Павел Северный - Андрей Рублев
Любопытные приходили и к Прохору и Андрею, писавшим иконы. Прохор праздную публику отпугивал от себя суровыми взглядами, а когда это не помогало, переставал работать и выходил из храма. Андрей на смотревших не обращал внимания, делал вид, будто не слышит задаваемых вопросов, на них не отвечал, и любопытные, недовольные его невниманием, отходили. Ведомый всей Москве прорицатель, юродивый старец Астий, просиживал часами на полу возле Андрея, не отводя глаз от создаваемой его кистью иконы.
Частенько навещали собор сам московский князь Василий и Владимир Хоробрый, митрополит Киприан, княгиня Евдокия и многочисленные монахи.
Живописцы, как и уговаривались, неделю писали иконы, неделю – расписывали стены. Помогая Феофану в работе по росписи, Прохор и Андрей старались следовать его манере и использовать цвета, излюбленные византийцем. Феофан, довольный их послушанием, дружески шутил, иногда поощрительно похлопывал помощников по плечам.
В палитре Феофана, в настенной живописи и на иконах, преобладали краски: коричневая, золотистая, оливковая, холодные синие тона и блестки алой. В его иконах была присущая только ему четкость рисунка. Все было продуманно. Изображения были торжественны и суровы.
Прохор и Андрей огорчались, что Феофан не захотел понять замысла расположения икон на иконостасе, а потому фигуры на его иконах были не слиты воедино с общей идеей, а краски на них не вызывали той радости, которая была в красках на иконах, написанных русскими мастерами.
Были уже написаны Прохором и Андреем «Воскрешение Лазаря» и «Рождество Христово». Перед этими иконами Феофан стоял подолгу, собирая на лбу морщины и прищуривая глаза. Иконы работы Феофана – «Иоанн Предтеча» и «Апостол Петр» – особенно привлекали внимание Андрея.
Сегодняшняя бессонница подняла Андрея на ноги не случайно. Он уже третий день не мог решить, какой должна быть икона «Преображения».
В Новгороде Андрей видел «Преображение», написанное Феофаном, теперь оно, появляясь перед глазами, мешало думать. Андрей ясно помнил, как на иконе Феофана расположены фигуры Христа, пророков и апостолов, помнил и позы апостолов, застывших у подножия гор, но ему необходимо создать свое «Преображение». Наконец он понял, какой она должна быть, – Христос в ореоле круга, с которым слиты пророки. Круг с Христом станет доминировать на иконе, в красках которой не будет борьбы света и теней, такой явственной на иконе Феофана. Андрей напишет свою икону любимыми красками – розовой, пурпурной, – не обойдется без золотистой, он не поскупится и на васильковые тона. Его зелень будет такой, как неспелая рожь. Этим цветом он окрасит горки, перед которыми изобразит павших ниц апостолов, будто прикрытых дымкой.
Прохор, ожидая слова Андрея, тревожится, но не торопит, понимает, как сложно найти верное решение.
Вчера Андрей кое о чем поделился с навестившим его Даниилом Черным. Тот выслушал внимательно, но промолчал.
Прислушивается Андрей к выкликам дозорных на кремлевских стенах и начинает верить, что на всей Великой Руси царит мирная тишина, и хочется ему надеяться, что она будет вечной и все, что сотворено трудовыми руками, будет нерушимо и станет поучать потомков свято чтить минувшее.
Однако до Андрея, работающего без устали в соборе, долетают известия о появлении в Орде нового хана Эдигея, из-за которого все чаще начинают в Москве вспоминать про татар. Но все слухи кажутся Андрею ненужными, ведь его мысли только об иконах, коими он с Прохором украсит иконостас, по его замыслу на славу излаженный серпуховскими плотниками.
Звездное небо становится светлее.
Дожидается Андрей нового утра, надеется, что взошедшее солнце подарит вдохновение для написания «Преображения»…
4
Шуршат по Москве перегоняемые ветром опавшие листья. Осень каждый день все щедрей раскидывает по городу красочные ситцы.
Ветрено.
Соборную площадь в Кремле затопил людской поток.
Из Успенского собора после отпетой обедни пришел крестный ход для освящения Благовещенского собора. Плотно стоят люди. Не всем нашлось место в соборе, потому что на праздник собралась вся ремесленная, торговая и боярская Москва. Трудно людям дышать в тесноте. Хорошо, что день выдался с прохладой, а то бы залились потом. Пестра толпа мирян.
Чин освящения совершает митрополит Киприан с епископами и духовенством. Собор заполнен знатными богомольцами. Всюду кафтаны из цветных заморских тканей, на боярах – шелка и парча с мехами, на площади люди – в домотканых холстах, не редкость здесь кафтаны и монашеские рясы.
В соборе от множества горящих свечей и лампад жарко. Оплывают свечи в паникадиле, висящем над горним местом, на котором стоит в кольце духовенства митрополит. Тяжелая парча на ризах. Огни свечей высекают искры в алмазах епископских митр. Низко над молящимися стелется пеленой сизый туман ладанного дыма.
На красном ковре перед амвоном – великий князь Василий с женой Софьей. Литовская княжна на московских хлебах раздобрела, утратив свое изящество. По правую руку от князя – его матушка. Рядом с ней два младших сына – Юрий Звенигородский и Андрей Можайский.
Андрей, самый младший, по осанке дороден, уродился телом в отца, хотя в его волосах медного цвета даже больше, чем у Василия. Андрей по характеру покладист. Его удел – заслон Москвы с запада. Настолько почтителен к Москве и брату, что в своем уделе на чеканенных с его именем деньгах велит на обратной стороне монеты выбивать московский герб – ездецавсадника на коне с мечом и копьем. Можайский князь знает о неприязни Юрия к Василию, но молчит. Молчит, так как знает, что Юрия словом не вразумишь на доброе отношение к старшему брату. Андрей вместе со всеми не отводит глаз от необычного иконостаса с красочными иконами.
Тучный протодиакон выпевает густым басом возгласы ектении, и от каждого сказанного им слова в ушах молящихся несмолкаемый звон.
Феофан Грек стоит на правом клиросе, но рядом с ним нет ни Прохора, ни Андрея Рублева. Они пришли вместе с князем Василием, но не осмелились стоять у всех на виду, – стоят в тени, прижатые к стене парчовыми тушами бояр и купцов.
Андрею видна только часть иконостаса, и он не отводит от нее восторженного взгляда и словно заново видит все, что было пережито за те месяцы, когда он украшал собор росписью и иконами. Андрею известно, что в Москве уже давно у всех на устах его имя и имя Прохора, и говорят люди о них как об украсителях собора, упоминая вровень с именем Феофана Грека. Рядом с Андреем стоит Даниил Черный, видя волнение друга, и сам задыхается от волнения.
Всюду огни свечей и лампад, а от них живые искры радости в глазах молящихся.
Встряхивая головой, крестится князь Василий, всякое его движение повторяют ближние бояре и воеводы, среди которых и серпуховской князь Владимир.
Василий доволен, видя восторг в глазах жены и слезы умиления на глазах матери. Рад Василий и тому, что брат Андрей с нескрываемым изумлением смотрит на иконостас. Но холодок в глазах Юрия видит Василий, памятный ему с детства холодок, появлявшийся, когда брата одолевала зависть.
Василию известно, что Юрий своему сыну тоже внушает нелюбовь к московскому дяде. А гордыню брата заботливо пестует его жена Марфа, греховно красивая и властная женщина, ненавидящая Москву только за то, что не она в ней хозяйка. На освящение собора с мужем не приехала, сослалась на хворость. Доносят Василию обо всем, что творится в Звенигороде, но сегодня у него нет обиды на брата. Сегодня он доволен, что осуществил заветное желание, оставил в Москве о себе память – новый собор.
Неожиданно в соборе ожила тревога, с паперти донеслись истошные выкрики:
– Допустите меня! Допустите грешного! Матерь Божья велит!
Озираясь, зашевелились парчовые туши. Испуг на лицах митрополита и епископов; вспотели боярские лица, начал покашливать князь Василий.
Расталкивая тесные ряды молящихся, звеня веригами, в собор протискивался юродивый, старец Астий, в лохмотьях на исхудалом теле. Тыча бояр деревянным посохом, увенчанным черепом ворона, он, пробившись к духовенству, растерянно спрашивал:
– Где он? Где хоронится? Слава ему! Слава!
Увидев наконец возле стены Андрея Рублева, Астий, заливчато засмеявшись, кинулся к нему, упав перед ним на колени.
– Нашел тебя! Нашел тебя к своей радости! Велела мне Матерь Божья преклонить перед тобой колени и лбом подолбить землю за лики ее, сотворенные тобой в сем храме.
Встав, юродивый хрипло кричал:
– Все кланяйтесь ему, рабу Божью Андрею! Все на колени перед ним, и ты, князь Василий, со всеми не бойся колени ушибить!
Юродивый еще продолжал кричать, но сильные руки воевод и бояр вывели его из собора, где снова гремел голос протодиакона и пел хор.
Андрей, бледный, стоял с плотно прикрытыми глазами, а из-под ресниц просачивались слезы и текли по щекам…
