Леон Юрис - Суд королевской скамьи
— В нем был занавес, разделявший нас, но мы были так взволнованы, что скоро все смешались.
— Обнаженные?
— Да.
— Сколько вам тогда было лет, миссис Шорет?
— Шестнадцать.
— Вы из религиозной семьи?
— Да.
— И у вас не было никакого жизненного опыта?
— Никакого. До сих пор я не видела голого мужчину и его половые органы.
— И у вас была выбрита голова?
— Да, из-за вшей и опасений тифа.
— Итак, вы все смешались. Вы чувствовали унижение, смущение?
— Мы уже опустились до уровня животных и к тому же были перепуганы.
— И затем?
— Санитары привязали нас к деревянным столам и выбрили нам интимные места.
— И потом?
— Двое мужчин усадили меня на стул и пригнули мне голову к коленям, а третий всадил иглу в спину. Я вскрикнула от боли.
— Вскрикнули от боли? Минуточку. Вы уверены, что в этот момент не находились в операционной?
— Я совершенно уверена, что была в предоперационном помещении.
— Вы знали, что представлял собой укол? Может, это была небольшая инъекция?
— Мне приходилось получать много уколов.
— Так, может, это была небольшая инъекция, предшествовавшая пункции?
— Нет. Мне был сделан только один укол.
— Продолжайте.
— Через несколько минут у меня онемела нижняя часть тела. Меня положили на каталку и вывезли из комнаты. Мужчины и женщины вокруг плакали и сопротивлялись; появилось много охранников с дубинками, которые стали бить их.
— И вас первой забрали из этого помещения?
— Нет. Первой, я уверена, был какой-то мужчина.
Меня привезли в операционную и привязали к столу.
Я помню, что у меня над головой была лампа.
— Вы были в полном сознании?
— Да. Надо мной стояли трое мужчин в масках.
На одном была форма офицера СС. Внезапно резко распахнулась дверь, в комнату вбежал какой-то человек и стал спорить с хирургом. Я почти ничего не понимала, потому что они говорили-по-польски, но я догадывалась, что появившийся человек протестовал против такого обращения с нами. Наконец он подошел ко мне и сел рядом. Он стал гладить меня по голове и, успокаивая, говорить по-французски, который я понимала лучше.
— Что он говорил вам?
— Крепись, малышка, боль скоро пройдет. Крепись. Я позабочусь о тебе.
— Вы знали, кто это был?
— Да.
— Кто?
— Доктор Марк Тесслар.
13
Сима Галеви разительно отличалась от своей сестры, Иоланы Шорет. Она казалась .куда старше, болезненней, и в ней не было решительности и отваги, свойственных ее сестре. Голос ее был вялым и тихим, когда она прочитала вытатуированный на руке номер и рассказала, что также живет в Иерусалиме с двумя приемными детьми, сиротами из Марокко. Она еще раз описала сцену в приемной и в операционной и рассказала о появлении доктора Тесслара.
— И что произошло после операции?
— Меня на носилках отнесли в третий барак.
— В каком вы были состоянии?
— Долгое время я очень плохо чувствовала себя. Два месяца, может быть, и больше.
— Вы испытывали боли?
— Я их чувствую и по сегодняшний день.
— Они были так невыносимы?
— С неделю мы все могли только лежать и плакать.
— Кто ухаживал за нами?
— Доктор Мария Вискова, и еще сверху часто спускался доктор Тесслар. Часто приходила. и другая врач, женщина-француженка. Я не помню ее имени. Она была очень добра.
— Навещали ли вас другие врачи?
— Я смутно припоминаю, что, когда лежала с высокой температурой, доктор Вискова и доктор Тесслар спорили с каким-то мужчиной о еде и лекарствах для меня. Это было только раз, и я не знаю, кто это был такой.
— Вы знали, что с вами происходит?
— У меня никак не затягивалась рана. У нас были только бумажные бинты. От них шел такой ужасный запах, что невозможно было находиться рядом,
— Но спустя какое-то время вы оправились и вернулись к работе на фабрике?
— Нет, я так и не оправилась. Сестру вернули на завод, но я там уже не могла работать. Мария Вискова оставила меня при себе как свою помощницу, что и спасло меня от газовой камеры. Я оставалась с ней, пока не окрепла настолько, что могла делать легкую работу в переплетной, где восстанавливали старые книги, которые посылали немецким солдатам. Там с нами обращались не так грубо.
— Миссис Галеви, не расскажете ли нам обстоятельства, связанные с вашим замужеством?
Она поведала историю встречи в Триесте со своим будущим мужем, когда ей было четырнадцать, а ему шестнадцать лет. В канун шестнадцатилетия ее депортировали, и она потеряла все его следы. После войны в сборном центре в Вене и в других городах среди выживших повсеместно был распространен обычай оставлять записки на доске объявлений в надежде найти друзей или родственников. Каким-то чудом записка попалась на глаза ее жениху, которому посчастливилось пережить Освенцим и Дахау. После двух лет поисков он нашел ее в Палестине, и они поженились.
— Сказались ли последствия операции на вашей жизни?
— Я стала бесплодна. И большую часть времени болею.
Взяв блокнот, где он набрасывал расхождения в показаниях двух сестер, сэр Хайсмит подошел к возвышению. Не было и мысли о том, что ему удастся как-то умалить эффект, произведенный двуми жертвами и опровергнуть Баннистера. Тем не менее из их слов не вытекало, что операции проводил доктор Кельно. Он понимал, что эти молодые женщины вызвали симпатию присутствующих. И ему надо было быть очень осмотрительным.
— Мадам Галеви, — сказал он тоном, который заметно контрастировал с интонацией его прежних допросов. — Мой ученый друг предполагает, что операции, которым подверглись вы и ваша сестра, проводил доктор Кельно. Но вы не можете утверждать это, не так ли?
— Нет.
— Когда вы впервые услышали о докторе Кельно?
— Когда мы оказались в третьем бараке.
— И вы продолжали оставаться в нем же и спустя некоторое время после операции?
— Да.
— Но вы никогда не видели Адама Кельно или, по крайней мере, не можете опознать его?
— Нет.
— Хотя вам известно, что сидящий рядом с вами джентльмен — это и есть доктор Кельно.
— Да.
— Тем не менее вы не можете опознать его.
— Во время операции все носили маски, и я не могу узнать этого человека.
— Откуда вы узнали, что вас везут в пятый барак на. операцию?
— Не знаю.
— Может, вы видели какую-то надпись над входом в пятый барак?
— Нет, не думаю.
— В самом ли деле то был пятый барак?
— Скорее всего.
— Допускаете ли вы, что доктор Фленсберг с помощником проводили свои эксперименты в первом блоке и у них были свои хирурги?
— Этого я не знаю.
— Я хочу сказать, что такое утверждение имеется в обвинительном акте против них как военных преступников. Кроме того, хочу обратить ваше внимание на то, что вы только недавно припомнили, как попали в пятый барак. Не так ли, мадам Галеви?
Она в смущении посмотрела на доктора Либермана.
— Будьте добры, отвечайте на вопрос, — сказал судья.
— Я говорила тут с юристами.
— Фактически вы не в состоянии никого опознать — ни Восса с Фленсбергом, ни Лотаки или Кельно.
— Нет, не могу.
— На самом деле, может быть, вам делал операцию доктор Борис Дымшиц.
— Я не знаю.
— Но вы должны знать о заявлении доктора Кельно, что он посещал своих пациентов после. операции. Если это свидетельство соответствует истине, вы могли бы опознать его.
— Я очень плохо себя чувствовала.
— Доктор Кельно также показал, что собственноручно проводил обезболивание в операционной.
— Я не уверена, что была в операционной в то время.
— То есть это мог быть и не доктор Кельно?
— Да.
— Часто ли вы видите свою сестру в Иерусалиме?
— Да.
— И вы часто обсуждали эту тему, особенно с тех пор, как вас попросили дать показания по данному делу?
— Да.
Мантия сползла с плеч сэра Роберта, когда он в волнении вскинул руки, несмотря на все старания хранить спокойствие.
— Но расплывчатые воспоминания ваши и вашей сестры во многом противоречивы, особенно в том, что касается дат и временных промежутков. Весьма сомнительны показания, на носилках или на каталке вас доставили в операционную... справа или слева от вашей головы сидел доктор Тесслар... наклонялся ли стол... могли вы или нет видеть отражение в рефлекторе лампы над головой... кто находился в комнате... сколько недель вы провели в третьем бараке после облучения... что говорили по-польски и по-немецки... вы показывали, что были в полубеспамятстве, а ваша сестра утверждала, что бодрствовала... вы не совсем уверены, где вам делали укол, в операционной или в другом месте.
Бросив заметки на стол, Хайсмит, упираясь в него руками, склонился вперед, тщательно следя, чтобы у него сохранялся тот же ровный тон голоса.
