Сергей Львов - Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле
Одно утешение даровано ему в эти тягостные дни вынужденного отступления. У Дионисия был брат — священник Пьетро Понцио. С первого дня знакомства он восхищался поэтическим даром Кампанеллы. Пьетро Понцио был тоже схвачен, тоже совершил страшный переход и плавание из Калабрии в Неаполь. Теперь, в тюрьме, он собирает все, сочиненное Кампанеллой. Никогда впоследствии никому не удалось узнать, как именно делал он это, только Пьетро Понцио не просто старательно хранил переписанные стихи Кампанеллы, но даже, идя на отчаянный риск, передавал их на волю.
И хотя знать, что твой голос слышат на воле, немалое утешение, Кампанелла устал. Все болезни, которыми он когда-нибудь прежде болел, дали себя знать. Старая лихорадка, которая чуть не свела его в детстве в могилу, ушибы и вывихи, вынесенные им из застенков, простуда, которую он получил в «яме для крокодилов», ломота в костях, боль в боку, кашель. Опухали десны, шатались зубы, слезились глаза. А сколько сил нужно на каждом допросе! Особенно когда допрос превращается вдруг в богословский диспут. Вызванный в помещение трибунала Кампанелла вдруг видит однажды перед собой не только судей, каждого из которых давно знает в лицо, а ученых мужей — доминиканцев и францисканцев, знаменитых теологов. Он без подготовки должен говорить перед ними о том, как толкует пророчества Священного писания.
О ученнейшие мужи! О многомудрые и начитаннейшие оппоненты! Любопытно, сумели бы вы вести диспут, если бы ему вместо дней в библиотеке предшествовали карцер и пытки, а завершат его снова карцер и пытки! Этого Кампанелла, разумеется, не говорит. Спокойно, осмотрительно приводит он свои доводы, подкрепляя каждый из них ссылками на Священное писание. Разве не предсказывает Откровение Иоанна установление нового царства божьего на земле? Разве не сказано там, что сему надлежит быть вскоре? Сказанное там лишь подтверждает реченное в других местах Ветхого и Нового заветов. Назвать главы и стихи? Он не ограничивается ссылкой, цитирует на память. Благодарение богу, он еще помнит все пророчества! Мало Библии? Он охотно приведет слова отцов церкви и других высоких авторитетов.
Странное зрелище являет собой высокий трибунал. Светские судьи вскоре потеряли нить сложнейших богословских рассуждений Кампанеллы, томятся, зевают. Апостолические комиссарии, которым ход рассуждений понятен, нетерпеливо ждут, как оценят их призванные ими советники-богословы. А те, вместо того чтобы сразу сказать: «Это ересь!» — больше от них ничего не требовалось, дали вовлечь себя в бесконечный и, похоже, безнадежный спор. Изможденный человек в лохмотьях стоит несколько часов подряд перед сидящими и хриплым голосом, иногда прерываемым кашлем, спорит с ними. Он — какая наглость! — получает удовольствие от того, что может держать долгую речь, что нотарии-протоколисты — едва успевают записывать его слова, а оппоненты не сразу находятся, как опровергнуть их. Какая память у этого человека! Дьявольская… Вот-вот, его память сама по себе — доказательство, что с ним дело нечисто.
Долгие прения завершились ничем. Кампанелла завел спор в такую чащу текстов, ссылок, дефиниций, что дотошные и добросовестные богословы, приглашенные трибуналом, признали, не вмешиваясь в оценку поступков подсудимого — это не по их части, — что его толкование пророчеств Святого писания, на которых он основывал эти поступки, требует особого и внимательного изучения. Устного диспута недостаточно. Взгляды Кампанеллы должны быть изложены в письменном виде. Но не написаны им самим, а продиктованы, решают судьи. Ну что же! В письменном так в письменном. Куда приятнее, чем сидеть в карцере, не говоря уже о допросах в застенке, обдумывать выражения, проверять свою память, находить слова и обороты, диктовать писцам, снова чувствовать себя и лектором и оратором.
Кампанелла диктует целое сочинение, в котором излагает свое понимание библейских пророчеств, приводит на память длиннейшие тексты, прибегает к многословным, запутанным формулировкам, порой повторяется, Но ни в чем себе не противоречит. Еще недавно ему нужны были телесные силы, еще недавно все решалось тем, какие муки и как долго выдержит слабая плоть. Теперь нужны все силы ума, все запасы памяти. Затянуть время! Прийти в себя после мучений. Собраться с силами. Может быть, что-нибудь изменится. В Неаполе. В Риме. В мире. Что-то случится. Кто-нибудь придет на помощь. Меня поддерживает бог, пишет Кампанелла в новом сонете себе в утешение, хотя все чаще сомневается в этой поддержке. Небесный меч работает на меня, пишет он в другом, и даже в своем отчаянном положении радуется, что нашел такое слово. Небесный меч работает! Хорошо сказано. Скорее бы он нанес удар его врагам. Больше нет сил ждать.
Глава LXV
Передышка резко оборвалась. За стенами Кастель Нуово что-то произошло. Богословские прения вдруг перестали всех интересовать. В трибунале одержали верх судьи, которые упорно требовали скорейшего завершения процесса. Суд считает свою миссию законченной — и признавшиеся, и изобличенные будут казнены. Дело за последними формальностями. Кампанелле объявили об этом. Он почувствовал — на сей раз это не простая угроза. Решение уже принято, и принято не в суде. Судьи еще могут делать вид, что они обдумывают приговор. Они уже знают его. Им осталось облечь его в слова. Сколько времени понадобится на это? Верно, немного.
Значит, все. Выхода нет. Выбор невелик — виселица, плаха или костер.
Всю ночь Кампанелла не мог уснуть. Едва закрывал глаза и впадал в дремоту, перед ним начинали проноситься видения казней. В памяти возникал Мавриций. Каким он был, и в какого его превратили. Он делал усилие, прогонял наваждение, открывал глаза — вокруг него привычные стены камеры, снова одиночной. Тускло горел светильник. Светильник оставляли в камере, чтобы надзирателям был виден узник. На стену падала неясная тень, и ему вдруг показалось: кто-то огромный и опасный тянет к нему руки. В ужасе он резко вскакивал, страшная тень вскакивала вместе с ним, карабкалась на потолок, и он, задыхаясь, с тяжко бьющимся сердцем, понимал: «Это тень!» Всего лишь тень. Надо спать. Пока можно, надо спать. В застенке минутами сильнее боли было желание спать. Ему казалось, если ему позволят проспать час, он обретет новые силы. Но палачи понимали это не хуже, чем он. Пить и есть в застенке ему изредка давали, но не спать. И вот теперь у него это благо — возможность спать. До рассвета далеко. А он не может спать. Он страшится уснуть. Едва он засыпает, на него наваливаются сны один страшнее другого. Он вырывается из кошмаров одного сна, ему кажется, он проснулся, он видит другой, еще страшнее, и понимает, что пробудился не до конца. Голова горит, в глазах, которые он раскрывает усилием воли, едва они слипнутся, словно насыпан песок.
Кампанелла прислоняется к холодной стене. Он будет биться о нее головой, только бы не уснуть, только бы не видеть снов. Все, что он делал, кажется сплошной ошибкой. Все, что ему предстоит, представляется ужасным. Нет времени ничего изменить, ничего исправить… Какая тоска! Может быть, если разорвать на себе одежду, станет легче? «Уж не схожу ли я с ума?» Мысль эта холодно, ясно, отчетливо пронзила Кампанеллу. И так же холодно, ясно, отчетливо он подумал: «Вполне вероятно».
Разве не встречал он в Кастель Нуово бедных заключенных, которые от страха и мучений потеряли рассудок? Один узник на прогулке через каждые несколько шагов вдруг сгибался и долго стоял так. Его толкали и тянули, он не двигался с места, а потом начинал снова ходить, изредка жалобно выкликая: «Больно! Больно! Больно! Микеле больно!» Скоро его посадили на цепь, как принято с умалишенными. Другой, упорно молчавший на допросах, после пытки стал говорить не умолкая. Говорил громким, высоким голосом, кого-то вспоминал, с кем-то спорил, на что-то жаловался. И вдруг, остановившись среди этого потока слов, совсем другим, тихим голосом спрашивал: «Тронуть можно?» И указывал пальцем на того, до кого собирался дотронуться. «Тронуть можно?» — спросил он, когда его последний раз привели в трибунал, указывая на блестящую пряжку, скреплявшую плащ Санчеса де Луна. И тот так растерялся, что приказал немедля увести его. Теперь и этот бедняга тоже на цепи.
Что удивительного! Если с людьми делать то, что делали с ними в Кастель Нуово, понятно, что слабые сходят с ума. Но он не слабый! И не сошел с ума. Это ему померещилось. Ночью, особенно, когда знаешь, что эта ночь одна из последних твоих ночей, чего только не привидится. Нет, благодарение богу, он не сошел с ума.
Постой-ка, Кампанелла! Кажется, тебе пришла в голову спасительная мысль. Ты не сошел с ума. Ты не сойдешь с ума. Ты не из тех, кто сходит с ума. Но это знаешь только ты. Твои судьи этого не знают. Почему бы не внушить им мысль, что ты потерял рассудок? Сразу они не поверят. С тех пор, как существуют суды, существуют и люди, которые, попав под суд, прикидываются безумными. И опытные законники, что сидят в трибунале, прекрасно это знают. Им ведомы уловки, при помощи которых можно обнаружить такой обман. Но вряд ли их познания в этой области глубоки. Судьи не кажутся ему мудрецами. Кампанелла усмехнулся. Надо рискнуть. Можно рискнуть. Что это даст? Отсрочку. Каждый выигранный день — благо. За этот день, может быть, что-то изменится в его судьбе. А может быть, ему удастся придумать, как изменить ее. За лишний день можно сложить в уме еще одно стихотворение, обдумать еще одну страницу трактата. Каждый выигранный день — благо. Еще один день дышать. Еще один день смотреть на небо. Еще один день жить.
