Ольга Гладышева - Крест. Иван II Красный. Том 2
Начало Озерны не было обыкновенным исходом, какой бывает у речек, начинающихся с малого ключа. Широкая горловина, поперёк неё торчат тёмные, намокшие коряжистые сучья, целые деревья. Их просто тьма, так много, будто в непроходимой чаще леса.
Иван Иванович плыл и внимательно следил за тем, чтобы не напороться на карши — страшны их ветвистые рога над водой, а ещё страшнее те, что скрыты. Речка дальше будет идти извилисто, с рукавами и старицами. Днём не представляло бы затруднений найти путь, но в наступившей темноте проще простого убрести куда-нибудь в сторону и оказаться в зловонном болоте.
— Будем держаться за воду, — сказал отец смеху ради Митя не оценил шутку:
— Как это?
— Видишь, торчат из воды мёртвые; деревья? За них уцепимся.
— Может, у берега мелко?
— Нет, тут везде не меньше двух саженей, а вдобавок засасывающая тина.
— А сажень — это сколько? Может, не так глубоко?
— Если я руки разведу, то будет одна сажень.
Митя прикинул в уме, огорчённо согласился:
— Да, мне с ручками и с головкой будет.
— Вот-вот... Так что только за воду держаться нам с тобой и осталось. А там, глядишь, бояре и холопы наши спохватятся и придут на выручку по речке этой, дальше-то она пойдёт неглубокая, и берега сухие и надёжные. Чай, сам видел, когда сюда пробирались.
— Да, упруг у тебя совсем неглубоко тонул.
Митя ухватился за толстые, торчавшие из воды сучки, но они лишь на вид казались крепкими, сразу же обломились.
— Держись за ствол.
Дерево было уже без коры, скользкое и пахнущее гнилью, держаться за него было трудно, приходилось то и дело перехватывать ствол, даже впиваться в него ногтями.
Ветер стих, улеглось волнение, но наступила тьма кромешная — ни неба, ни берегов, только морок. Тоскливо крякнула лысуха, заворковала выпь, неуверенно, на пробу начали квакать лягушки. С озера тянуло зловонием, поднявшимся во время бури со дна.
Митю начал морить сон, забытье, ноги отяжелели, руки коченели то ли от холода, то ли от усталости. Где-то скрипит и скрипит калитка... Противно так скрипит от каждого лёгкого дуновения ветра... Но откуда тут может быть калитка? Где? В озере? Среди каршей? Это, видно, какая-то птица столь странный звук издаёт... А может, нечистая сила? Может, водяной?..
— Батя!.. Доброгнева говорила нам с Ванькой, что водяной любит оборачиваться щукой, а-а?
— Она ещё и нам с Андрюхой эту сказку сказывала... — Голос отца стал каким-то слабым, даже болезненным. — А ты лучше ляг на спину, легче на воде держаться... Вот как я...
Митя перевернулся навзничь — верно, вода лучше держит. А небесный свод наверху прибит к чему-то гвоздями с золотыми шляпками... Да нет, какие гвозди — это звёзды!.. Но откуда они взялись?
— Батя, глянь-ка... Небо нешто прояснилось?
Отец не отозвался. Митя повернулся на бок — нет бати! Протянул руку, стал шарить ею над водой. Отец вынырнул совсем рядом, но с другой стороны, Откашлялся и судорожно ухватился одной рукой за дерево, другой за Митино плечо.
— Чегой-то со мной такое? В помрачение я вошёл абы в сон?
— А говоришь, что про водяного — это сказка...
— Вестимо, сказка... — Отец снова лёг на спину, но неведомая сила снова начала его притапливать. Митя, наблюдая, как отец погружается и выныривает, с ужасом понял, что тот обессилел даже больше, чем он.
— Батя, — тихо позвал. — Если мы не сможем держаться, то давай вместе сразу отпустим руки, а то ведь одному оставаться страшно...
Отец прянул из воды с такой резкостью, словно его кто-то подсадил снизу.
— Митенька, кровинушка, что ты такое говоришь?.. Если только мы так сделаем, то нас даже отпевать не станут, закопают в жальнике, в лесу, где хоронят самоубийц и некрещёных детей... Нет, нет, мы продержимся! Скоро бояре наши придут, спохватятся. А что одному оставаться страшно — это ты верно сказал, молодец! — Отец перехватил руками бревно, легко приподнялся над водой, и Митя подумал, что ошибся, считая его обессилевшим. — Ты слышал, сынок, что живёт в радонежских лесах дивный отшельник, отец Сергий? Он два года, зимой и летом, жил в лесу один-одинёшенек, и ничего. Но это потому, что он — Божий человек, чудотворец!
— Это его медведи боялись?
— Откуда ты этакую напраслину взял? Напротив, медведь совсем его не боялся и даже хлеб у него прямо из рук брал. А вот люди нечестивые, погрязшие в грехе, верно, его боятся. Летошный год Константин Ростовский, что на твоей тётке Марье женат, начал буесловить, хотел из-под моей власти, из-под власти великого князя, выйти, отец Сергий пошёл из своей обители в Ростов пешком, помолился ростовским чудотворцам, а потом — к князю Константину и тихими своими, кроткими словами сумел так пронять отступника, что тот устыдился и поклялся, что николи больше не выйдет из-под моей власти... Митя, ты слушаешь меня, тебя в сон не клонит? — Иван Иванович спрашивал это потому, что с удивлением отметил: у него-то самого враз прошли сон и помрак, и силы вернулись прежние.
— А отец Сергий и сейчас в лесу один живёт?
— Уж не один, к нему много подвижников прибилось. Обитель Троицкая образовалась. Я всё собирался пойти туда на богомолье да испросить благословение у чудного отче Сергия.
— И меня возьми, а?
— Возьму, возьму, если... — Отец выплюнул воду изо рта. — Если... выдастся у меня свободное времечко, вместе и сходим, как простые паломники, не как князья, ага?
— Ага...
В разрыве посветлевших туч проглянула луна, расстелила золотую дорожку через всё озеро.
— Батя! Гляди, буса наша! Лодка!
— Вот так чудо! Знать, течением принесло. Я сейчас, жди. — И он поплыл, не мужицкими саженками, а по-собачьи, не вздымая рук, сберегая силы. А лодка и сама тоже двигалась к нему.
Отец попытался перевернуть её, но не осилил, стал просто толкать вперёд, пригнал к Мите. Вдвоём они прижали её к топляку и, одной рукой удерживаясь на плаву, а второй выворачивая борт лодки из воды, совместными усилиями поставили долблёную бусу на круглое днище. Лодка шумно плюхнулась, в ней и воды-то оказалось не всклень. Стали ковшичками ладоней выплёскивать воду, затем Митя с помощью отца вскарабкался в лодку и начал отчерпывать пригоршнями.
Луна светила вовсю, исток реки стад виден отчётливо. Упруг потерялся, и отец передвигал лодку вдоль берега, подтягивая к себе кусты и камыши. Митя сидел теперь на корме. Под руку ему попалась привязанная к железному кольцу леса, потянул её и почувствовал сильные толчки и сопротивление.
— Батя, щука-то не ушла! Это она притащила нам лодку. Давай её за это отпустим?
— Притащило течение, а не она. Но всё равно отвяжи или отрежь.
Митя отпутал конец лески, прежде чем отпустить, обеспокоенно спросил:
— А как же уда, которая её зацепила?
— Освободится... Не сразу, но освободится... Щука мастерица это делать, — заверил отец, легко и быстро передвигая вперёд лодку, снова удивляясь: — И откуда это у меня вдруг взялись силы?
Митя отпустил лесу:
— Видно, это был добрый водяной.
Отец покосился на сына, промолчал: пусть так думает.
Когда вышли на речное мелководье, завидели впереди бредущих против течения трёх факельщиков. Это были бояре, вышедшие на их поиск.
— Верно, несут нам сухую одежду да брашно, — довольно поурчал отец. — Жаль, корзно я утопил, пряжка баская была.
Митя уже представлял себе, как бояре переобуют и переоденут его, расчешут ему голову, а отцу ещё и бороду с усами.
Глава тридцать восьмая
Церковные службы в Троицкой обители начинались в полночь. После полунощницы шла утреня, затем третий, шестой и девятый часы, перед заходом солнца — вечерня. В промежутках между службами — молебное пение в келиях и многоразличные работы по благословению игумена.
Нынче после шестого часа, когда солнце встало отвесно над обителью, братия, как обычно, предалась труду. В одной келии переписывались красивым русским уставом Евангелия и Псалтырь, в другой работали изографы. В иных монашеских покойчиках и служебных помещениях творились дела попроще — иноки и послушники шили одежды, плели лапти, резали ложки, в поварне готовилась нехитрая снедь, пеклись хлебы и просфоры. Кто здоровьем крепче — на тяжёлых работах: валить лес на дрова, копать огород, косить сено. Своих лошадей в обители не держали, но корм заготавливали на случай приезда важных богомольцев или дарителей. Не назначенным ни на какие послушания оказался лишь молодой насельник Фёдор.
