Николай Задорнов - Хэда
– Ты видел свою американку в Симода?
– Да...
– Как ты с ней?
– Все так же. Дружески встретились и простились. Рассказывала про первую встречу с будущим мужем.
– Счастливец, Алеша. Как ты умеешь владеть собой, держаться с женщинами благородно...
– Позвольте, – заговорил адмирал, – а что там за надписи на чертежах были?
– Я не знаю, – ответил Александр.
– Ах, это, наверно, словарь японский, – молвил Алексей.
– Позвольте-ка... – Путятин грозно нахмурил брови.
– Мы будем эти чертежи хранить вечно, – заговорил Уэкава. – Это очень дорого нам.
– И где чертежи? Уже сдали их?
– Да. У нас. Спасибо. Вечно...
– А как же там были надписи... Господа, да вы что?
– Словарь... французский, – выручая офицеров, сказал Уэкава. – Кажется, может быть, уже уничтожен.
– Юнкера плохи в грамоте! – посетовал Путятин. – Хотя бы словарь был как словарь. Составленный на нашем чертеже, мог бы быть историческим документом о ранних связях России и Японии...
Утром в помещении канцелярии бакуфу Уэкава объявил остальным артельным старостам, что они утверждены в дворянском звании. Все прошли испытательный срок. Теперь фамилии закрепляются. Также присвоена Хэйбею фамилия Цуди. По просьбе посла и адмирала. С согласия представительства бакуфу!
В Хосенди явился Накамура, как было условлено.
– Теперь все самое трудное, будем надеяться, уже позади. Вы довольны, Накамура-сама? Ваши рабочие хороши, их надо учить, посылать в Европу, и будут в Японии прекрасные инженеры, – говорил Путятин.
– Вчера был исторический день! Японское правительство глубоко благодарит вас. Теперь наши мастера смогут спустить на воду заложенные нами две шхуны. – Но Накамура сумрачен. – Вы знаете... Путятин-кун... очень печальное и тяжелое известие... Трудно пережить.
– Что такое?
– Эгава-сан... скончался.
– Что вы говорите? Боже мой! Он не дожил до этого дня... А сколько тут его труда и забот... Что же такое? Почему? Какая же причина?
– Это-о... Еще неизвестно точно... Сердце не выдержало.
Накамура объяснил, что главным ответственным за постройку корабля на верфи в Урага, вблизи столицы, был не Эгава, а губернатор. Верфи и город Урага не входят в округ дайкана Эгава. Но Тародзаэмон строил судно как ученый.
Долго говорили про Эгава, о его достоинствах и заслугах, о том, как он помогал во всем и старался, заботился о русских с первого дня их высадки на берег после гибели «Дианы».
...Накамура сказал, что сегодня с утра все плотники, назначенные на работы по отделке шхуны «Хэда» и в помощь матросам для установки рангоута, отправились на корабль.
– Теперь они стараются еще больше, и скоро можно будет поздравить вас, адмирал, с полным окончанием работ.
Накамура сказал, что срочные дела требуют его возвращения в Симода.
Путятин просил выразить глубокое соболезнование от его имени. От имени России, он как посол это говорит.
Накамура поблагодарил.
– Но прошу помнить, что уходить из Японии вам пока еще не разрешено, – заметил он под конец.
– Да, я знаю.
– Просим вас, адмирал и посол... не уходить без позволения японского правительства.
Путятин ждал, что на прощанье ему еще что-то преподнесут неожиданное. Не новость – не хотели пускать в Россию па собственном корабле. Какие же еще будут невероятные придирки? Но как аукнется, господа, так и откликнется. За отказ менять статью о консулах?[68] Ну, смотрите! Кавадзи говорит, что проще уступить мне в чем-то другом, но не в этом. Его винят, как и меня свои будут винить!
– Я все знаю, Накамура-сама, и буду помнить.
Уэкава пришел, сказал, что на шхуне работы идут полным ходом, и добавил:
– Просим доверить японским рабочим всю внутреннюю отделку шхуны, адмирал.
– Да, я очень рад!
– Тогда я отдам приказание бодро и быстро исполнять все внутри корабля, сделать красиво по вашим планам, сохраняя западное устройство, но отделать, как принято у японцев.
– Спасибо. Для моих моряков будет приятной неожиданностью.
Сибирцев и Колокольцов ушли на косу. Им давно хотелось выкупаться там, еще с тех пор, как расставляли там засады в тумане и готовились к боям. А теперь тумана нет и нет тревог.
Жарко. Ясное небо. Лето наступило, и на косе зацвели необыкновенные цветы хамаю. Из широких листьев вверх вознесся стержень с большим белым цветком. «Там, где цветут хамаю!» Есть у хэдских девушек такая песенка.
Огромные валуны лежат сплошь вдоль всей косы, и в море, и на берегу, и легкая волна чуть лижет их. На солнце они кажутся белыми и раскаленными. Неплохо выкупаться. За чем дело стало?
На косе, выше валунов, густая трава и множество разных кустарников и мелких деревьев, а еще выше – сосняк черный и красный. Там в гуще, как среди деревянной колоннады, маленький шинтоистский храм цвета сосновой коры. В траве видны ворота, ведущие к нему. Ворота без забора, ворота – символ.
– Ты остаешься и ходишь грустный, в одиночестве? – спросил Колокольцов.
– А ты уходишь! И тоже грустный!
– Но я рад! Пожалуй, выкупаемся в океане! Хорошо, что позвал!
– Да мне одному не хотелось.
– Что так?
– Я тут раз стоял: океан, Фудзи напротив меня, горы, ворота храма, и мне как-то не по себе наедине со всем этим.
– Я твоему горю пособлю!
Они разделись на валунах, с валуна на валун спустились по овальным кручам к воде и поплыли радостно и бойко, как умелые мальчишки с острова Пасхи или на Гаваях. Кувыркались, ныряли, ловили друг друга в воде, бултыхались, как моржи, и прыгали из воды, как дельфины, два сильных и здоровых белых тела с докрасна загоревшими лицами и русыми головами.
Еду, еду, еду к не-ей,
Еду к милочке своей... –
загорланил Алексей, плывя к берегу и глядя на вершины валунов вровень с косой, которая круглой дорогой шла, захватывая бухту. Отсюда видно, какая она гигантская, с целой китайской стеной сваленных в океан валунов, ограждающих ее лучше всякой крепости, с лентой бора на вершине и все с теми же хамаю, с их белой торжественностью. Вылезли на косу, стали кидать камни в океанскую сторону, в воду.
– Да, видишь, что тут у меня произошло, – сказал вдруг помрачневший Александр. Радости его как не бывало.
Колокольцов больше не жил у Ябадоо. Он перешел в офицерский дом и только заходил к Ябадоо по вечерам. Ни для кого не были тайной его отношения с Сайо, хотя все молчали, не желая выдать девушку и причинить ей горе. Александра никто не осуждал.
– Матросы идут! – предупредил Сибирцев.
На валуны высыпала целая ватага нижних чинов во главе со старшим унтер-офицером Сысоевым.
– Дозвольте, ваше... – попросил он позволения выкупаться.
– Пожалуйста! – ответил сидевший у воды Колокольцов.
– Здесь хорошо! – добавил Сибирцев.
Матросы живо скинули одежду, но в воду сразу идти никому не хотелось. Лица как на подбор, в русых усах и смуглы. Тела темны от загара. Есть видные, красивые, атлетические фигуры, как у Сизова и Ловчева, но в большинстве – прямые, как бы без бедер. Солдатские тела с худыми мускулистыми ногами и руками и выступающими ребрами. Среди загорелых есть и как бы обсыпанные мукой.
Матросы расселись по камням, продолжая какой-то свой разговор.
– Шурин в Питере на фабрике работает, – говорил чей-то ровный голос, кажется Граматеева. – Шел выпивши с получки, а фараон взял с него штраф. А всей получки два рубля с полтиной. Так он дрожмя дрожит... Надо, говорит, их всех...
Маточкин крякнул от удовольствия.
– Ребята, вы об этом поосторожней, – довольно громко сказал Глухарев, встал и прошел между офицеров в воду.
– Вот мы учим японцев, и они довольны...
Матросы засмеялись.
– Как же им не быть довольными? – продолжал Маточкин.
– А как же мы сами? Ведь вот у нас в деревне, например, – заговорил сухопарый Иванов, – никто не умеет лодки хорошей сделать. Так себе, сбивают дощанички.
– А ты знаешь, что такое республика? – подходя, спросил его Сибирцев.
– Знаю, – отвечал Иванов.
– Мы стояли в Симода, – добавил Сизов, – пришли американцы и сказали, что Камчатка больше не будет наша, – мол, туда пошли джеки на винтовых судах.
– Алексей Николаевич, – сказал Граматеев, – вот мы заключили контракт. А как мы будем торговать с Японией? Откуда к ним возить товары? Неужели из Кронштадта?
– Почему же?
– А как иначе? У нас же тут удобного порта нет. Это нам даром обошлось, что на «Диане» прошли в Японию и никто нас не перехватил. Неужели нам всегда так надрываться?
– Нашел ты у кого спрашивать! – сказал Глухарев, когда офицеры оделись и ушли.
– Алексей Николаевич хороший!
– Хороший! – насмешливо вымолвил Глухарев. Он переступал с камня на суше на камень в воде и остановился, опасаясь поскользнуться.
...Алексей и Александр шли ровным шагом хорошо отдохнувших молодых людей, полных жизненных сил, только что искупавшихся в океане. Александр уйдет в эту даль, Алексей останется и еще придет сюда, где цветут хамаю.
