Ольга Гладышева - Крест. Иван II Красный. Том 2
— При мне будешь, — велел ему игумен.
Лицо Фёдора озарилось радостью, преподобный почти никогда не просил кого-нибудь о помощи: сам рясу чинил, сам воду носил для немощной братии. Под окном келии ведра поставит, постучит, а сам отойдёт, чтоб не благодарили в смущении. Ручей далеко, под горою, и носить воду трудно, особенно зимою. Даже некоторое тихое роптание шло порою, когда метель иль осенняя распутица: сколько раз упадёшь, пока от ручья поднимешься... Поневоле досада возьмёт.
Сергий догадывался, что тяготы монастырской жизни этим неудобством приумножаются, и однажды даже возразил братии:
— Не пеняю вам, что терпения мало имеете, но я тут один хотел пустынничать и безмолвствовать. Вы добровольно пришли, а теперь рассуждаете, зачем здесь обитель, если воды нету поблизости. Коли Бог захотел обитель сию воздвигнуть, то перемогайтесь с молитвою и не будете оставлены.
Фёдор спросил с готовностью:
— Что делать будем, отче?
— А какой ноне день?
— Фёдора Стратилата.
— На Руси-то его как прозывают?
— Фёдором Колодезником!
— Ноне воды открывают. Ноне слыхать, как вода по земным суставчикам переливается.
— И мы будем искать? Я утром лежал на земле, долго слушал, а там никакого движения, ни самого малого шума.
— Навостряй ухо-то и внемлешь. Ноне способнее всего источник открывать, если Бог поможет, — ответил преподобный и ушёл в свою келию.
Фёдор приходился игумену родным племянником. Мать его рано умерла, а отец Стефан постригся с горя в монахи. Такую же судьбу и сыну уготовил — привёл через несколько лет на Маковец и напутствовал: побудешь послушником, а если поймёшь, что не годишься для монашеского подвига, вернёшься в мир. Опасения Стефана были напрасными: двадцатилетний послушник чувствовал себя здесь на седьмом небе. После многих лет проживания в семье хоть и родного дяди Петра, однако же всё-таки на сиротском положении, когда неизбежны обиды, неурядицы, неудовольствия, он теперь ложился и вставал с непреходящим ощущением мира и благоволения, разлитых во всей здешней обители и насельниках её.
Раньше было двенадцать иноков — по числу апостолов. Их келии — избушки с сенями и каменкой по-чёрному — располагались вокруг деревянной церкви среди леса. А в год, когда Фёдора постригли, игумен получил благословение патриарха на устройство общежительного монастыря. До этого каждый брат сам заботился обо всём необходимом для жизни, каждый приносил с собою из мира кое-какое имущество. Одни были богаче, другие беднее — вот и повод к зависти, любостяжанию, превозношению одних перед другими. Всё это устранилось, когда Сергий ввёл общежительный устав. Теперь насельникам не разрешалось держать в келиях не только что-нибудь съестное, но даже ниток с иглами — всё стало общим. Кому это показалось не любо, те ушли, но вместо них пришло ещё большее число сопостников. Фёдору определили покойчик совсем на отшибе, не возле поляны, а в чаще леса. Но не долго он там жил в одиночестве. Стали появляться рубленые избушки и полуземлянки, ровно грибы после тёплого дождя, быстро росла и становилась многолюдной Сергиева обитель.
На Стратилата зарядил дождь с утра с громом и блискавицей, но в полдень проглянуло солнце, тучи разбежались. Фёдор рассматривал их, вспоминая слова игумена, что вода берётся из небесного колодца, который не иссякает, сколь бы много ни пролил живительной своей влаги на поля и леса.
Сергий вернулся, держа в руках вместо иерейского посоха топор. Фёдор знал, что топор этот принадлежал некогда деду Кириллу, отцу Сергия. Знатное сручье: радонежские кузнецы ковали его в три слоя, закаливали столь умело, что не тупился топор ни от дуба, ни от лиственницы. Топорище, выточенное из кленового дерева, ухватисто и соразмерно, до блеска отлощено тяжёлыми мозолистыми руками игумена-плотника.
— Бери заступ и вервие, — велел Сергий и первым углубился в лесную чащу. Он шёл уверенно, не глядя под ноги. Остановился у небольшой ложбинки, наполненной водой. — Здесь!
— Потому что здесь вода дождевая накопилась?
— Допрежь того тут травка была зеленее, нежели в иных местах. И туман по зорям прежде всего тут ложился. Трудно ли понять, что водная жила поднимается сюда от родника из-под горы?
— А ну как не поднимается?
— Близко должна подступать, — словно не слышал сомнений Фёдора игумен. — Пядей семь-восемь, не боле. Вишь, какой сруб я подготовил загодя.
Тут только Фёдор увидел у тернового куста невысокий, по пояс ему, сруб из дубовых тонких бревёшек, соединённых по углам в лапу без остатка. Все венцы помечены: на нижней связке брёвен одна зарубина, на следующей — две, а всего восемь рядов. Тут же лежало несколько ровных берёзовых и ольховых кругляков. Сергий взял одно бревно, понёс наперехват; ветхий, выгоревший и не раз чиненный подрясник натянулся, вот-вот лопнет на плечах. «Ну и силён же отче, спинища как у двоих», — восхитился Фёдор, тоже ухватывая кругляк. Из четырёх брёвен получилась рама, в середине которой разметили место для рытья. Повернувшись в сторону еле видной сквозь деревья церкви, опустились на колени, помолились:
— Господи, Ты бо еси Творец небу и земли, подаждь уставление водам сим! Даруй нам воду на этом месте, повелением Своим источи её! Услыши нас в час сей и яви силу Свою! Господи, благослови!
Тёплый ветер прошёлся по деревам. Где-то очень далеко подала звонкий голос зегзица.
— До чего же хорошо, отче! — сказал Фёдор.
— А как же! — охотно откликнулся преподобный. — Гляди, как ведренеет быстро.
Волосы у игумена заплетены на затылке в косицу, а чтобы она не мешала при работе, он прихватил её налобным гайтаном. Подоткнул полы подрясника, затянул потуже ремённые оборы поршней и, перекрестив раму, сноровисто взял заступ.
Дернину он выламывал пластами, потом пошла чёрная податливая земля, Фёдор относил её в сторону, ссыпал в кучу.
— Так... Верхняя кровля земли кончается, — сообщил Сергий, погрузившись в яму по колено. — А вот и глина пошла. Давай венцы и верёвку.
Сопряжённые в углах брёвна он уложил и подвёл под них верёвку, концы которой велел Фёдору закрепить на раме из кругляков.
— Я буду подкапывать под срубом, а ты помалу отпускай его.
Фёдор принимал и бегом относил липкую тяжёлую глину, едва успевая за игуменом. Оба они взмокли от пота, а тут ещё невесть откуда налетела мошкара, лезла в ноздри, в глаза. Фёдор начал всё чаще спотыкаться, цеплять носами лаптей за сучки и корни, которых раньше вроде бы и не было, но просить отдыха не смел. А Сергий всё выбрасывал и выбрасывал серо-буроватые блестящие комья, и сруб вместе с ним спускался в землю.
Всего три венца осталось на поверхности. Как-то просто всё происходило.
— Песок, — донёсся из колодца, с глухим отзвуком голос Сергия, а скоро и сам он выпрямился и, опираясь руками о верх сруба, выбрался наружу.
А вода, сначала задумчиво проковыряв дырочку в песке, нерешительно напустила лужицу, а потом вдруг буйно рванулась на волю, забила толстым стеклянным столбом. Сруб стал быстро заполняться.
— Не польётся через край-то? — обеспокоился Фёдор.
— А кто знат? Вишь, какой водомет! Сколь её напустит?
Колодец на глазах наливался почти вровень с землёй.
Фёдор зачерпнул пригоршней мутной водицы, отхлебнул:
— Ледяная, зубы ломит. И взмучена.
— Отстоится, будет как слеза. Кажись, не полнеет боле? Давай-ка оголовок соорудим.
Сергий снова взялся за топор. Сосновые щепки разлетались по сторонам, издавая сладкий запах. Из тесин и брусьев игумен сделал обшивку наземного сруба, затем приступил к возведению навеса. Мог бы просто поставить крышу двускатную на грубо струганные столбушки, но для красы принялся их обтачивать, со тщанием выбирая узорные пазы и явно испытывая наслаждение от своей работы. Сколько всего переделал он этим отцовским топором! Ставил церковь и часовню, рубил себе и братии келии, мастерил скрыни, стольцы. Он любил плотницкое дело и не бросил его, став монахом-отщельником, а потом настоятелем обители. Он знал, что постоянная глубокая молитва требует отрешения от мира с его хлопотами и заботами. Но, уйдя в отшельничество, он не отрёкся от страдающего мира, явив собой невиданный своеобычный облик русского подвижника. Он проводил ночи в долгих молитвах, он истинно видел нетварный Фаворский свет, удостоен был лицезреть явление ему Пречистой с апостолами Петром и Иоанном[38], но вместе с тем всю жизнь работал без устали, не гнушаясь никакого дела, даже самого грязного, и всю жизнь нёс крест служения миру, не забывал о скорбях бедствующих, о духовном подаянии простым верующим, мирил князей, был непререкаемым судией для власть имущих.
