Валерий Кормилицын - Держава (том первый)
Оглядевшись по сторонам, барыня спрятала замёрзшие ладони в муфту и коротко произнесла: «С Богом!»
Тройка лихо выкатила со двора и ходко пошла вдоль улицы. Архип ловко управлялся с лошадьми, чмокая им губами и выдыхая целые облака пара. Идущие рысью кони тоже парили, как маленькие паровозы.
Ирина Аркадьевна, заслоняясь от ветра, грациозным движением изнеженной петербургской дамы, поднимала к лицу муфту, и временами дула губами, словно на горячий чай, отлепляя от них вуаль.
Заехав за Ольгой Владимировной, и по–быстрому расцеловавшись, уже все вместе помчались на вокзал.
Аким с интересом крутил головой, радуясь предстоящей дороге, радуясь завтрашней Москве и радуясь встрече с Натали.
У самого вокзала им пришлось остановиться, пропуская пожарную команду. Аким издалека ещё услышал звуки горна и, улыбнувшись, подумал, что царёва рота решила его проводить. Затем гул приблизился и дорогу пересёк конник с горящим фонарём в руке.
— Скачок называется, — перекрикивая шум, загудел за спиной Иван.
За скачком, гремя колёсами, вылетела линейка, по обе стороны которой сидели в брезентовых костюмах, с топориками на широких ремнях, пожарные.
«Красота! — Подумал Аким, разглядывая их начищенные до зеркального блеска каски, игравшие весёлыми бликами в свете фонарей. — Почти кавалергарды».
У ног пожарных кавалергардов он заметил вёдра и багры. Подпрыгивая, эти причиндалы гремели, скрипели, скрежетали и звенели. Ко всей этой какофонии временами присоединялся толстый пожарный, жизнерадостно трубя в рог, и по задумке брандмайора, оповещая этим глухих или задумавшихся прохожих о проезде команды. Другой пожарный, расположившийся где–то посерёдке, во всю глотку орал: «Побереги–и–ись!» Но это ещё не всё. Брандмайор явно не хотел отвечать за попавших под колёса пешеходов, и потому, в самом начале линейки, перед крупами лошадей, повесил приличных размеров колокол, списанный батюшкой в каком–то приходе, и длиннорукий «тушила», неуловимо чем–то напоминавший Сидорову Козу, увлечённо трезвонил им.
Скачок, здравомысляще рассудив, что одного фонаря явно недостаточно — могут и не заметить по пьяне, иногда свистел Соловьём–разбойником.
За линейкой следовали две водовозные телеги на железных осях и, стараясь не отставать, бодро гремели бочками с водой. Возчик первой из них, многократно перекрывая шум, давал советы правящему линейкой, какой дорогой лучше ехать, дабы хоть что–то успеть погасить, да ещё громогласно ругался со вторым водовозом, вечно несогласным с его выбором маршрута.
— Ты в своей деревне руководи, как от сарая до уборной доехать, а я всю жисть в Питере прожил, и не учи меня, — орал он.
И всё это хозяйство с воем, лаем и визгом сопровождали три горластые пожарные собаки.
«Если где–нибудь ночью, в поле, вражеский полк наткнулся бы на эту весёлую пожарную дружину, — подумал Аким, — то солдаты потом и детям, и внукам бы наказали с русскими не воевать».
На вокзале их поразила тишина…
Чуть слышно гудели паровозы, шёпотом орали носильщики, и вполголоса переговаривались вечно опаздывающие пассажиры.
«Благодать–то какая! — Умиротворённо подумал Аким. — И в театр не надо, уже на спектакле побывал», — разглядывал рекламу калош фабрики «Треугольник».
— Аким! Не отставай, — услышал далеко впереди голос матери, и ринулся на звук, перебрасывая с руки на руку пухлый баул.
Вскоре он нагнал кавалькаду и пристроился в хвосте.
Перед ним шествовал весь в чемоданах богатырь Ванятка. Рядом семенил вечно недовольный и чего–то бормочущий Аполлон, с увесистым тюком в руках. Поравнявшись, Аким услышал:
— Шокола–а–ад! Да его самого пожарные за день не отмоют…
«О ком это он?» — покрутив головой, наткнулся на прибитую к столбу рекламу, где под надписью «Шоколад» сидел грязный, как поросёнок, маленький обжора, и лопал плитку этого продукта. Точнёхонько под мелким засранцем увидел номер своего вагона и матушку, активно спорившую с проводником.
«Да–а–а! Терниста дорога к любви», — полез он в вагон.
Поздним утром Акима с трудом растолкал Аполлон.
— Барчук, вставайте, приехали.
— Не барчук, а юнкер роты Его величества, — сделал замечание Рубанов и мощно чихнул. — Значит, так оно и есть, — сел и выглянул в окошко.
«Москва!» — дошло до него. — «Натали!» — Стал одевать узкие, гражданские брюки, крахмальную сорочку и пиджак.
— Аполлон, как во всём этом ты ходишь? И даже штык–ножа нет.
— О, Господи! — Перекрестился лакей. — Мы и без него обходимся, — помог барчуку завязать галстук.
Выйдя из вагона, Аким непроизвольно сглотнул слюну, наткнувшись взглядом на рекламный плакат.
Пиво, воды.
Шаболовский завод.
МОСКВА.
Корнеев, Горшанов и К°
Пиво Пильзенское, Мартовское,
Золотая головка, Чорное бархатное.
«Когда же, наконец, я стану взрослым? — с некоторым оттенком грусти подумал он. — Сколько в мире прекрасных вещей, но то Кусков рядом, то мама'», — слушал, как Аполлон, призывно размахивая рукой, вопил:
— Носильщи–и–к! Носильщи–и–к!
И приманил бородатого, пожилого, но крепкого москвича в сапогах, в фартуке и с бляхой на широкой груди, оповещающей, что это действительно носильщик, а не абы кто. К тому же, за собой он тащил тележку.
— Любочка, а здесь теплее, чем у нас, — подняла вуаль Ирина Аркадьевна, но унюхав идущий от носильщика перегар, вновь её опустила.
— Дамы и господа! — Солидно начал ражий мужичок, почесав под бородой.
«Начало как у английского лорда», — заинтересовался Аким.
— Грызёт и грызёт, гнида, — пообщался с собой, с внутренним своим «Я».
Затем опять обратился к дамам и господам:
— Пять копеек с носа — тащу в руках, а вот ежели-и гривенни–и–к, — мечтательно погонял кусючую нечисть под бородой, — то исть, всю тележку займёте, то десять копеек с вас, — солидно, как подобает лорду, сообщил он и со вздохом глянул на рекламу Корнеева и Горшанова. — Ежели всю телегу, приведу вас к куму, к возчику, вернее сказать. Докатит куда надо и много не возьмёт, — рекламно докончил тему.
— Это хорошо, — произнесла Ирина Аркадьевна. — Ангажируем вас вместе с тележкой.
— Чаво–о–о? — обиделся носильщик.
Аполлон хихикнул, подумав: «Хоть москвич, а дурында дурындой!»
— Нанимаем и даём пятнадцать копеек, — утешила его Любовь Владимировна.
— Вот это по–нашему. Это мы со всем понятием, — покидал вещи в тележку и сноровисто, на рысях, помчался по перрону, временами покрикивая для острастки: «Побереги–и–сь!»
Пассажиры поспешили за ним.
— Господин носильщик, а нам два экипажа надо, — стала общаться с его спиной Ирина Аркадьевна.
— Да хошь гривенник, тьфу, хоть десять… Понаехали, поди, к поезду на хвостатых, — ответила спина.
Головы он не повернул.
— Малохольный какой–то, — высказала своё мнение Ирина Аркадьевна, — и как он понял слово «ангажировать?».
Любовь Владимировна в ответ лишь хихикнула.
Кум оказался ещё малохольнее.
Борода лопатой, очки, котелок над ними, нагольный тулуп и засунутые за красный кушак огромные рукавицы.
— Ку–у–м. Куманё–ё–к! Господь привёл до тебя, — окликнул родственничка носильщик.
Тяжело вздохнув, возчик, кряхтя, спустился с облучка на грешную землю, бросил вожжи на лошадиный круп, степенно зажал большим пальцем сначала правую ноздрю, мощно выдув её содержимое, затем так же поступил с левой. Не спеша обтёр пальцы о гриву, и стал заниматься багажом.
Аполлон в это время подогнал ещё один экипаж.
— Аполлон, ты вместе с вещами к куму сядешь, а мы втроём в других санях поедем.
В гостинице Ирина Аркадьевна заказала три роскошных номера с телефонами и один без излишеств.
«Без излишеств кому, мне или юнкеру? Юнкерам, по моим сведенииям, и в трамвае только на площадке разрешается ездить, и в ресторан первого разряда вход воспрещён, значит, и в номер с телефоном строгим образом запрещается.., этими.., ихними.., уставами не положено…».
Но, к глубокому разочарованию Аполлона, номер без излишеств — 70 копеек сутки, достался именно ему, а барчук, в нарушение уставов, расположился в апартаментах за 8 целковых, и с телефоном в придачу.
— Дамы и господа, если не забыли — завтра Рождество, — ликующе произнесла Ирина Аркадьевна, когда компания обедала в ресторане.
Аполлон на этом празднике жизни не присутствовал, а обретался в ресторане низшего пошиба, типа трактир, где обслуживали посетителей не метрдотель с официантами, а половой с больными зубами. И играл не цыганский оркестр из румын, а пьяный гармонист из села Заячий пузырь, что в Тамбовской губернии.
«Нет в жизни счастья, — думал он, — особенно для лакеев».
После обеда Ирина Аркадьевна вознамерилась позвонить старинной своей приятельнице Марии Новосильцевой, и получила приглашение на рождественский бал.
— Иринушка, — тараторила подруга, — так буду рада обнять тебя… Непременно приезжай… Я сына твоего только в детстве видела, ясное дело, теперь и не узнаю… Балу дала название «Оранжевый танго». Это танец аргентинский. Танец чувства и любви… Кроме Аргентины, с ним знакомы лишь в Париже и Москве. До Петербурга ещё не дошёл. Вы там всё полонез танцуете, а танго — это не прогулка под ручку. Для избранных танец продемонстрирует настоящий мачо со своей дамой.
![Антон Волков - Битва за Свет [СИ]](/uploads/posts/books/272911/272911.jpg)
