Валентин Пикуль - Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана
Ставриди с горячной поспешностью южанина израсходовал свои силы вначале и теперь, устав, ответил с придыханием:
– Говорят, в Матти-воуно.
– А высаживаться? – спросил Найденов, шагавший сбоку.
– Это знает только он один…
– Кто?
– Наш лейтенант.
– Наш, – повторил кто-то во тьме, и скоро послышался неумолчный шум полярного океана…
Освещаемый сполохами, он был неспокоен и величав в эту ночь.
– Не отставать! – скомандовал Ярцев, сбегая по крутизне сопки в котловину тихой неприметной бухты, где раскачивались на воде готовые к отплытию «морские охотники».
Однако три катера сразу отошли от берега, а погрузка началась только на один МО-216. Вахтанг Беридзе уже расхаживал по мостику, похлопывал большими рукавицами:
– Вах, вах, вах!
Изредка перегибался через поручни, покрикивал с высоты:
– Быстрее!.. Не на камбуз за кашей идете!..
Десантники один за другим быстро пробегали по узкой сходне, и боцман Чугунов каждого дружески хлопал по плечу, пересчитывая:
– …девятнадцать, двадцать, двадцать один… А ну, шевелись, братки, что вы словно медузы!.. Двадцать три…
Морские пехотинцы сразу спускались в теплые кубрики, скидывали рюкзаки, катерники угощали их крепко заваренным кофе:
– Пей, не жалко… Подумаешь – кофе!..
В кубриках уже было не протолкнуться, стоял гам голосов, раскачивались подвешенные к койкам автоматы; только и слышалось отовсюду:
– Подвинься!.. А ты на палубу!.. Куда мой рюкзак пихаешь?.. На ногу наступил… Эх, черт, кружку оставил!..
Матросы сидели на одном рундуке, и каждый немного грустил при виде знакомой корабельной обстановки. Комендор с «охотника», наливая им кофе, говорил:
– А вы, я вижу, с флота?
– Мы все тут с кораблей, – отозвался Ставриди, растирая онемевшие от рюкзака плечи. – С «Аскольда» мы, слышали такой?
– Теснота, – вздохнул Алеша, – куда ушли те три «охотника»? Вот бы на них…
– Нельзя, – ответил комендор. – Высаживать мы вас будем, а те три демонстрацию перед немцами устроят: как бы тоже десант хотят высадить. И пока они там из пушек договариваются, мы вас тишком и скинем где-нибудь…
Кружка, стоявшая на рундуке, неожиданно поползла по гладкому линолеуму, кофе в ней покрылся мелкой рябью.
– Кажется, пошли, – матрос стал плотно задраивать иллюминаторы.
– Пошли, – весело сказал на мостике Вахтанг. – Я тебя, лейтенант, уже не раз на своем «сорокатрубном» по морям перекатываю. В сорок первом еще в Норвегию ходили, помнишь?..
Ярцев осмотрел темный горизонт, покрытый стелющимися по ветру полосами пены, коротко заметил:
– Штормит… Сколько?
– Ерунда! Шесть, – отмахнулся Вахтанг и, поднимая меховой капюшон, добавил: – У нас, лейтенант, есть такой закон. Баренцево море любит, когда с ним обращаются только на «вы», но мы, однако, предпочитаем иметь с ним дело только на «ты»… Вах, дьявол!
Шальной гребень волны вскинулся на мостик, с шумом прошелся над головами людей, сливаясь в кипящий водоворот. Потом вода схлынула, словно испугавшись чего-то, и на палубе, на парусиновых обвесах, на поручнях – на всем засветился тонкий голубоватый ледок.
«Так и обледенеть недолго, матросы в сосульки превратятся». И старший лейтенант крикнул комендорам, стоявшим у орудий:
– Надеть штормовые костюмы!..
Из кубрика, где сидели десантники, неожиданно вырвалась песня и понеслась над морем сквозь шторм и ветер:
Прощайте, скалистые горы,
На подвиг Отчизна зовет.
Мы вышли в открытое море,
В суровый и дальний поход…
И чистый молодой голос выводил песню из люка на простор, где в нее сразу вплетались и шум воды, и скрип мачты, и заунывные причитания ветра в обледенелых снастях.
А волны и стонут, и плачут,
И бьются о борт корабля,
В далеком тумане растаял Рыбачий —
Родимая наша земля…
– Так и хватают за сердце, – вдруг затосковал Вахтанг и, оглянувшись, махнул рукой: – Смотри, лейтенант, песня-то как подходит: вот он, Рыбачий, тает в далеком тумане!..
Низкая, прижатая к воде земля полуострова смутно брезжила во мгле полярной ночи.
– Это хорошо, – сказал Ярцев; подумал о чем-то и добавил серьезно: – Хорошо, что поют люди…
Откуда-то с севера, приближаясь к «охотнику», катился по волнам седовласый клубок метелей, и боцман Чугунов поспешно доложил:
– Справа по борту, курсовой – сорок пять: «снежный заряд»!
– И, кажется, идет прямо на нас, – присмотрелся Вахтанг. – А ну, задраить вентиляторы!.. люки, двери!.. Застегнись, лейтенант, как следует, наушники спусти на шапке, а то…
И – не успел договорить. Все кругом заметалось, заплясало в белом вихре. Мокрые метельные клочья хлестали по обвесам, хлопала натянутая парусина. Ничего не было видно в белесой мгле. Снег летел горизонтальными пластами, покрывая наветренный борт катера толстым наростом, который тут же жадно слизывали волны. Холодная крупа забивалась за шиворот, лезла в уши, в рот, в ноздри. Нельзя было вдохнуть, чтобы сразу не ощутить вкус снега.
Взъерошенный кавказец, зачем-то отбиваясь руками, точно на него напал рой жалящих пчел, кричал:
– Хорошо, хорошо!.. Вах, как хорошо!..
И лейтенант Ярцев, прислушиваясь к барабанному бою снега по капюшону, думал: «Это действительно хорошо… не сразу заметят с берега…» Когда же «заряд» укатился по волнам в сторону Рыбачьего и лейтенант скинул капюшон, горизонт ночного океана показался ему ослепительно чистым.
– Берег! – крикнул мичман Назаров, вытягивая руку. – Катера прикрытия вышли к берегу!..
До «двести шестнадцатого» докатился неровный гул батарей. Яркие клубки осветительных снарядов, точно шаровидные молнии, разрезали мрак огненными струнами. Мертвыми узлами сплелись лучи прожекторов, и, казалось, никто и никогда уже не сможет их распутать. Катеров не было видно, но вспышки разрывов указывали их место, и море в этом районе было неестественно зеленое, словно освещенное изнутри.
– Смотри, лейтенант, – сказал Вахтанг, – это они делают, чтобы твои люди в целости высадились… Понимать надо, на какое дело идете!
– Вон там утес, такой высокий, видишь? – спросил Ярцев.
– Вижу!..
– Заводи катер туда, там и высадимся.
Неожиданно голубой луч прожектора, словно меч, рассек темноту сверху донизу и уперся слепящим глазом прямо в борт «охотника».
– Шашку!.. Боцман, – шашку!..
Чугунов с быстротой пружины выбросился из турели. Прыгая по уходящей из-под ног палубе, в мгновение ока очутился на корме. Раз! – и шашка с разбитым капсюлем полетела в воду, где начала извергать клубы дыма. Прожектор замер на этой шашке, а катер сразу вырвался из яркого луча света.
– Чуть не погубили, – облегченно выдохнул Беридзе и посмотрел в ту сторону, где катера прикрытия вызывали на себя огонь немецких орудий; враги, не подозревая истинной цели появления катеров, вводили в бой новые и новые батареи, и все их внимание теперь было собрано на этом лишь крохотном участке моря.
– Право на борт! – скомандовал Вахтанг. – Десантникам пора выходить на палубу, готовиться к высадке!
Берег наплывал на катер высоким темным барьером. Ночной прилив скрывал под водой острые кошки рифов. Чугунов, стоя на носу «охотника», наугад совал в темные волны длинный шест с пестрыми отметинами футов, зычным голосом докладывал о глубине на мостик. Сильные течения прибойной полосы швыряли катер то вправо, то влево, и Вахтанг возбужденно покрикивал на рулевого:
– Ты что мне свою фамилию на воде пишешь? Я ее и так знаю…
Внезапно катер сел на камни, противно заскрежетав днищем. Все на мгновение растерялись, и лишь Вахтанг остался спокоен.
– Вах, ерунда! – сказал он. – Десантники сойдут, и «охотник» сам встанет на чистую воду… Можно начинать высадку!
Одетые в непромокаемые костюмы, комендоры первыми попрыгали за борт. Морские пехотинцы собирались уже «сигать» вслед за ними, но Вахтанг остановил их:
– Куда, куда? Вас понесут…
Алеша Найденов сел на плечи боцмана Чугунова, тот понес его к берегу, нащупывая ногой перекатывающиеся скользкие камни.
– И не обижайся, – покряхтывал он. – Мы-то вымокнем – и ляд с ним, а вот вам еще воевать надо…
Поставил его на землю, сказал: «Ни пуха ни пера!» – побрел в черной воде за другим.
Скоро «охотник» сошел с мели и сразу же направился в открытое море, где еще горела вдали на волнах дымовая шашка. А лейтенант Ярцев, выбравшись на берег последним, пересчитал людей, тихо скомандовал:
– Цепочкой… бегом… марш!
Это не так-то легко – бежать километр, два, три, если ты обвешан оружием и кладью. Это тем более трудно, когда под ногами острые камни, топкая подушка ягеля, когда путь преграждают стремительные ручьи, завалы векового снега. Но их ведет человек, в которого все бесконечно верят, и если им говорят: «Бегом!» – значит, надо бежать – километр, два, три, сколько он прикажет.
