Валентин Рыбин - Азиаты
Шах, раздражённый происшедшим и собственной мыслью о том, что стоит только шаху расслабиться, как сразу начинаются беспорядки, созвал командный состав. Приказ его был строг и краток: музыку убрать, игры прекратить, объявить нукерам о потере Хивы и о возможном нападении врага со стороны Дагестана. Командиры батальонов и юз-баши бросились к нукерам, чтобы привести их в боевой порядок. Утром войска вышли из Кучана и двинулись в Боджнурд, Рей, Астрабад… В каждом из этих городов к шахским войскам присоединялось множество ополченцев, ехали к шаху беглер-беги и прочие сановники прикаспийских останов, выражая покорность н преданность, и желание участвовать в походе. Армия шаха возросла до гигантских размеров н потянулась огромным удавом через астрабадские и мазандеранские леса, минуя белокаменные постройки бывшего шаха Ашрафа. Райские места, где когда-то проводил свой отдых Хусейн-шах сефевид, где прятался от афганского хана Мир-вейса Тахмаснб, были заброшены и заросли диким лесом. Мрамор на порталах дворца потрескался, окна, когда-то остеклённые венецианским стеклом, смотрели сверху на дорогу пустыми глазницами. И не было вокруг ни единой душа. Надир-шах задумчиво смотрел на заброшенные места: «Надо восстановить замок Ашрафа и населить его слугами — пусть приведут в порядок комнаты и фонтаны. Бросившись в Индию, а потом в Бухару и Хиву, я совсем забыл об этим райских местах…»
Дорога всё глубже и глубже уходила в дебри лесов Мазандерана. Высокие грабы, заросли дикой груши, папоротника, сотни других неизвестных шаху видов деревьев проплывали перед его взором. Он переводил взгляд с одного дерева на другое и прислушивался к голосам птиц, а они пели всюду, ибо вступал в свои права жизнедеятельный месяц май. В гомоне птиц сановники не услышали выстрела. Увидели только, как Надир-шах свалился с лошади и опрокинулся на спину. Всадники тотчас остановили коней и бросились к шаху. Понеслись голоса: «Его величество убит!», «Шах-ин-шах упал с коня, позовите скорее Реза-Кули-мирзу!» В страшной суматохе никто не заметил того, кто посмел поднять руку на правителя Персии. Выстрелив с дерева, он мгновенно спрыгнул с него и скрылся в густых зарослях. Шах лежал без движения. Мирза склонился над ним, ощупывая руки и голову отца.
— Ах, отец, как же так! Ах, какое несчастье… Надо что-то делать… Надо поскорее позвать врача… И войска не должны оставаться без правителя! Эй, там, впереди, прикажите остановить войска!
Надир-шах не был мёртв: пуля лишь задела палец на левой руке. Он упал с коня и притворился мёртвым, чтобы спасти себя от смерти. Он видел, как убийца после выстрела спрыгнул с дерева и бросил взгляд на поверженного шаха. Подай он признаки жизни, был бы убит вторым выстрелом, однако хитрость спасла его. Лёжа на спине с закрытыми глазами, он прислушивался к торопливым распоряжениям старшего сына, но не услышал из его уст ни слова горечи, ни вздоха сострадания. «Это заговор — и заговорщик сам мирза!» — с ядовитой усмешкой подумал Надир-шах. И от этой дьявольской усмешки, появившейся вдруг на лице отца, Реза-Кули-мирза лишился дара речи и отскочил в сторону.
— Жив я, дорогой сынок, — с презрением выговорил Надир-шах. — Но почему ты стоишь, как восковая кукла?! Надо найти убийцу! Он где-то рядом… Он не мог уйти далеко?
— Да-да, отец, его надо найти… — Мирза заволновался и бросился в гущу леса, увлекая за собой нукеров. Во все стороны бросились они, чтобы поймать злодея, Врач в это время осмотрел рану шаха, перевязал палец, а Надир-шах сел у дороги в походное кресло, принимая из рук телохранителей чашу с шербетом.
Надир-шах изрядно переволновался, на лбу у него выступил пот, лицо побледнело, а усы обвисли. Сановники и высшие чины военных, окружив его, выражали своё негодование и вывели его из себя:
— Вон от меня, собаки, чего сбежались?! — закричал он, вставая. — Ни один из вас не мог защитить меня от пули! Так на что вы способны, проклятые бабы! Только сапоги мои лизать умеете — другой пользы от вас нет!
Свита, словно стая голубей от ястреба, разлетелась в разные стороны. Наступила тишина, и только вопли жён и наложниц доносились до шаха. Ненавидящие всякую жалость, он остервенело заорал на женщин:
— Жалкие твари, прикусите свои языки, или я заткну ваши крикливые глотки!
Добившись абсолютной тишины, не обращая внимания на фырканье копей, шах снова уселся в походное кресло и стал ждать нукеров, отправившихся на поиски злоумышленников. Искали до самых сумерек, а возвратились ни с чем. Реза-Кули-мирза, качая сокрушённо головой, сказал:
— Отец, мы обшарили весь лес на два фарсаха вокруг, но убийцу не нашли: он словно сквозь землю провалился!
— Возможно ли такое, чтобы эта тварь могла так быстро уползти отсюда? — усомнился Надир-шах. — Видно, не так хорошо искали. Да и по вашей одежде не видно, чтобы особенно старались, мой дорогой мирза. Вы не ползали между деревьями, а только прогуливались и кричали друг другу «ау», чтобы не заблудиться… Ну хорошо, отдыхайте…
Реза-Кули-мирза отправился к конной сотне, в которой ехал, отыскал своих друзей и принялся жаловаться на отца:
— Наш солнцеликий совсем обезумел: больше всего на свете он стал бояться собственного сына. Он, как волк, охотится за мной, не доверяя мне. Разве можно, спокойно жить при такой подозрительности?
Реза-Кули-мирза говорил громко, привлекая внимание нукеров, но они и сами заметили недоверие шаха к старшему сыну. Неизвестно кем брошенная фраза: «Реза-Кули-мирза прикрыл злодея, чтобы спасти себя!», поползла от одного к другому. Слух этот дошёл и до Надир-шаха, и повелитель подумал, что это вполне здравое рассуждение: Реза-Кули-мирза мог решиться на заговор. К утру, после недолгого и неспокойного сна, шах решил выехать на открытую местность и вместо Решта избрал местом стоянки Тегеран. Продвигаясь по холмистой местности, отгороженной от леса и моря высокими отрогами Эльбруса, войска подошли к Тегерану и втянулись в него, словно в нору. Почти вся пехота и артиллерия расположилась в караван-сараях и на площадях, кавалерия вместе с гвардией шаха отправилась в пригород к летним домам и их тенистым садам. Здесь, на лоне природы, было много увеселительных заведений с музыкой, женщинами и опиумом в курительных комнатах. Надир-шах, придерживающийся суровой и трезвой жизни и сыновьям желавший того же, призвал к себе Реза-Кули-мирзу на необычную беседу:
— Сын мой, видит Аллах, как натружен твой разум и как надрывается сердце твоё от непосильных желании. Глядя на тебя, и я страдаю. Жалость и сочувствие заставляют меня удалить тебя от всех жестокостей жизни и предоставить тебе полный покой. Останешься здесь, в Тегеране, в окружении своего гарема, евнухов и слуг твоих. Отдыхай, веселись и набирайся сил для добрых дел.
— Отец, за что такое наказание? Я не виновен ни в чём!
— А разве я обвиняю тебя в чём-то?
— Ты подозреваешь меня…
— Сын мой, когда я удалю тебя от своих глаз, мне легче будет найти злодея, покусившегося на меня… Впрочем, я видел его собственными глазами, когда он спрыгнул о дерева. Он не перс и не курд, скорее всего хивинец или бухарец: у него такой разрез глаз, как у красавиц древнего Афросиаба, запечатлённых на стенах в перерисованных для дестана «Шах-наме» нашего великого Фирдоуси… Ты сам-то не видел раньше среди твоих нукеров такого красавца? — Шах зловеще усмехнулся. — Мудрые люди двора говорят мне, что ты в лесу и не искал злодея, а ходил меж деревьев с тяжкой думой на лице. И глаза твои зорко не вглядывались, где мог скрыться убийца.
— Но ты же жив, отец, из тебя вытекло всего несколько капель крови! Стоит ли говорить о каком-то убийце?! Скорее всего, это был какой-нибудь безумец, накурившийся терьяка!
— Кажется, ты защищаешь его, мирза… — Надир-шах недобро сжал губы и покачал головой.
— Я защищаю тебя, отец… Защищаю от твоих причуд, порождённых навалившейся на тебя старостью. Плохая пора в жизни каждого человека — старость. Она порождает в нём слабость, делает вялым ум, ум же, благодаря вялости, высвечивает больные мысли и зарождает тревогу в сердце…
— Ты неплохой философ, сын мой. О том, что в твоей голове есть умные мысли, я заподозрил ещё в детстве.
Я тогда не раз говорил сановникам, что из тебя получится большой человек. Я спал и видел тебя достойным наследником. Но я сразу не разглядел, что вместе с умом в тебе живёт чёрная зависть ко мне и моим великим делам… Я оставлю тебя в Тегеране и тем самым дам возможность оправдаться передо мной. Ты сделал бы меня самым счастливым человеком, если бы разубедил в обратном своими поступками… Я отдаю тебе всё — свободу, природу, время для наслаждения и время, чтобы проявить благородство. Покажи себя сыном, достойным своего отца.
— Ты отдаёшь мне задворки Тегерана с его грязной развратной жизнью. Верни мне хотя бы Хорасан, сделай меня своим наместником на нашей родной, благодатной земле!
