Николай Задорнов - Симода
– Вино? Виски? – предложил он. – Эль? Джин?
Леша поблагодарил довольно твердо, и лицо американца выдало двойственное чувство – серьезную настороженность и шутливую похвалу. Офицер не пил вина. Или пил, но вовремя и в меру? Или боялся опьянеть? Характер или воспитание? Недоверчивость?
Человека из неизвестной страны начинаешь узнавать на мелочах. Или это трусливость провинциала, гражданина второстепенного государства, который па каждом шагу видит обманщиков и всего боится, как деревенщина в Лондоне? Но у него знание языка и свободный выбор выражений для определения мыслей. Но нескольким фразам уже можно судить о его самостоятельности, которая не могла основываться лишь на чем-то природном.
Разговорились про воспитание детей в России, про школы, а потом про помещиков и крестьянские хозяйства. Вскоре Сайлес довольно ясно, как ему казалось, представил русскую фермерскую среду, землепашцев, их образованных помещиков, которые привозят английские плуги и держат в крепостной зависимости свой народ, как негров на Юге несвободных штатов. Торговля белыми невольниками – что-то непонятное. Но это важно, стоит запомнить. Может быть, и нам можно будет со временем скупать в России белых рабов? Сайлес был плохо образован, но он много видел и все представлял по-своему, и не так, как было, и не таким, каким изображал, рассказывая, Алексей. По-своему Сайлес схватывал общую картину жизни и экономического состояния и мысленно проводил линию от русской жизни к характеру, уму и возможностям своего собеседника.
Леша чувствовал, что встретил среди американцев пока единственного, кто желал бы познакомиться с сутью русской жизни.
Сайлес сказал, что Америка просторна для безграничной деятельности – и предпринимай в ней: думай что хочешь, говори, молись как хочешь.
– В День Благодарения я молился, чтобы открылась Япония. Это всегда была моя мечта, совершенно как у адмирала Путятина.
Леша спросил про Гонконг и с интересом выслушал похвалы новому городу, которые у Сайлеса невольно превращались в похвалы своей фирме «Сайлес и Берроуз».
Было уже поздно, негр еще возился за занавеской, переводчик, оставив записки на столе, давно ушел, когда Сайлес вдруг сказал, что должен сообщить и просит пока не говорить никому, особенно никому из американцев, что он может гораздо скорей Адамса поставить в известность русское правительство о бедственном положении моряков «Дианы» в Японии.
Перегородки были тонкие, и в соседней каюте жили трое офицеров, они спали на диванах, уступив свои каюты русским.
Сайлес уловил настороженность Сибирцева и понял его мысли.
– А-а! Они спят. И если не спят, ничего не понимают! У них другое в голове... Это пьяницы и бездельники. – И он с отвращением скривился. – Мы сделаем это быстрей, чем нейтральные дипломаты и коммодоры. Поговорите с адмиралом и дайте мне адрес, кому послать сообщение. С прибытием в Шанхай, по пути в Гонконг, я немедленно пошлю письмо в Россию... А эти офицеры ничего не понимают! – махнул он рукой, заслышав храп за стеной. – Вы хотите сказать, что война? Да, англичане строго следят за почтой. Но я шлю коммерческую корреспонденцию своими средствами в Гамбург. Там учится моя дочь. Она будет знать, как срочно переслать письмо в Россию о вашей участи и для вашего немедленного спасения... Более того – я могу зафрахтовать любое судно и вывезти отсюда. Как вам это нравится?
Он зашел за стол, и тут Леша заметил, что только один столбик на столе из золотых долларов, а другие – из монет иной формы и большого размера. Это были стопки золотых японских монет, кажется, называются «бу», и золото в них очень дорогое, почему-то ценится гораздо дороже долларового.
Утром Сайлес встретил Сибирцева после завтрака и прогулялся с ним по баку. Шлюпок еще не подавали, оставалось еще полчаса до отъезда в Гёкусэнди.
Американские офицеры, проходя, приветливо здоровались с коммерсантом. Он фамильярно похлопал по плечу подошедшего на миг Мак-Клуни и потом сказал, что так принято в Южной Америке, где он долго жил. Механик позвал Сайлеса, сказал, что хочет ему показать, как удалось переменить кривошип в большой машине. Сайлес позвал с собой туда Алексея. По трапу он спускался, схватившись за плечи механика. Он всех хватал за плечи, опирался и как бы сильно что-то тянул с рук, здороваясь. Сайлес мало понимал в машинах, но он опять насторожился, заметив, что Сибирцев тут не новичок и кое в чем разбирается.
Сайлес попросил механика показать действие рычагов, которыми сила пара переключалась на работу подъемного шкафа, доставлявшего из артиллерийского погреба заряды и бомбы к большим орудиям на палубе.
– По возвращении в Гонконг и еще до того, в Шанхае, – а там ведь тоже выходят у нас газеты – я сам напишу и опубликую в наших английских газетах статьи о бедствии корабля «Диана».
Сайлес продолжил прерванный разговор, возвратившись на палубу, к жарким лучам зимнего солнца и к пейзажу из малых гор в скалах, в вечной зелени и во множестве венчиков деревьев, и к Симода с ее строениями под гибкими соломенными крышами с козырьками из соломы же. Всюду грациозная масса пятен и гибких, изломанных линий.
– Вас не должно огорчать. Ваши болтуны все разнесут во всех портах, во всех домах Шанхая и сделают это неумело, с дурным намерением. Я опишу героев «Дианы» во всем их величье, как вы этого заслуживаете, поставлю все па свое место. Я заставлю англичан призадуматься. Вы ничего не знаете об их поражении на Камчатке. Но я докажу, что вы – пострадавшие от кораблекрушения.
«Но что Камчатка! – полагал Алексей. – Сотни тысяч людей не па жизнь, а на смерть сражаются в Крыму и на Черном море, там горнило битвы. Мы не смеем преувеличивать значения Камчатки в безлюдной, отдаленной и пока еще малоизвестной бухте этого полуострова. Никто не хотел знать и не думал никогда о Камчатке, да и о Русской Америке тоже. Но вдруг эти земли в войну пригодились. Но что же, и это хорошо, означает, что вся огромная Россия в крайнем напряжении». Леша чуть было не заикнулся, но русская натура его взяла верх, и он не стал ничего рассказывать.
– Сегодня при встрече с адмиралом я поставлю его в известность, – сказал Сибирцев. – Я полагаю, что он рекомендует адрес, это наше министерство иностранных дел... граф Нессельроде. Он же канцлер России.
– Поговорите с адмиралом... Идемте и выкурим по сигаре.
– Благодарю вас.
– Да, вы не курите! Так в чем же вы тогда! Женщины? Японки, может быть? Как вам они нравятся? Такие все кривоногие, рабочие лошадки... По три японки на русского офицера! Ха-ха-ха!
И тут краска кинулась в лицо Алексея и густо залила щеки.
«Неужели японка? – поразился Сайлес. – Какие, однако, смелые казаки с Волги!»
– Так я вам скажу о себе... Нет, не о женщинах. Я смотрю с палубы на Японию и вижу ее будущее. Оно – грандиозно. Но надо, чтобы Япония попала в хорошие руки и честным людям. Есть у них такие силы, найдутся ли деятели нового общества?
Алексей не знал, есть ли у японцев сторонники прогресса, которые могли бы быстро перенять, усвоить всю сложность современной экономической и политической организации. Но он не хотел дурно говорить о японцах, как это принято у американцев, и лишь согласился, что, безусловно, такие люди есть.
– Америка великая страна, и американцы великая нация, без предрассудков. Не судите по их командам, военные наемники всюду одинаковы. У Америки будущее. Америка затмит старый мир... кроме России... Мне кажется, в России я не ошибаюсь. Но ваш путь очень трудный... – Он хотел сказать: «Кажется мне, как коммерсанту и немолодому банкиру, что вы еще очень долго не вылезете из своего крепостничества и дворянских предрассудков. Вся надежда на ваш здравый смысл... Взять пример с Америки...»
Сайлес прибыл посмотреть Японию и определить, чего она стоит и чем и как действовать. Неожиданно испеклось, кажется, два пирога! Он увидел очень большие горизонты, иные, о которых даже не предполагал, через этого скромного на вид офицера он узнал много нового, Новые возможности надо оценить. А дальнейшие перспективы надо видеть.
– Да, у меня дочь в Гамбурге. А наша фирма? Да и во Фриско, и в Род-Айленде...
Шлюпку подали. Русские пошли в Гёкусэнди. Американцы на трех баркасах свозили часть команды на берег – упражняться за городом в стрельбе. Старались все время занимать команду, стрелять и ежедневно маршировать по улицам Симода, чтобы держать японцев в напряжении.
Посьет считается человеком «легким» при всем своем дипломатическом опыте и такте. Он легко схватывает суть всякого дела, с ним легко говорить, он прост и отзывчив, он не закатывает «распеканций», никогда не требует наказывать матросов, не придирается к офицерам, не устраивает истерик, не подличает, не уклоняется и со своими не хитрит, а на переговорах с японцами его неизбежные хитрости облекаются в весьма благородную форму. Он человек дела в самом лучшем, столичном смысле слова.
