, – подумал про него Сибирцев. – Он и Сайлеса оборвал, соблюдая такт и достоинство».
Сайлес не отставал от Алексея. На другой день пригласил Сибирцева и Джексона в «кают-компанию будущих миллионеров», на какой-то свой семейный праздник.
Американцы уселись прямо на полу, держали хлеб в перевернутых соломенных шляпах и хлебали матросскую селянку, принесенную негром с камбуза, из общего котла.
– Вы, наверное, слушая меня, думаете, что вот нахальный болтун, – говорил Сайлес, – но я очень несчастный человек.
Сегодня по многим причинам оба американца старались быть демократичными и показать свою близость народу в жилой палубе. Сегодня был как бы праздник коммерческого благодарения и широких возможностей.
