Валентин Рыбин - Азиаты
— Мулла-баши, моё величество этой ночью имело честь общаться с самим Аллахом, — стеснённо проговорил Надир-шах.
— Ваше величество все ваши подданные, следуя примеру своего повелителя, ежедневно общаются с Аллахом. Имя ваше и могущество…
— Подданные общаются с ним не ночью, — жёстко прервал словословие шейх-уль-Ислама Надир-шах. — Я же имел честь беседовать с Аллахом ночью, часа за два до того, как подал свой голос муэдзин. Аллах возбудил дух Тимура и принёс его ко мне, ибо нет ему покоя без надгробного камня, привезённого в Мешхед. Дух Тимура коснулся моей души и привёл её в смятение…
— Ваше величество, я сегодня же, с вашего соизволения, прочту в главной мечети фатиху по успокоению души Тимурленга. Назовите час, когда мы вместе войдём в мечеть Гаухар-шад, ибо простые смертные не могут находиться ни в мечети, ни в усыпальнице Имама Резы во время пребывания там солнцеликого.
— Пойдём в мечеть сейчас же, — приказал Надир— шах, и шейх-уль-Ислам слегка вздрогнул, увидев, какое нетерпение проявляет повелитель.
Не прошло и часа, как усыпальница Имама Резы была оцеплена гвардейцами шаха, образовался живой коридор из пышно одетых нукеров, стоявших по обеим сторонам аллеи, ведущей к усыпальнице восьмого имама. Надир-шах подъехал в карете, запряжённой шестёркой арабских лошадей, и вышел из неё вместе с шейх-уль-Исламом. Толпы паломников, несмотря на холодное зимнее утро, стояли вокруг, наблюдая за повелителен персидской державы. Шах в тёмно-жёлтом бурнусе в тюрбане, под которым горели зеленовато злые усталые глаза и устрашающе, во всё лицо, топорщились чёрные усы, проследовал с мулла-баши и небольшой свитой к айвану Алишера Навои, возвышавшемуся над площадью в два этажа, затем, не останавливаясь у усыпальницы Имама Резы и медресе, вошёл внутрь ярко украшенной изразцами мечети Гаухар-шад. Последовавших за ним и шейх-уль-Исламом сановников Надир-шах остановил движением руки. Оказавшись под огромным куполом, оба встали на колени лицом к амвону, и мулла-баши, постоянно кланяясь, прочёл фатиху. Надир-шах повторял все его движения, прислушался к молитве, но понять её не мог, да и не желал. Кланяясь, он чувствовал, как сваливается с его души тяжкий камень, и думал о нефритовом камне, который он отправит в Самарканд сегодня же…
После посещения мечети Гаухар-шад он уехал во дворец, позавтракал с облегчённым сознанием, что сделал всё, что мог, дабы умилостивить Аллаха и успокоить дух покойного Тимура. Оставалось лишь возвратить ему надгробие и двойные, из семи металлических сплавов, ворота. После завтрака шах хлопнул в ладони и велел гуламам привести к нему шурина Лютф-Али-хана, а также собрать правительственный совет.
После полудня заполнили большую залу сипахсалары, другие военачальники и разные советники шахского двора. Сели вокруг стены у низких столиков, приготовив бумагу и каламы[44]. Надир-шах вошёл в залу последним и уселся в кресло, цепко оглядывая собравшуюся знать — военачальников и дворцовых сановников. Затем взялся за подлокотники кресла, широко расставил ноги и упёрся ступнями в ковёр, словно предостерегая себя от того, что при вращении земной шар может оторвать его от себя. Но это была привычная поза Надир-шаха перед тем, как произнести речь или высказать что-то важное. На этот раз он был торжественно краток:
— Ныне мир, подобно шару, вертится в моей руке…
Тимур сделал камень своей гробницы из нефрита; мы выделаем одну кольчугу из стали, другую из красного золота, осыпанного драгоценными камнями. А из нефрита сделаем пол я облицовку нижней части стены куполообразного здания… А эти вещи, принадлежащие Тимуру и его Биби-ханым, наш дорогой шурин отвезёт назад, в Самарканд, и возложит их на своё место. Приказываю тебе, Лютф-Али-хан, сегодня же отправиться в путь и в точности выполнить наш шахский приказ…
Лютф-Али-хан, сидевший среди сердаров, ибо сам носил это звание, посерел лицом, и губы его задрожали от обиды, вызванной жестокостью Надир-шаха. По зале прокатился лёгкий говор, со вздохами и закатыванием глаз наиболее чувствительных вельмож. У всех в намята ещё были жалобы Лютф-Али-хана на то, какая тяжёлая доля тащить чуть ли не на себе камень и ворота из Самарканда. Надир-шах понял, что именно не понравилось вельможам из сказанного. Тотчас на лице его изобразилась злая улыбка и он вежливо сказал:
— Да простит меня мой дорогой сердар Лютф-Али-хан, но такова воля Аллаха, единственного и непререкаемого, чьей воли я не могу ослушаться. Ты, мой шурин, вернёшься в Самарканд той же дорогой, какой шёл в Мешхед, и своими руками положишь нефритовый камень на могилу Тимурленга, а потом тоже самое сделаешь и с воротами мечети Биби-ханым…
Далее шах повёл речь о постройке в его честь памятников в Дерегезе — на его родине, в Келате, где он выдвинулся в полководцы, и здесь, в Мешхеде, который он сделал столицей Персии и возвеличил в ней своё имя, И всё же особое предпочтение отдал Келату.
— В Келате мы воздвигнем гробницу из чёрного камня. Для этого нам надо привезти из Азербайджана чёрный мрамор и триста каменотёсов из города Мераги: пусть они начнут строить мою гробницу…
После заседания правительственного совета Лютф-Али-хан вошёл в комнату Реза-Кули-мирзы:
— Что будем делать, племянник?!
Мирза отвернулся, пряча глаза:
— Надо искать человека с ножом…
— Я постараюсь найти такого!
— Но тебе, дядя, надо ехать в Самарканд…
— Я поеду туда… Но чем дальше я буду от Мешхеда, тем ближе моя месть шах-ин-шаху. Я найду человека, который возьмёт в руки нож, чтобы остановить взбесившегося повелителя… Если придёт к тебе человек от меня, прими его, выслушай и сделай всё возможное, чтобы задуманное нами свершилось.
— Да, дядя, будет так, как ты говоришь…
Вечером Лютф-Али-хан с охраной в пятьсот человек, с нефритовым камнем и воротами выехали из Мешхеда. Снова предстоял ему четырёхмесячный путь с лишениями и муками. Но сердар на этот раз решил быть умнее: «Пусть нукеры и юз-баши везут камень со скоростью черепахи, а у меня резвый конь и тысяча желаний!» Процессия с камнем и воротами ещё не достигла Серахса, а Лютф-Али-хан с несколькими помощниками, с полусотней нукеров, взятых для безопасности, уже сидел в тедженской чайхане и насыщался обедом и потягивал из чаши шербет. Так он провёл больше месяца. И дальше его путь был полон увеселений и мелких приключений с сартянками во цвете лет, проданных для мойки ванн и тазов. Но случилось непредвиденное и самое желаемое. В Чарджуе на маленький отряд Лютф-Али-хана напали разбойники: в стычке сердару удалось захватить предводителя шайки. Это был небольшого роста, но сильный, с чёрными горящими глазами сарт, и назвал он себя коротко:
— Я — Бухар.
— Почему ты напал на меня, ты же знаешь, что я еду в Самарканд по приказу его величества Надир-шаха? — возмутился Лютф-Али-хан.
— Вот поэтому и хотел тебя убить, что ты шурин персидского шаха. У меня с твоим великим родственником особые счёты. Прошлым летом, когда его армий стояла на Зеравшане, жалкие правители Бухары увезли самых лучших девушек Бухары… У меня была невеста. Оставался всего месяц — и она стала бы моей женой. Но Абул-Файз-хан отвёз её в Зеравшан к шаху Надиру. Говорят, именно он пользовался ею три ночи, а потом подарил ей браслет и вышвырнул…
Лютф-Али-хан сразу смекнул, что этот мрачный парень может стать «человеком с ножом», о котором думали Лютф-Али-хан и мирза. Не дослушав до конца предводителя шайки, сердар ещё более возмущённо воскликнул:
— Эй, парень, причём тут я, если твоя невеста нежилась в объятиях самого шаха! Шах её услаждал — а шаха ты и спрашивай!
— Надир-шах далеко, и тело его и голова за семью замками, в мешхедском дворце — моё желание снять о него голову — не выполнимо. Но голова его ближайшего родственника чуть было не попала в мои руки. Моли Аллаха, что он спас тебя… Я всё сказал, а теперь делай со мной, что хочешь, я в твоих руках.
— Дорогой Бухар, я бы мог прямо сейчас пустить тебе пулю в лоб, и разговор бы наш был окончен, но мне жалко тебя. — Лютф-Али-хан изобразил на своём лице гримасу и вздохнул, покачав головой. — Я сам не раз просил Надир-шаха не заниматься по ночам с невинными красавицами. Я презираю его за это и готов предать суду самого Аллаха. Есть много людей, которые, как и я, ненавидят его величество. Ты мне скажи, Бухар, так ли велика твоя злость против Надира или ты вышел на дорогу только ради того, чтобы отобрать у меня кошелёк с золотыми монетами?
— Сердар, не унижай меня, — обиделся Бухар, видя, что сердар не очень-то ладит с государем Персии. — Моё сокровенное желание исполнится, если я отправлю на тот свет шаха Надира, этого жалкого оборванца из племени кырклу, не достойного не только шахского трона, но и жизни в этом мире.
