Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 2
«Зачем же такие сложные маневры, Ганнибал? — несколько иронично заметил царь. — Чего ты страшишься, ведь ты сам называешь римлян никчемным народишком? Нет, мы не имеем права тратить время на столь грандиозные приготовления, ибо нас ждет Эллада, жаждущая свободы. Да и вообще, не мешало бы тебе знать, Ганнибал, что все великие полководцы предпочитают стремительность действий тщательной подготовке и количественному наращиванию сил».
Ганнибал хотел возразить, но царский распорядитель сделал ему знак, что он и без того слишком долго занимал внимание монарха. Пуниец смолчал, ограничившись мысленной тирадой по адресу царя и всей этой публики. А к Антиоху вновь подступили льстецы и принялись уверять его в скорой победе.
Итак, после всевозможных совещаний царь вернулся к первоначальному занятию и продолжил прерванный зимою тур по Греции. Срывая аплодисменты, он проследовал через Беотию, Этолию, принес жертву Аполлону в дельфийском храме, ибо тамошний оракул имел большое влияние на общественное мнение в Элладе, и вторгся в Акарнанию. Эта страна географически смотрела на запад, а потому ее жители не хотели ссориться с римлянами и при виде славного царя стали готовиться к обороне. Ввязываться в череду осад и штурмов Антиох не желал, так как в Брундизии уже приступил к переправе Ацилий Глабрион, потому царь привлек к делу другую имеющуюся у него помимо войска силу, способную разрушать пораженные ржавчиной пороков общины быстрее таранов, копий и мечей, а именно — богатство. За счет своих денег Антиох повсюду находил себе толковых предателей, которые отрабатывали полученные гонорары весьма изобретательно. Так произошло и в этот раз: купив кучку олигархов, каковые чем богаче, тем продажнее, царь без боя ввел войска в главные акарнанские города. Лишь в одном случае измена не удалась, поскольку в город прибыл посланный Титом Квинкцием Гней Октавий, сумевший грамотно наладить охрану укреплений и вдохновить жителей на сопротивление.
При всех этих успехах Антиох вдруг начал понимать, что проигрывает войну. Марк Бебий еще зимой встретился с Филиппом, и теперь, с началом весенней кампании, они вместе вступили в Фессалию. То объединяя, то разделяя свои войска, царь и претор энергично пошли по стране, едва успевая принимать капитуляции фессалийских городов. Причем греки, опасаясь попасть под власть Филиппа, охотнее сдавались римлянам. Больше сил Антиох затратил на празднования по поводу захвата Фессалии, чем его соперники — на то, чтобы вернуть ее себе.
А вскоре на Балканы прибыл консул, и сложенная Антиохом мозаика союза племен, городов и народов рассыпалась быстрее, чем азиатский освободитель Европы сумел это осознать и разгневаться. Даже Афамания в мгновение ока сделалась добычей Филиппа, который спешил урвать себе как можно большую часть Греции, поскольку понимал, что в такой ситуации римляне не станут ему перечить. Стремительно падая душою с эмоциональных вершин победной эйфории в пещерный мрак отчаяния, Антиох грозно воззвал к этолийцам. Те срочно организовали у себя воинский набор и привели в царский лагерь четыре тысячи солдат. Такой помощи великого народа — победителя македонян и грозы римлян — не хватило бы даже для того, чтобы прикрыть бегство Антиоха из Греции. Увы, с появлением на Балканах римских легионов, пыл этолийцев сразу остыл, воинственность иссякла и даже речь обрела скромность. Вдобавок ко всему, прибывшие этолийцы не выказали готовности подчиняться царю и смущенно бормотали что-то о необходимости защищать собственную территорию. Тут царь прозрел. Он отвернулся от этих союзников, вооруженных только красивыми фразами, да заманчивыми обещаниями, и с надеждой посмотрел на Ганнибала, но вспомнил, что Пуниец сам просит войска, и снова отвел взгляд, который оставалось лишь устремить в небеса в ожидании милости богов. Силы Антиоха в два, а то и в три раза уступали армии противника, потому он занял Фермопильский проход, рассчитывая продержаться в этом удобном месте до прибытия подкреплений из Азии.
Подступив к Фермопилам, Маний Ацилий принялся изучать это прославленное место. Когда-то триста спартанцев задержали здесь целое войско персов, следовательно, атаковать азиатов в лоб не имело смысла, тем более, что сирийцы возвели мощную систему укреплений. Консул стал искать обходной путь в горах, но ключевые вершины загодя заняли этолийцы — единственное, на что уговорил их царь. Кроме того, этолийский отряд засел в Гераклее, городе, расположенном у входа в ущелье. Никакие царские посулы и угрозы не могли их оттуда выманить, поскольку этолийцы мечтали во время сражения с тыла напасть на римский лагерь и поживиться солдатским скарбом, пока вдали будет идти сеча.
Ознакомившись с обстановкой, Ацилий созвал легатов, среди которых находился весь цвет римского нобилитета, и объявил, что необходимо пробраться горными тропами к господствующим высотам, выбить оттуда этолийцев и совершить обход сирийского войска. В претории наступила тишина: предприятие казалось не просто трудным и опасным — этим римлян не напугаешь — но дающим очень мало шансов на успех, а потому никто из знатных людей не хотел браться за него, дабы не погубить свою карьеру. Тут с места поднялся Катон и, торжествующе глядя на пристыженных патрициев, заявил, что принимается за это дело, а в напарники себе приглашает Луция Валерия.
Взяв по тысяче отборных воинов, Марк Порций и Валерий Флакк под покровом ночи устремились на штурм вершин. Этолийцы укрепились в трех пунктах. Катон облюбовал один из них, а Луцию достались два других. Поэтому пути давних друзей скоро разошлись. Карабкаясь в кручу, Порций видел перед собою ненавистное лицо Луция Сципиона, в преддверии консулата не отважившегося на рискованный поступок, и предвкушение досады на этом лице придавало ему силы. Он преодолевал любые препятствия, восходил по отвесным скалам, скользил ужом в расщелинах. Много смекалки, изобретательности и упорства проявил в эту ночь Катон и сумел-таки достичь передового поста этолийцев. Там его солдаты схватили «языка», выведали у него расположение противника, после чего Катоновы молодцы организованно напали на вражеский стан, сбросили этолийцев с горы и погнали их вниз. Валерию Флакку не удалось пробиться через неприятельские заслоны, но успех Катона сделал его неудачу менее заметной.
Увидев на рассвете условный знак, поданный легатом с вершины хребта, Маний Ацилий дал сигнал к началу битвы. Римляне густой массой пошли на врага. Антиох поначалу выстроил свое войско перед валом. Основу сирийской армии составляла фаланга, созданная по македонскому образцу, однако качество выучки азиатских воинов было низким, потому римляне прорвались сквозь фалангу и начали штурм укреплений. Но это дело оказалось гораздо более сложным, и продвижение легионов прекратилось. Тут, как и было задумано, на азиатов с тыла обрушился Марк Порций и внес сумятицу в ряды противника. Не выдержав двойного натиска, сирийцы пустились бежать.
Царь, изящно гарцуя на холеном коне, пытался предотвратить отступление, но получил удар в лицо — камень, пущенный из пращи, выбил Антиоху Великому зубы и вообще испортил недавнему жениху всю красоту — потому он изменил тактику и сам возглавил бегство.
Тем временем, хихикая над трудностями азиатов, равно как и римлян, из Гераклеи, крадучись, вышли зачинщики войны — этолийцы. Настал их звездный час!
Подступив к консульскому лагерю, они широко раскрыли мешки и воинственные глотки, но были неприятно удивлены явленным им образцом римской дисциплины. Увы, к разочарованию этолийцев, даже в самый разгар битвы римляне не оставили лагерь без охраны, а потому победителям царя Филиппа пришлось бросить оставшиеся пустыми мешки и с олимпийской скоростью устремиться в Гераклею под защиту женских юбок и детского плача.
Потеряв практически всю армию, Антиох проворно переправился в Халкиду, а оттуда нацелил нос своего корабля на Эфес. Что ему еще оставалось делать! На поле брани у него дела не пошли, для брачного ложа он теперь, с раскрошенной физиономией, тоже не годился.
А в лагере римлян всю ночь продолжалось ликование по случаю легкой победы, и среди общего шума то и дело раздавался зычный голос Катона.
— За этот славный день вовек не расплатится со мною Рим! — восклицал герой. — В вечном долгу предо мною теперь будет римский народ.
А спустя какое-то мгновение уже на другом конце лагеря слышалось:
— Сам консул поощрительно обнимал меня и, восхваляя мой подвиг, говорил, что именно я выиграл сражение и тем спас все войско!
И даже за валом разносилось:
— А Корнелии-то каковы! Сципион так вовсе язык проглотил, когда консул вызвал легата для этого маневра!
Казалось, что Катону мало победы над сирийцами, и своим хвастовством он хочет обратить в бегство самих римлян. Ацилий уже готов был десять раз обнять Катона, лишь бы тот замолчал, но, увы, проще остановить извержение вулкана, чем Катонову речь. Наконец, утром консул, желая дать покой войску, которому предстояло преследование отступающего противника, и не найдя способа совладать с языком бесноватого легата, отправил его с миссией в Афины, где тот должен был поведать союзникам о победе над врагом, ну и, конечно же, о собственном подвиге. Едва переведя дух, римляне вновь увидели Катона, который с сияющим лицом возвращался из дружественного города. Когда вездесущий герой приблизился к воротам, в лагере с ужасом обнаружили, что он все еще продолжает ораторствовать. Катон не только не выговорился в самом говорливом городе мира, но, напротив того, почерпнул там новые темы. Теперь он рассказывал об афинянах, сравнивал их с римлянами, а в конечном итоге, с самим собою. Порций живописал свою речь на Агоре и подчеркивал, как она поразила афинян, ибо то, что он сообщал в нескольких словах, греки переводили долго и пространно.
