Еремей Парнов - Заговор против маршалов. Книга 2
Вместо «огромного зала Советского суда», что рисовался воображению комсомольского поэта, была тюрьма НКВД и выкрашенная зеленой масляной краской комната с длинным столом и стульями в этой тюрьме. Как и во всяком учреждении, мебель блестела жестянками инвентарных номеров.
Стояли подсудимые, стояли их опекуны — следователи, стояли члены трибунала.
«Следственным материалом установлено участие обвиняемых, а также покончившего жизнь самоубийством Гамарника Я. Б. в антигосударственных связях с руководящими военными кругами одного из иностранных государств, ведущего недружелюбную политику в отношении СССР. Находясь на службе у военной разведки этого государства, обвиняемые систематически доставляли военным кругам этого государства шпионские сведения, совершали вредительские акты в целях подрыва мощи Рабоче-Крестьянской Красной Армии, подготовляли на случай военного нападения на СССР поражение Красной Армии и имели своей целью содействовать расчленению Советского Союза и восстановлению в СССР власти помещиков и капиталистов».
Огласив обвинительное заключение, Ульрих разъяснил подсудимым, что дело слушается в порядке, установленном законом от первого декабря 1934 года, то есть без участия защиты, с полным «кировским» набором: приговор окончательный, обжалованию не подлежит, исполняется незамедлительно.
— Признаете ли вы себя виновным в предъявленных обвинениях? — Ульрих начал поименный опрос.
— Мне кажется, что я во сне,— отрешенно откликнулся Тухачевский.
— Повторяю вопрос: признаете ли вы себя виновным?
— Признаю.
Остальные тоже ответили утвердительно. Сидевшие в зале следователи, как по команде, облизали пересохшие губы. Кто полез в карман за носовым платком, кто по-простецки отер вспотевшие ладони о ляжки. Помощник начальника пятого отдела ГУГБ Ушаков самодовольно подмигнул Эстрину. Но торжество его было, пожалуй, преждевременно.
Подсудимые, хоть и подтвердили в самой общей форме те показания, что давали на следствии, заняли уклончивую позицию. Пустились в ненужные рассуждения, фактически сводя на нет чистосердечность признаний. Тухачевский вообще начал вилять, словно не он, а кто-то другой подписывал, что еще в двадцать пятом году передал польскому шпиону данные о состоянии воинских частей и установил в тридцать первом связь с начальником германского генштаба Адамсом! Казалось, чего теперь-то финтить? Простого кивка и то было бы достаточно. Но он ударился в психологию. Начал доказывать, что знал Домбаля не как шпиона, а как члена ЦК Компартии Польши. Да мало ли кто кем был? Из нынешнего положения исходить надо. Вся польская секция Коминтерна — сплошь шпионы. Отсюда и танцуй. А он что делает? И, главное, серьезно предупреждали. Того и гляди от немцев пойдет открещиваться.
Ушаков угрожающе подался вперед, ловя каждое слово. Отобрав у Тухачевского показания на Апанасенко и других за какой-нибудь час до начала процесса, он чувствовал себя обманутым.
— У меня была горячая любовь к Красной Армии, горячая любовь к отечеству, которое с гражданской войны защищал... Что касается встреч и бесед с представителями немецкого генерального штаба, их военного атташата в СССР, то они были, носили,— торопливо поправился он,— официальный характер, происходили на маневрах, приемах. Немцам показывалась наша военная техника, они имели возможность наблюдать за изменениями, происходящими в организации войск, их оснащении. Но все это имело место до прихода Гитлера к власти, когда наши отношения с Германией резко изменились.
— Уходит от шпионажа, сука,— обернувшись к Авсеевичу, прошептал Ушаков.— А этот тюлень чего ушами хлопает?
— Вы не читайте лекций, а давайте показания,— прикрикнул Ульрих, поймав обращенный к нему сигнал.
— Но я хотел разъяснить...
— Не требуется! Вы подтверждаете показания, которые давали на допросе в НКВД?
Ушаков беззвучно выругался: наконец-то дошло. Только так с ними, сволочами, и можно.
Тухачевский покачнулся, словно споткнувшись на бегу, и, тяжело переступая, повернулся к председателю.
— Вы подтверждаете, я вас спрашиваю?
— Подтверждаю, однако...
— Только это нас и интересует. С немецкой разведкой все ясно... Вы разделяли взгляды лидеров троцкизма, правых оппортунистов, их платформы?
— Я всегда, во всех случаях выступал против Троцкого, когда бывала дискуссия, точно так же выступал против правых.
— Выступали? Может, и выступали,— Ульрих предпочел не вдаваться в подробности.— Поступки красноречивее любых слов. Об этом свидетельствует ваша вредительская деятельность по ослаблению мощи Красной Армии. Факты — упрямая вещь. Судебное присутствие даст им надлежащую оценку.
Члены суда восприняли это как понуждение к действию. Мертвые очи вчерашних друзей и товарищей, оценивающие каждое слово, каждый непроизвольный жест, взоры следователей, вся обстановка тюремного помещения, оборудованного под храм Фемиды, нагнетали тягостное ощущение полнейшей безысходности.
Командарм Белов поймал себя на том, что мысленно твердит одну и ту же фразу: «Сегодня он, завтра я...»
Якир и Уборевич тоже отвергли обвинение в шпионаже. Да, принужденно соглашались они, замедлялись темпы строительства военных объектов, реконструкция железнодорожных узлов, формирование воздушно- десантных соединений, но на все есть объективные причины, что, конечно, не снимает личной вины.
— Если бы немного поднажали,— прозрачно намекал Тухачевский,— и дополнительные средства дали, то я считаю, что никаких в этом нет затруднений. Наше положение чрезвычайно сильно выиграет, и мы польско-германский блок можем поразить.
— Вы лично когда конкретно начали проводить шпионскую работу в пользу германского генерального штаба? — спросил Якира Дыбенко, не поднимая головы.
Постыдные вопросы, жалкие, бессильные увертки. И все не о том, не о том. Ни единого факта шпионской работы. Адаме, Нидермайер, военный атташе Кестринг — шито белыми нитками. Факты, конечно, упрямая вещь, но имена — не факты.
— Этой работы лично непосредственно я не начинал.
— Вы подтверждаете показания, которые давали на допросе в НКВД? — поспешно выскочил со своим коронным вопросом Ульрих.— В чем заключалась ваша роль в подготовке поражения Красной Армии?
— Конкретно нашей авиации? — подсказал Блюхер.
— Я вам толком не сумею сказать ничего, кроме того, что написано следствию.
Наркомвнудельцы беспокойно зашевелились. Старый большевик Якир, на которого возлагалось столько надежд, отказывался помочь партии. Он обманул органы. Его уверения в безграничной преданности делу Ленина — Сталина оказались блефом. Чего же от других ждать? Эйдеман почти невменяем, остальные следуют тактике Тухачевского: и нашим, и вашим. Путна признал связь со Смирновым, Фельдман — с Пятаковым, но гестапо и Троцкий так и остались за скобками.
Один Примаков выполняет данное обещание. Ни от чего не отказывается.
— Подсудимый Тухачевский,— Ульрих животным чутьем улавливал малейшие изменения настроений. За судейским столом и там, напротив, где собралась немногочисленная, но такая квалифицированная публика.— Вы утверждаете, что к антисоветской деятельности примкнули с одна тысяча девятьсот тридцать второго года, а ваша шпионская деятельность, ее вы считаете антисоветской, она началась гораздо раньше? — он не столько спрашивал, сколько отвечал за бывшего маршала.
— Я не знаю, можно ли было считать ее шпионской.
И судьи, и обвиняемые понимали, что приговор предрешен, и хотели лишь одного: покончить как можно скорее с нестерпимой мукой души, растоптанной собственными ногами. Поэтому судьи убаюкивали себя мыслью, что их прямые вопросы скорее помогут, чем повредят подсудимым, которые наверняка ждут смерти как избавления. Но непонятное для них, судей, упорство бывших товарищей лишь затягивало невыносимую процедуру. И эта бессмысленная неуступчивость и связанная с нею затяжка порождали раздражение и даже враждебность.
— Тухачевский сетует, что он и его сообщники где-то не поднажали своевременно, что им не дали дополнительных средств,— саркастически улыбнулся Буденный. Пожалуй, он один действительно верил в виновность своих давних противников и оппонентов.— И слава богу, что не дали. Взятый Тухачевским и его сообщниками курс на ускоренное формирование танковых соединений за счет кавалерии следует расценить как прямое вредительство.
