Николай Задорнов - Хэда
...Алексей и Александр шли ровным шагом хорошо отдохнувших молодых людей, полных жизненных сил, только что искупавшихся в океане. Александр уйдет в эту даль, Алексей останется и еще придет сюда, где цветут хамаю.
...С утра на судне Путятин, офицеры и юнкера.
– А много из-за этой их глупости хлопот, – объясняет Колокольцов, – хотя прорубили только палубу.
Он показывает, как заделана дыра.
– Вот и говорят, Евфимий Васильевич, что полработы не показывают, – замечает Мусин-Пушкин.
– Уходя, извольте японцам все объяснить, как и что достраивать на каждой из двух шхун... А на «Хэде» ставьте весла! Чтобы как на японском судне. Мало ли чего случится... У нас нет двигателя, пусть будут весла.
Путятин с замиранием сердца предвкушал прелесть далекого плавания на собственной шхуне. Хотя загадывать еще рано. Без машины, но весла, весла...
– Что же за вид будет? Некрасиво, неприлично, – недовольно говорит юнкер князь Урусов.
– Нам, юнкер, не до красоты... Александр Александрович, ставьте шесть весел. Не до жиру, быть бы живу!
Через неделю адмирал осматривал каюты, жилую палубу, камбуз, пороховые камеры. Все отполировано, мебель изготовлена по рисункам Можайского.
В жилой палубе несколько матросов, уже назначенных на «Хэду», подвешивают свои постели на крюки.
– Все как прежде! – говорит Сизов.
Поставлены мачты. Протянулся под форштевнем и дальше выдался под водой бушприт и его продолжение – утлегарь. Стоймя – гюйс-шток. Установлены реи, стеньги, множество деревьев, тонких на вид, гибких, они, как линии чертежа, секут в разных направлениях голубой лист неба.
Привязаны паруса. На носовом штоке поднят гюйс. На кормовом флагштоке поднят андреевский флаг, а на грот-мачте, при ветре с Фудзи, полощется и завивается длинный вымпел с косичками.
Когда адмирал окончательно взойдет на судно, чтобы идти в поход, адмиральский флаг взбежит на грот-мачту, а вымпел, дождавшись его, сойдет, спустится, как сменившийся верный часовой.
В кают-компании храма Хосенди, в лагере и па корабле позавчера зачитан приказ адмирала: командиром шхуны «Хэда» назначен лейтенант Александр Колокольцов.
На палубе «Хэды», сделанной в Хэда, новенькими пеньковыми тросами принайтовлены шесть пушек, их жерла глядят в порты. Прорублены фальшборты, и готовы шесть весел. Среди снастей, паутиной захвативших все пространство над кораблем до вершин мачт, отливают зеркальной белизной веревки, витые японцами из шелка.
Два якоря с «Дианы», добытые со дна моря, опять на службе. Правый отдан, а левый выглядывает над бортом из клюза, как из ноздри.
– Отдать второй якорь! – командует боцман.
Загремела и закружилась цепь, и якорь рухнул в воду.
– Трави...
Потом матросы дружно налегали грудью на деревянные вымбовки в гнездах шпиля, выбирая правый якорь; все проверялось по многу раз.
По-ош-ел шпиль...
Давай на шпиль... –
высоким и как бы страдающим голоском запел Маточкин.
Становися вкруговую, –
поддержали его басы.
На вымбовку дубовую
Грудь упри
И марш вперед!
Шагай в ногу!
Давай ход!
Э-эх...
Очищенная до стального блеска цепь с родной «Дианы», своя, старая, поползла и поползла обратно в клюз, и шхуна тронулась, пошла навстречу якорю, пока его лапы не поднялись над водой.
Топай в ногу!
Давай ход! –
пели матросы в счет шагов по круговой.
Рядом встает якорек...
Э-эх...
На обед в жилой палубе кок принес солянку с камбуза.
...Матросы подымаются на ванты. Надо еще и еще привязывать и отвязывать. Вскоре согласные голоса запевают на баке и на мачтах.
Сто-ой, ребята!
Сам идет!
Унтера уж засвистали!
Хо-ди живо, первый взвод.
«Матрос, он тоже не овца!» – вспоминает Колокольцов изречение Гончарова.
В Хосенди Уэкава, поздравляя адмирала, сказал, что очень красивая шхуна, все восхищены. Из Эдо получено письмо, в котором сообщается, что посол Путятин не должен уйти из Японии, есть спорный вопрос о консулах и сначала надо разрешить.
Путятин ответил, что готов задержаться, что у него тоже есть спорные вопросы. Он недоволен некоторыми пунктами трактата с Японией.
– Какими? – настороженно спросил Уэкава.
– Я желал бы разрешить как можно скорей. Но война требует меня в ряды сражающихся! Поэтому, как только война закончится, я или другой посол немедленно прибудем в Эдо для разрешения всех спорных вопросов. Мы, конечно, не говорили бы об этом, если бы вы не объявили нам о своем недовольстве консулами. Переговоры продолжим после войны!
– О-о! – протянул Уэкава. – Большое спасибо, но-о...
– И вам большое спасибо, Уэкава-сама. Всегда буду помнить. Сегодня мы начинаем испытания шхуны. Я надеюсь, что все будет благополучно. Вот письма для посла Кавадзи-сама и для губернатора Накамура-сама. Я приглашаю их прибыть в Хэда и вместе со мной совершить прогулку на шхуне по заливу Суруга. Мы также выйдем в океан. Я приглашаю вас, Уэкава-сама, со всеми вашими чиновниками и помощниками.
«Очень странное, очень опасное приглашение, по старосветским понятиям!» – так подумал Уэкава. Ответил, что письма будут немедленно отправлены. Признался, что сам мечтает быть командиром одной из двух таких же западных шхун, которые он сам строит по типу корабля «Хэда».
– Брать ли с собой Прибылова? – спросил Путятин, когда ушли японцы. – Вам, Осип Антонович, надо стараться как можно дольше прожить в Японии.
– Я вполне согласен!
– Значит, и его оставить придется. Пусть он будет с вами. Понятно?
– Вполне понятно.
– Я и так беру одного японца – Киселева, которого мы взяли в Хакодате. А Прибылов пусть идет с вами. Японскую полицию, чтобы отбить ей охоту, занять. Дадим пищу для ее воображения. Я велел сделать для вещей еще несколько ящиков такого размера, как тот, в котором несли Прибылова на чайный клипер. Пусть не знают, на что думать. Я их приучу к таким ящикам. Александр Сергеевич! Если придет «Кароляйн» или зафрахтуете другое судно, то погрузку людей производите без торжества, быстро и внезапно, грузите как обычно. А людей марш-марш и без музыки прямо по трапу на борт. И если японцы предъявят, что, мол, людей больше, чем надо, – отвергайте. Отвечайте категорически – обсчитались, мол. Важное дело, как дальше быть с Прибыловым, сам пойдет в строю людей, как он любит, или в ящике? Смотрите по обстоятельствам и как удобней.
– Слушаюсь, Евфим Васильевич!
На прощание все распоряжения адмирала казались особенно значительными.
– Пожалуй, в ящике будет спокойнее! – сказал Гошкевич.
– И я так полагаю. А то выхватят его из строя за руку. Они ведь тоже ребята не промах!
– Или зарубят! Мало ли чего можно ожидать...
– Прибылова сюда! – велел адмирал, явившись в лагерь.
– Прибылов! – крикнул боцман, входя в казарму.
Точибан вскочил и вытянулся. Боцман велел ему идти за собой.
При виде адмирала смуглый матрос взял под козырек. Он в парусиннике, в русом парике и в фуражке с ремешком под подбородком.
– Обучаете его?
– Так точно! Учим в казарме, во двор не выводим... Смирно! – скомандовал боцман. – Напра-во! Кру-гом!
– Хорошо! – сказал адмирал.
– Учи его сам! – говорит Черный, обращаясь к унтер-офицеру Мартыньшу.
...Белоснежная шапка Фудзи открыта. Как говорят японцы, это к счастью. Сегодня легкий ветерок.
Эгава умер! Какой-то рок тяготел над всеми его делами! Гений не мог проявить себя в изоляции.
Колокольцов встречает адмирала у трапа.
– Вот и у нас есть свое судно! – здороваясь, говорит Путятин.
Адмирал и офицеры на юте. Колокольцов подымает рупор. Матросы бегут на мачты. Паруса распускаются. Знакомый шелест их над головой – как забытый родной шепот матери для всей команды. Шелест парусов обещает свободу и путь на родину.
Чиновники смотрят, стоя у канцелярии бакуфу. Шхуна, как черный лебедь, скользит по гладкой синеве и уходит за ворота бухты, в волны открытого моря. Видно, как ветер подхватил ее, как туго вздулись белые паруса и как она помчалась и вскоре стала исчезать в туманной дали чистого дня раннего прохладного лета. Но вот опять проступил и забелел ее парус, где-то там что-то громыхнуло несколько раз. Они испытывают пушки. Шхуна мчится теперь против ветра, кренится, почти черпает бортом. Косые паруса ее перебрасываются матросами, смотреть жутко! Шхуна резко меняет направление, ложится другим бортом на воду, как шлюпка во время гонок, которые устраивали русские офицеры.
...Путятин и его молодые помощники смотрят в трубы на горы, на косу, где среди сосен выглядывает крыша храма Джинджя.
«Ходкое судно! – думает Сибирцев, стоя у борта. – Жаль, что не придется на нем пойти». Впрочем, он охотно подчинится судьбе. И приказу адмирала.
На судне ядра и несколько бочат с порохом. Все для дальнего и опасного плавания. Радовалась душа сегодня при громе первых выстрелов, после глухого многомесячного молчания. Дым окутал борта, и запахло порохом. В тот миг Сибирцев почувствовал, что морской бой влечет и его.
