Конн Иггульден - Повелители стрел
Дверь в коронационный зал открыли, и в нее просунулось мокрое от пота лицо первого министра.
— О повелитель! — воскликнул он, увидев Чжи Чжуна. — Вы не облачились в праздничное одеяние! Его императорское величество будет здесь с минуты на минуту!
Казалось, еще немного — и он свалится с ног от усталости, после всей суеты с похоронами и коронацией. Маленький толстый человечек раздражал Чжи Чжуна, он ответил, радуясь, что его слова не понравятся министру.
— Я оставил одеяние в своих покоях. Сегодня оно мне не понадобится.
— Церемония коронации расписана по минутам, мой повелитель. Вы должны…
— Не смей мне говорить, что я должен! — рявкнул Чжи Чжун. — Приведи сюда мальчишку и надень на него корону. Можешь петь, читать молитвы, воскурять благовония — все, что угодно! Но если ты еще раз скажешь мне «должен», я велю тебя казнить!
Министр ошеломленно уставился на Чжи Чжуна, затем в испуге отвел взгляд. Он знал, что человек, который сейчас стоит перед ним, убил императора. Генерал — гнусный предатель, способный пролить кровь даже в день коронации. Министр отвесил низкий поклон и попятился к двери. Генерал услышал приближение процессии — и усмехнулся.
Дверь отворилась, и процессия вошла в зал. Было видно, как напуганы люди из свиты шестилетнего мальчика, будущего императора. Сам он держался хорошо, несмотря на то что мало спал последнее время.
Процессия прошествовала рядом с Чжи Чжуном и замедлила ход по пути к золотому трону. Монахи размахивали курильницами, наполняли воздух ароматным белым дымом. Они тоже с испугом смотрели на генерала в воинском облачении, единственного человека в коронационном зале, вооруженного мечом. Сын императора Вэя подошел к трону, сел, генерал встал неподалеку. Заключительная часть церемонии только начиналась. Одно лишь перечисление титулов продлится до полудня.
Чжи Чжун недовольно смотрел на министров, которые устраивались поудобнее, рассаживались вокруг, совсем как павлины. От запаха благовоний генералу хотелось спать. Все его мысли занимали монголы, рыскавшие за городскими стенами. Поначалу Чжи Чжун решил, что соблюдение ритуалов поможет ему поддержать порядок после убийства императора. Без жесткой руки правителя город мог выйти из повиновения, и нужно было позволить вельможам найти успокоение в привычных для них традициях. А сейчас он от этого устал. Пока столица замерла в своем горе, монголы строили огромные осадные машины, возводили каменные укрепления для их защиты.
С нетерпеливым возгласом Чжи Чжун встал и шагнул вперед, перебивая монотонное пение монаха. Маленький мальчик, не смея даже пикнуть от ужаса, глядел на фигуру в темных доспехах. Генерал взял с шелковой подушки, расшитой золотом, императорскую корону. Она оказалась на удивление тяжелой, и на миг Чжи Чжуна охватил благоговейный трепет от прикосновения к святыне. Он убил человека, который владел ею последним.
Генерал водрузил корону на голову нового императора.
— Сюань, ты теперь император, Сын Неба, — произнес он. — Смотри, правь мудро.
Не обращая внимания на ошеломленные лица собравшихся, он продолжил:
— Я буду регентом, твоей правой рукой. До тех пор, пока тебе не исполнится двадцать лет, ты должен во всем слушаться меня. Ясно?
Глаза мальчика наполнились слезами. Он едва понимал, что происходит, но, запинаясь, ответил:
— Д-да… Ясно.
— Вот и хорошо. Пусть народ радуется. А я пойду на городские стены.
Оставив изумленных министров наедине с их заботами, Чжи Чжун распахнул двери и вышел. Императорский дворец стоял на берегу озера, которое питало огромный канал, с высоты дворцовой лестницы можно было увидеть город и ждущих новостей подданных. Скоро раздастся звон колоколов и гонгов, и крестьяне будут пьянствовать несколько дней, подумал генерал, глубоко вздохнул и посмотрел на темные стены, за которыми враги искали брешь в обороне столицы. Им ее не найти.
Затуманенным взором Тэмуге смотрел на троих мужчин, которые когда-то были ханами небольших племен. В каждом их жесте сквозила заносчивость, они почти не скрывали презрения к нему, брату великого хана. И когда только люди поймут, что при нынешнем порядке, установленном Чингисом, у них нет власти? Есть только один гурхан, человек, который стоит над всеми племенами. Родной брат этого гурхана сидит перед ними, а они осмеливаются говорить с ним, словно он им ровня.
После того как монголы поставили юрты на равнине вблизи Яньцзина, Тэмуге понял, что ему нравится заставлять людей ждать своего решения. Чингис оказал ему доверие, назначив самым главным в улусе, сам же Тэмуге использовал власть, чтобы подавить недовольных. Его радовало новоприобретенное могущество. Накануне Кокэчу пришлось долго ждать встречи с ним — это воспоминание до сих пор вызывало у Тэмуге улыбку. Шаман побледнел от злости, когда Тэмуге наконец впустил его в ханскую юрту. Разрешив Тэмуге принимать в ней просителей, Чингис выказал свое одобрение, что не ускользнуло от соплеменников. Какой смысл жаловаться великому хану, если они недовольны решением, принятым от его имени? Тэмуге постарался, чтобы они уяснили эту истину. Если Кокэчу нужны люди для исследования древнего храма за двести ли от улуса, он, Тэмуге, выполнит просьбу шамана и лично проверит принесенную добычу.
Тэмуге скрестил руки на груди, почти не слушая людей, которые когда-то были ханами. Старшего из олетов поддерживали двое сыновей, сам он стоять не мог. Следовало бы предложить им присесть, однако Тэмуге был не из тех, кто забывает старые обиды. Олеты все твердили о пастбищах и бревнах, а он рассеянно смотрел вдаль.
— Если ты не разрешишь перегонять стада на новые пастбища без одной из твоих бирок, — говорил старший олет, — нам придется резать здоровых животных, иначе они околеют от голода.
Он сильно располнел с того дня, как Чингис перерезал ему сухожилия ног. Тэмуге нравилось наблюдать, как лицо старика краснеет от гнева, он лениво смотрел на олетов и молчал. Ханский брат с удовольствием напомнил себе, что никто из них не умеет ни читать, ни писать.
Хорошо, что Тэмуге пришло в голову ввести в обиход пайцзы — прямоугольные сосновые дощечки с выжженным изображением волка. Его люди теперь требуют показать пайцзу, когда видят, что кто-то рубит лес или меняет награбленное — в общем, занимается привычным делом. Конечно, система еще не отлажена, но Чингис поддержал брата и отсылает прочь всех жалобщиков — они уходят бледные от страха.
Когда олеты высказались, Тэмуге заговорил с ними тихим, спокойным голосом, словно речь шла о погоде. Он обнаружил, что от вежливого тона просители злятся еще сильнее, и ему нравилось доводить их подобным образом до белого каления.
— За всю историю монголы никогда еще не собирались в таких больших количествах в одном месте, — произнес Тэмуге и с мягким упреком покачал головой. — И если мы хотим благоденствия, нам надо правильно и четко организовать нашу жизнь. Если я позволю беспорядочно вырубать деревья, к следующей зиме их не останется. Понимаете? Сейчас мы возим древесину из леса за три дня пути отсюда. Конечно, это требует времени и усилий, зато в следующем году вы увидите, что я был прав.
Тэмуге получал двойное удовольствие: во-первых, олетов явно бесила его спокойная речь, во-вторых, они ничего не могли противопоставить его логике. Они привыкли к луку и мечу, а не к сложным умозаключениям, и Тэмуге знал: можно разглагольствовать, сколько хочешь, все равно его выслушают.
— Так что насчет пастбищ? — мрачно спросил искалеченный хан олетов. — Мы и козу не можем перегнать без того, чтобы один из твоих людей не потребовал показать пайцзу, знак твоего одобрения. Племена волнуются — таких жестких запретов мы никогда не знали.
Тэмуге улыбнулся рассерженному старику, заметил, что сыновьям тяжело поддерживать грузное тело отца.
— Племен больше нет, олеты, есть монгольский народ. Разве вы не усвоили этот урок? Я думал, вы его надолго запомнили.
Ханский брат махнул рукой, и слуга-цзинец тотчас подал ему чашу с араком. Все слуги Тэмуге были из тех, кого Чингис набирал в городах. Некоторые раньше гнули спину в богатых семействах и знали, как угодить человеку высокого положения. Каждое утро Тэмуге принимал горячую ванну в сделанной по его заказу железной лохани. Кроме него, никто в улусе не мылся. Впервые в жизни Тэмуге почувствовал, как смердят его соплеменники. Вспомнив об этом, он поморщился. «Вот так и должен жить знатный человек», — сказал себе Тэмуге, отхлебывая арак.
— Наступили новые времена. Мы не можем откочевать, пока не падет город, а это значит, что за пастбищами нужно следить. Если сейчас ничего не предпринять, земля к лету оголится, и что нам тогда делать? Или вы хотите, чтобы мой брат отогнал свои стада за тысячу ли отсюда? Думаю, нет. — Он пожал плечами. — К концу лета может понадобиться больше еды. Если не хватает корма, пожалуй, часть скота придется забить. Разве я не послал за солью, чтобы завялить мясо? Император и его подданные умрут от голода раньше нас.
