Чарльз Кингсли - Ипатия
Кирилл поспешно взял бумагу и готовился ответить избитой фразой насчет благочестивой благотворительности, но еврей предупредил его:
– Лесть неуместна. Дар предназначен не тебе, а твоему должностному посту. Еще одно слово. Я тут же удвою свой вклад, если ты отдашь в руки правосудия убийц моего друга – Ипатии.
– Да пропадут твои деньги вместе с тобой! Не хочешь ли ты меня подкупить, чтобы я выдал тирану своих детей?
– Я предлагаю тебе средства для еще более обширных благотворительных дел при условии, что ты сначала совершишь простой акт справедливости.
– Справедливости! – вскричал Кирилл. – Справедливости! Если Петр по справедливости должен умереть, то докажи мне сначала, почему несправедлива казнь Ипатии? Я не одобрял этот поступок. Клянусь жизнью, я с радостью дал бы отсечь себе правую руку, чтобы этого не произошло. Но раз ничего уже нельзя изменить, то пусть защитники правосудия предварительно убедятся, на чью сторону склоняются весы. Неужели ты полагаешь, что народ не умеет отличать врагов от друзей? Если ты – новообращенный христианин, ты без труда поймешь, какая участь угрожала бы Александрии, если бы два дня тому назад дьявольский замысел Ореста увенчался успехом. Народ, может быть, ударил слишком жестоко, но ударил по настоящему месту. И если толпа уступила страстям, подобающим лишь язычникам, то вспомни, что ее страсти – последствие многих веков язычества, которое воспитывало ее дух и нравственность. Петр, действительно, поддался внушению лукавого и мстил там, где следовало бы прощать, но этот порыв усердия объясняется его прошлым. В продолжение трех столетий его род терпел гонения, и среди его предков насчитывается немало мучеников. Но понимаешь ли ты значение слова «мученик»? Ему было не более семи лет, когда в один и тот же день его отец стал слепым калекой, а старшая сестра, постриженная в монахини, была на улице живьем брошена на растерзание свиньям сторонниками той самой философии и религии, которые еще вчера Ипатия хотела вновь восстановить. Богу, а не нам с тобой, судить этого человека!
– Так пусть Бог и судит его через своего земного представителя.
– Это наместник-то, этот богоотступник и язычник, земной представитель божественного правосудия?! Я признаю его лишь тогда, когда он искупит свое отречение покаянием и открыто вернется в лоно святой христианской церкви; а до тех пор он слуга дьявола, и я не потерплю, чтобы духовное лицо подверглось суду неверующего. Священное писание запрещает нам искать правосудия у неправедных. Мне безразлична людская молва: я презираю свет и его правителей. Мне надлежит основать царство божие в этом городе, и я совершу это дело в сознании, что оно зиждется только на Христе. Я буду держать ответ перед Богом, а не тобой. Удовольствуйся моим обещанием, что в силу дарованной мне власти я на три года торжественно отлучу от церкви этих людей.
– Значит, они еще до сих пор не отлучены?
– Повторяю, что я их отлучу. Ты сомневаешься в моих словах?
– Нисколько, святой отец. Но в силу моих плотских понятий о царстве божием я предполагал, что эти люди сами себя отлучили от церкви, когда отринули дух божий и прониклись духом убийства и жестокости. Таким образом, обещанное тобою весьма справедливое и похвальное отлучение от церкви кажется мне только публичным оглашением совершившегося факта. Теперь прощай! Я буду вовремя выплачивать деньги, а это – самый важный пункт в наших отношениях. Что же касается Петра и его сообщников, пользующихся твоим покровительством, то, быть может, самое худшее наказание для них – это предоставить им действовать и впредь так же, как они действовали. Надеюсь, что ты не последуешь за ними?!
– Я? – воскликнул Кирилл, дрожа от гнева.
– Я руководствуюсь только твоим благом, святой отец, – продолжал Рафаэль, – советую тебе при созидании царства божьего не забывать, в чем именно оно заключается, и не закрывать глаза на те его законы, которые уже установлены. Я не сомневаюсь, что ты достигнешь цели, судя по той власти, которой ты располагаешь. Боюсь только, как бы после окончательного его утверждения ты не открыл, к своему ужасу, что создал не царство Бога, а царство дьявола.
И, не дожидаясь ответа, Рафаэль поклонился и вышел из комнаты. В тот же день он отплыл в Веренику вместе с Евдемоном и негритянкой и отправился на предназначенный ему пост, чтобы трудиться и помогать людям. Он много лет прожил там, грустный, суровый, любящий и любимый.
Простимся с Александрией и мы, чтобы узнать, какая участь постигла остальных действующих лиц этой повести через двадцать лет после рассказанных нами событий.
Спустя двадцать лет Феодорит, один из самых мудрых мужей Востока, в следующих выражениях характеризовал только что скончавшегося Кирилла.
«Его смерть обрадовала живых и, вероятно, огорчила мертвых, и мы вправе предполагать, что они пришлют нам его обратно, когда присутствие его окажется для них нестерпимым… Да удостоится он милосердия и прощения по нашим молитвам и да простятся ему грехи по беспредельной благости Творца!»
Правда, Кирилл восторжествовал вместе со своими монахами, но все-таки со временем его постигло возмездие за убийство Ипатии.
С момента его победы в теле Александрийской церкви открылась смертельная язва. Церковь эта считала, что допустимо делать зло с благими целями, и постепенно перешла от крайней нетерпимости к открытым гонениям. Из года в год она становилась все более жестокой и беззаконной. Освободившись от внешних врагов, она захотела отделиться от прочих церквей и, достигнув полной самостоятельности, стала враждовать с собственными членами. Наступила эпоха добровольного самоубийства с взаимными анафемами и отлучениями. Мощный организм стал распадаться на части и вскоре превратился в хаотическое смешение сект, преследовавших друг друга за метафизические тонкости. А затем явился Амру[143] со своими магометанами, и секты тоже стали на свое место.
Через двадцать лет после смерти Ипатии наступила смертельная агония для философии. Гибель Ипатии была роковым ударом для древней мудрости. Страшным и недвусмысленным языком дано было понять философам, что человечество покончило с ними, что история взвесила все на весах и нашла их непригодными, и что они должны уступить место людям, которые могут дать лучшие знания, чем они. И они уступили.
Дожил до глубокой старости Вульф и умер в Испании, осыпанный почестями при дворе Адольфа и Плацидии. Он добровольно отказался от своей власти в пользу законного начальника племени, а Годерик и остальная готская молодежь поселилась со своими александрийскими подругами на солнечных горных склонах, откуда они изгнали вандалов[144] и свевов. Они положили начало «чистокровному» кастильскому дворянству.
Вульф до самой смерти остался язычником. Плацидия, очень расположенная к нему, не раз уговаривала его креститься и наконец почти убедила. Сам Адольф присутствовал в качестве крестного отца, и старый воин уже готовился погрузиться в воду, как вдруг обратился к епископу с вопросом:
– Где находятся души моих языческих предков?
– В аду, – ответил достойный прелат.
Вульф мгновенно отошел от бассейна и, завернувшись в свою медвежью шкуру, объявил Адольфу, что предпочитает присоединиться к своим праотцам.
Таким образом, он умер некрещеным.
Виктория жила и трудилась на пользу ближних, но на ней подтвердилось предостережение Августина: ей пришлось испытать тяжелые времена. Настал день возмездия, и вандалы овладели прекрасными нивами Африки. Ее отец и брат полегли вместе с Рафаэлем под разрушенными стенами Гиппона[145]; они погибли, тщетно пытаясь спасти страну от страшных пришельцев. Зато они умерли, как герои, и это утешало Викторию. Между угнетенными христианами, почитавшими Викторию ангелом милосердия, носились слухи о великих страданиях, перенесенных ею. Утверждали, что на ее нежном теле сохранились следы жестокой пытки, упоминали о комнате, куда никто не допускался, и где над могилой единственного сына, замученного арианскими преследователями, она проводила ночи в слезах и молитве.
Те немногие, которые вместе с ней переживали тяжкое время гонений, уверяли, что, несмотря на собственное горе и позор, она ободряла своего дрожащего мальчика перед его доблестной кончиной. Ее набожность и чистота снискали ей уважение и покровительство завоевателей и, исполнив свое назначение на Земле, Виктория тихо отошла на покой, когда настало ее время.
Настоятель Памва и Арсений давно умерли. Согласно последней воле игумена, его место занял отшельник из соседней пустыни, который прославился на много миль в окрестности необычайно строгим покаянием, беспрестанной молитвой, кроткой мудростью и, как утверждала молва, многочисленными исцелениями. Это был Филимон.
