Сергей Смирнов - Султан Юсуф и его крестоносцы
«Тогда сто тысяч динар за всех несчастных, — предложил султан и, заметив, что франк ничуть не воспрянул духом, удивился: — Неужели народ вашего малика стоит дешевле его самого?»
«Ста тысяч мы не сможем собрать, — развел руками Балиан. — Самое большее — тридцать.»
Султан некоторое время размышлял и наконец принял окончательное решение:
«Самый дешевый раб-христианин не может стоить дороже самого безродного мусульманина, попавшего в рабство к христианам. За эту сумму я отпущу не больше семи тысяч. Вам придется выбрать тех, кто достоин свободы, а кому придется искупать грехи предков.»
Султан Египта и Сирии Салах ад-Дин Юсуф ибн Айюб вступил в Священный Город Иерусалим на другое утро. То была пятница, второй день октября года 1187-го от Рождества Христова. А по мусульманскому календарю наступил двадцать седьмой день месяца раджаба 583-го года хиджры, годовщин чудесного путешествия Пророка Мухаммада в Святой Город, которое Пророк совершил ночью во сне.
Тут я обратился к рыцарю Джону с просьбой продолжить рассказ, ведь он доблестно защищал Иерусалим и был свидетелем того, что произошло после его сдачи. Но Джон Фитц-Рауф ответил резким отказом.
— Нет! — без всякого колебания решил он и властно поднял руку. — Продолжай сам! Нам с Анги будет стыдно рассказывать о том, что ты видел своими глазами. Тебе легче. Ты ничего не скроешь. Продолжай, Дауд.
— Но ведь вы, мессир, доблестно сражались, и сам Балиан Ибелинский предлагал вам свободу… — удивляясь, пытался я направить на славного рыцаря весь свет, разгонявший тьму той зимней ночи.
Однако Джон Фитц-Рауф прервал меня еще более резким тоном.
— Неважно! — воскликнул он и вдобавок шлепнул рукой по столу, будто запечатывая навеки все, что помнил и знал. — Ныне это не имеет никакого значения. Продолжай! Расскажи нам всем, что видел ты и не кто другой.
А я видел в тот далекий день, как Балиан Ибелинский передавал султану сундук с тридцатью тысячами динаров. То была городская сокровищница. Она значительно опустела еще перед началом осады, и теперь многие об этом пожалели.
Я видел, как рыцари Орденов Госпиталя и Соломонова Храма, отдавая за себя по десять динаров, уходили, не оглядываясь, и уносили с собой сундуки, содержимое которых, наверно, оставалось весомее городской казны и могло бы спасти от рабства не одну тысячу их несчастных единоверцев.
Я видел, как изумленно качали головами мусульмане, когда католический патриарх Ираклиус невозмутимо выложил свой выкуп и двинулся прочь с таким же большим и тяжелым сундуком.
Я видел, как потекли из города два людских потока — один радостный, как весенний ручей, а другой истощенный и горестный, как последняя вода в пересыхающем русле. Свободные покидали стены Иерусалима через Цветочные врата, а невольники — через врата святого Этьена.
И тогда произошло нечто такое, что многие христиане в последующие дни признавали чудом не меньшим, чем если бы султан вдруг отступился от города и ушел со своим войском из Палестины. Одна пожилая женщина-христианка, получившая свободу даром и оставшаяся доживать свой век в Иерусалиме, уверяла меня, что видела своими глазами, как сам Иисус Христос появился на миг рядом с султаном и его братом, что-то шепнул им и они оба кивнули, беспрекословно подчиняясь Его воле.
Действительно, произошло невероятное. Брат султана Юсуфа аль-Адиль задумчиво смотрел на вереницу пленников и вдруг прослезился. Еще недавно он прибыл из Египта, чтобы помочь султану завоевать Иерусалимское королевство и стяжать свою долю славы. Пока султан Юсуф «собирал» франкские крепости, разбросанные по морскому побережью, аль-Адиль осаждал Яффу и, наконец взяв ее, безо всякой жалости поголовно отправил всех жителей-христиан в рабство. А теперь он вдруг обратился к султану с просьбой, чтобы тот в награду за его верную службу, отдал ему тысячу пленников. Султан, и бровью не поведя, тут же исполнил просьбу брата, и тогда аль-Адиль немедленно отпустил на волю тысячу самых обездоленных простолюдинов.
На этом чудеса не кончились. Покосившись на брата, султан Юсуф объявил, что отпускает всех престарелых мужчин и женщин, а потом подозвал к себе Балиана Ибелинского и сказал, что тот в награду за благоразумие может по своему выбору освободить от рабства еще полтысячи пленников. Следом по велению султана были освобождены все добродетельные мужья, у которых хватило денег лишь на то, чтобы спасти своих жен. Женщины плакали от счастья и прославляли султана, обещая всю жизнь молиться за его здоровье Матери Иисуса Христа. Наконец султан отпустил всех вдов и сирот, дав им деньги на дорогу из своей сокровищницы.
Патриарха Ираклиуса, спешившего в Рим, вести об этих чудесах успели достичь раньше, чем он сел на корабль и оттолкнулся от берегов Святой Земли. Он вернулся в большом смущении, выкупил семьсот своих единоверцев и вздохнул с облегчением.
Некоторые эмиры султана проявили куда меньшее милосердие, нежели их повелитель. Пленников, попавших к ним в руки, они обобрали, со многих потребовали выкуп, немало превышавший десять динаров. Нашлись и простые воины Ислама, которые занялись грабежом. Но когда султан Юсуф узнавал о таких случаях, он повелевал сурово наказать виновных.
Приближенные султана уговаривали его разрушить весь храм Гробницы Иисуса Христа. Но султан собрал их вместе и строго рек им: «Вы забыли, что Иса не был франкским королем. Вы забыли, что мы почитаем Ису как пророка среди прочих пророков, приходивших на землю до Мухаммада, да пребудет с ним благословение Аллаха. Что скажут пророки, если мы разрушим гробницу Исы? И вы забыли, что есть священные дороги — дороги паломников. Обрубать их — значит обрубать корни у плодоносящего дерева.»
Султан отдал храм во владение христианам, подчиняющимся Константинополю, а землю, на которой храм стоит, отдал в награду одному из своих доблестных воинов[124].
Так султан Салах ад-Дин Юсуф ибн Айюб исполнил свою клятву и овладел Святым Городом.
После того, как я завершил свой рассказ, тишина еще долго царила в маленькой крепости, затерянной в холодных венгерских дебрях. Даже монахиня Катарина, у которой в любое мгновение был готов вырваться изо рта мушиный рой всяких пустых и лукавых вопросов, — и та затихла, сдерживая в себе этот неугомонный рой.
— Помилуй нас всех, Господи! — наконец прошептал хозяин, и все его гости разом встрепенулись, вернувшись из воспоминаний в настоящий час.
— Могу добавить только, что, если бы тамплиеры и рыцари Госпиталя не взялись сопровождать безоружных христиан до Тира и Антиохии, этих беженцев ограбили бы по дороге свои же, христианские разбойники, — заметил рыцарь Джон, такой же сумрачный, как и окружавшая нас ночь. — Так случилось около Ботруна. Те земли в то время все еще принадлежали графу Раймонду Триполийскому. Многие беженцы, достигнув их, вздохнули с облегчением и отказались от дальнейшего сопровождения. Они надеялись благополучно достичь Ботруна и там сесть на корабли. Однако не тут-то было. Объявился негодяй, тамошний барон Раймонд Нифинский со своей разбойничьей шайкой. Он-то и обошелся с несчастными куда безжалостней, чем сарацины.
Рыцари, сидевшие за столом, только горько усмехнулись. А у хозяина только и нашлось сил, чтобы повторить свою молитву.
— Позвольте спросить вас, мессир, — тихо подала голос монахиня Катарина.
Разве доблестный рыцарь мог отказать даме, даже такой легкомысленной и лукавой? И тогда ее голос сразу зазвенел на всю усадьбу:
— Я никак не могу уразуметь, как это вас и мессира Ангерана угораздило остаться в плену у сарацин! Ведь даже если у вас не хватало… простите… разве вас не мог выкупить благородный и расчудесный рыцарь Балиан? Или, если уж не выкупить, так попросту отпустить вас с позволения самого султана… Я не могу поверить, что на вашу долю не хватило ни денег, ни милосердия.
Рыцарь Джон нахмурился и поджал губы, а добрый Ангеран де Буи, более других заслуживший милость самого султана, только посмотрел на англичанина с детским смущением во взоре.
— Хватило, всего хватило, сестра Катарина, — уверил я монахиню, сам искоса поглядывая на рыцаря Джона.
Тот вдруг немного посветлел лицом и усмехнулся.
— Да уж… Милосердием мы были сыты по горло, — проговорил он и обвел неторопливым взглядом весь трапезный зал усадьбы. — Что-то не видно здесь святого отца. Значит, я не на исповеди.
— Упаси Боже! — воскликнул хозяин. — Вам совершенно нет никакой необходимости отвечать на этот глупый вопрос, мессир!
— Потому и отвечу, что пока еще не подошел к исповеди, — словно в пику хозяину заявил рыцарь Джон, чем снова смутил бедного Дьердя Фаркаши. — Меня в тот горестный день обуяла гордыня, мой вечный грех. Я сказал Балиану Ибелинскому, что не нуждаюсь в милости и что был против сдачи Святого Города. Умереть было куда вернее. А потому я сам объявляю за себя выкуп, и этот выкуп должен быть никак не меньше пятисот динаров. И все эти динары должны быть уплачены за меня не каким-нибудь доброхотом, а моим родным отцом и, если его уже прибрал Господь, то — моим родным старшим братом. Ведь здесь, на Святой Земле, я сражался во славу не только христианской веры, но и своего рода. Я так и сказал Балиану, что, мол, принял крест не только ради того, чтобы спастись самому, но и чтобы искупить грехи моих предков, моего рода… Двое освобожденных торговцев как раз отправлялись в Англию, и я попросил их, чтобы они доставили весть моему отцу. Теперь я хорошо понимаю, что тогда ослеп от гордыни и хотел вознестись над самим Балианом. Все эти годы я в глубине души… порой против своей воли… злорадствовал в надежде, что отец не одолеет свою скупость и не выкупит меня. Значит, я своей гордыней старался загнать обоих — отца и брата — прямиком в преисподнюю. Пяти лет плена и пятнадцати дней нежданной свободы хватило, чтобы прозреть, по какой дорожке я когда-то добрался до святого города Иерусалима. По этой дорожке не ходят паломники, вот что скажу я вам.
