Чарльз Кингсли - Ипатия
– Ну да, ты его сын и наследник! Он все узнал перед кончиной. Мы открыли ему эту тайну на смертном одре. Клянусь тебе, мы это сделали, и он тебя все-таки усыновил.
– Мы? Кто?
– Его жена и я. Старый скряга хотел иметь ребенка, и мы дали ему сына, который стал лучшим в его роде. Он любил тебя и принял в свою семью, хотя и знал всю истину. Он боялся стать посмешищем после смерти, когда узнают, что он был бездетным.
– Но кто же был мой отец? – перебил ее Рафаэль, совершенно ошеломленный.
Старуха разразилась таким продолжительным и громким хохотом, что Рафаэль невольно вздрогнул.
– Сядь к ногам твоей матери… Сядь, порадуй бедную старуху! Если бы ты ей даже не верил, прикинься на несколько мгновений перед ее смертью ее сыном, дорогим ее любимцем. Быть может, я еще успею все рассказать тебе!
Он опустился на сиденье… «О, Боже, неужели это олицетворение греха действительно моя мать? – думал он. – Но мне не следует содрогаться при этом предположении! Разве сам я настолько чист, чтобы иметь право на лучшее происхождение?»
Старуха любовно положила руку на голову Рафаэля, и ее костлявые пальцы перебирали его шелковистые кудри. Наконец, она заговорила, торопясь и запинаясь:
– Я принадлежу к дому Иессея, семени Соломонова, и ни один раввин, от Вавилона до Рима, не дерзнет это отрицать! Я – царская дочь; во мне билось и бьется и по сию минуту царское сердце, подобное сердцу Соломона, сын мой! Да, царственное сердце. Я приходила в ужас и негодование при мысли, что осуждена быть рабыней, игрушкой, бездушной куклой тирана, как все жены евреев! Я жаждала мудрости, славы, власти, да, власти! И во всем этом мой народ отказывал мне, потому что я была женщиной! Тогда я покинула своих и пошла к христианским священникам… Они мне дали то, чего я искала… Даже более… Они льстили моему женскому тщеславию и гордости, укрепляли мое отвращение к супружескому рабству, говорили, что я вознесусь над ангелами и архангелами, стану святой и невестой Назареянина! Лжецы! Лжецы! Ты убьешь меня, Рафаэль, если рассмеешься… Мириам, дочь Ионафана, Мириам из рода Давидова, внучка Руфи и Рахава, Рахили и Сары, стала христианской инокиней и заперлась в монастыре, чтобы грезить и доводить себя до видений, лелея в безумном самомнении нечестивую мысль о духовном браке с Назареянином! Молчи! Если ты меня прервешь, я не успею договорить. Я слышу, они меня уже зовут, но я взяла с них слово не брать меня отсюда, пока я не расскажу все своему сыну, – сыну моего позора!
– Кто тебя зовет? – спросил Рафаэль. Но Мириам не обратила внимания на его слова и продолжала, пересилив припадок лихорадочного озноба:
– Но они лгали, лгали, лгали! Я раскусила их в тот день… Вспыхнул бунт, и во время него произошла битва между христианскими и языческими дьяволами. Монастырь был разграблен, Рафаэль, сын мой! Разграблен!.. Мои глаза раскрылись, и я увидела, как они кощунствуют… О, Боже! Я взывала к нему, Рафаэль. Я молила, чтобы он разодрал завесу небес, спустился на землю и поразил их громом ради спасения бедной, беспомощной девушки, которая поклонялась ему и отказалась ради него от отца, матери, родных, богатства, от солнечного света! Она ведь принесла ему в жертву даже свою женственность и постоянно молилась, днем и ночью мечтая о нем и об его нетленной славе… А он, Рафаэль, не внял мне… Не внял мне… И я поняла, что все ложь! Ложь!
Мучительный стон вырвался из груди Рафаэля, припомнившего, в какой обстановке он впервые встретился с Викторией.
– Тебе совершенно ясно, в чем дело, не правда ли? Я сходила с ума в продолжение девяти месяцев. Потом я пришла в себя, услышав твой голос, мой мальчик, моя гордость! И я отрясла прах с ног своих, рассталась с галилейскими священниками, и вернулась к своему собственному народу, среди которого Господь с самого начала поставил меня. Я добилась того, что раввины, отец и родные вновь приняли меня. Они не могли сопротивляться обаянию моего взгляда. Я могу заставить людей делать, что мне угодно, Рафаэль! Я посадила бы тебя на трон цезарей, если бы успела. Я вернулась к своим и пристроила тебя у Эзры в качестве его сына; я и его жена убедили его, что ты родился во время его пребывания в Византии. Потом я стала жить ради тебя, видя в тебе цель своей жизни. Ради тебя ездила я в Британию и Индию и всюду странствовала в поисках богатства. Трудилась, лгала, обманывала, всячески добывала деньги, не останавливаясь перед самыми низкими способами, и все это было ради тебя, моего сына! И я восторжествовала. Ты – самый богатый еврей на юге Средиземного моря! Душа твоей матери живет в тебе, дитя мое! Я наблюдала за тобой. Я гордилась твоим гибким умом, твоим мужеством, твоими познаниями и, наконец, твоим презрением к этим языческим собакам. Ты ощущал в своих венах царственную кровь Соломона. Ты сознавал себя юным львом колена Иудова, а те были шакалы, которые следовали за тобой, чтобы подбирать твои объедки… А теперь, – теперь миновала единственная угрожавшая тебе опасность! Лукавая женщина умерла, – та волшебница, которая хотела завлечь в свои сети молодого льва, сама погибла в них. А он жив, он вернулся, чтобы принять власть над народами и стереть их кости в порошок!
– Подожди! – закричал Рафаэль. – Я должен говорить, мать! Я не в силах молчать. Ты любишь меня, ты хочешь, чтобы я любил тебя, так отвечай же! Скажи мне, причастна ли ты к ее убийству?
– Разве я не сказала тебе, что я более не христианка? Если бы я осталась христианкой, кто знает, как бы я тогда поступила? Ах, какая я безумная! Я и забыла о доказательстве… о доказательстве…
– Мне не нужно доказательств, мать. С меня довольно твоих слов, – сказал Рафаэль, сжимая ее руку и поднося ее к своему пылающему лбу.
Но старуха торопливо продолжала:
– Смотри! Смотри, вот черный агат, который ты ей отдал.
– Как он к тебе попал?
– Я украла его, украла, сын мой, как крадут воры, которых потом распинают за это. Что значит смерть на кресте для матери, тоскующей по своему ребенку? Для матери, которая тридцать три года назад привязала на шею своего ребенка этот сломанный агат, а другую половинку носила днем и ночью на своем сердце? Смотри, как точно подходят оба куска! Взгляни и поверь своей бедной, старой, многогрешной матери! Посмотри на него, говорю тебе!
Она вложила талисман в его руку.
– Теперь я могу умереть! Я поклялась открыть тебе эту тайну только в ту ночь, когда я буду умирать. Прощай, сын мой! Поцелуй меня один раз, только один раз, дитя мое, радость моя! О, это вознаградит меня за все!
Рафаэль чувствовал, что он должен теперь во всем признаться. Он должен был все сказать, хотя бы даже ему грозила потеря богатства и проклятие матери. Не решаясь поднять глаз, он ласково проговорил:
– Люди лгали тебе о нем, мать, но солгал ли он сам тебе о себе? Он не обманул меня, когда послал меня искать Человека, а потом направил обратно к тебе, чтобы я принес тебе радостную весть о Сыне божьем.
Но к его удивлению Мириам не пришла в фанатическую ярость, как он ожидал, а тихим и смущенным голосом сказала:
– Он тебя направил ко мне? Ну что ж, это более похоже на тот облик, в каком я себе тогда его представляла. Какая, однако, великая мысль – иудей – владыка неба и земли! Скоро, скоро я все узнаю… Я любила его некогда и… быть может… быть может…
Ее голова тяжело склонилась на плечо Рафаэля. Темная струя крови текла у нее изо рта. Он вскочил, открыл дверь и позвал девушек. Они сняли шаль и увидели зияющую рану, которую с железной силой воли старуха скрывала до последней минуты. Теперь все было кончено: Мириам, дочь Соломона, ушла навеки.
На следующий день, рано поутру, Рафаэль стоял в приемной Кирилла в ожидании аудиенции. Из соседней комнаты доносился громкий разговор, и спустя несколько минут оттуда выбежал знакомый ему трибун, шепча себе под нос проклятия.
– Что привело тебя сюда, друг мой? – спросил Рафаэль.
– Негодяй не хочет их выдать, – отвечал тот, понижая голос.
– Выдать? Кого?
– Убийц. Они нашли безопасное убежище в Цесареуме. Орест послал меня требовать их выдачи, а этот человек отказывается повиноваться!
С этими словами трибун скрылся из виду.
Рафаэль почувствовал такое глубокое отвращение, что чуть не последовал его примеру, но обычное самообладание не покинуло его. Вскоре один из монахов провел его к архиепископу.
Кирилл ходил по комнате взад и вперед крупными шагами. Узнав своего посетителя, он остановился и окинул его вопросительным гневным взором.
Рафаэль немедленно приступил к делу, которое привело его сюда, и начал спокойным, холодным тоном:
– Я тебе знаком, без сомнения, и тебе известно, кем я был. Теперь я новообращенный христианин. Я явился, чтобы по мере сил искупить проступки, совершенные мною в этом городе. Среди этих бумаг ты найдешь доверенность на получение определенной ежегодной суммы, которая даст тебе возможность нанять убежище для ста падших девушек, а также снабдить тридцать из них хорошим приданым, чтобы они нашли себе подходящих мужей. Я письменно изложил все подробности. От их точного исполнения зависит дальнейшая выдача денег.
