Висенте Ибаньес - Кровь и песок
Напрасны были его гордые замыслы, его решение «держаться поближе». Ноги утратили былую ловкость и силу, правая рука потеряла уверенность, исчезла отвага, побуждавшая его стремительно вонзать шпагу прямо в затылок быка. Теперь он весь сжимался, не подчиняясь собственной воле, подобно трусливому животному, которое надеется избежать опасности, отворачиваясь и закрывая глаза.
Все суеверные предчувствия, пугающие и неотвязные, снова проснулись в нем.
«Дурная примета,— думал Гальярдо.— Сердце говорит мне, что пятый бык проткнет меня рогом... Он проткнет меня, спасения нет!»
Однако, когда пятый бык вышел на арену, то первое, что он увидел, был плащ Гальярдо. О, какой это был бык! Казалось, совсем не его выбрал Гальярдо вчера в коррале. Должно быть, животных выпустили в другом порядке. А страшная мысль неотступно преследовала матадора: «Дурная примета! От рогов не уйти.
Сегодня меня вынесут с арены ногами вперед...»
Все же он наступал на зверя и отвлекал его от попадавших в опасное положение пикадоров. Сначала все его действия проходили в молчании. Потом публика, смягчившись, лениво захлопала.
Но когда подошло время смертельного удара и Гальярдо встал перед зверем, все, казалось, поняли, в каком он смятении. Движения его были беспорядочны: стоило быку дернуть головой, как он, испуганно отшатнувшись, делал несколько скачков назад, и каждую попытку к бегству зрители приветствовали градом насмешек:
— Беги! Беги!.. Забодает!
Вдруг, словно решив покончить любым способом, Гальярдо бросился вперед и нанес быку удар, но сбоку, чтобы поскорее ускользнуть от опасности. Раздался взрыв свистков и криков.
Шпага вонзилась в затылок всего на несколько сантиметров и, задрожав, отлетела далеко в сторону.
Гальярдо подобрал оружие и снова пошел на быка. Он встал в позицию, готовясь к удару, и в тот же миг зверь кинулся на него.
Гальярдо хотел бежать, но не было уже в ногах прежней ловкости.
Бык настиг его, и матадор покатился по арене. Товарищи бросились к нему на помощь. Гальярдо поднялся, весь в грязи; сзади на его панталонах зияла большая дыра, сквозь которую вылезало нижнее белье; один башмак свалился, ленты, вплетенные в косичку, развязались.
И этот гордый красавец, так восхищавший публику своим изяществом, стоял перед всеми, смешной и жалкий, в рваных штанах, растрепанный, с косичкой, висящей словно ободранный крысиный хвост.
Вокруг него взметнулись плащи капеадоров, объединившихся в милосердном стремлении прикрыть и защитить его. Все матадоры из благородного чувства товарищества бросились готовить ему быка, чтобы он мог покончить одним ударом. Но Гальярдо, казалось, был слеп и глух: он следил за быком лишь затем, чтобы бросаться назад при малейшем его движении, словно теперь он окончательно сошел с ума от страха. Он даже не понимал, что говорят ему товарищи; смертельно бледный, сдвинув брови, точно пытаясь напрячь все свое внимание, он лепетал, сам не слыша своих слов: «Все с арены! Оставьте меня одного!»
А между тем страх неотступно шептал ему на ухо: «Сегодня ты умрешь! Сегодня твой последний день».
По бессвязным движениям матадора зрители догадались о его состоянии.
— Да он боится быка! Он просто трусит!
И даже самые страстные приверженцы Гальярдо смущенно молчали, не в силах объяснить это никогда не виданное явление.
Проявляя непоколебимое мужество людей, сидящих в безопасном месте, одни забавлялись его ужасом, другие, вспомнив о зря истраченных деньгах, поносили матадора, который из инстинкта самосохранения лишает их удовольствия. Грабеж!
Наиболее подлые осыпали матадора бранью, ставящей под сомнение его пол. После долгих лет любви и преклонения волна ненависти вынесла на поверхность воспоминания о детстве тореро, забытые даже им самим. Его корили ночными похождениями на Аламеда-де-Эркулес. Издевались над его рваными штанами, над выглядывавшим из дыры нижним бельем.
— А что у тебя видно! — кричали притворно тонкие голоса.
Гальярдо оставался глух ко всем издевательствам. Защищенный плащами товарищей, он пытался использовать каждый промах быка, чтобы ударить его шпагой. Но бык не замечал этих уколов. Так велик был страх Гальярдо перед рогами, что он боялся вытянуть руку и прикасался к быку только кончиком клинка.
Иной раз шпага падала, едва задев шкуру, другой раз втыкалась в кость и, погрузившись меньше чем наполовину, трепетала при каждом движении зверя. Бык шел вдоль барьера, низко опустив голову и непрерывно мыча, словно ему надоели эти бессмысленные мучения. Матадор преследовал его с мулетой в руке, стремясь прикончить поскорее и боясь за самого себя, а за ним, размахивая плащами, шло целое войско помощников, как будто надеясь взмахами красных тряпок убедить быка подогнуть колени и лечь. А бык, роняя с морды пену, весь ощетиненный шпагами, бежал вдоль барьера, навлекая на матадора град насмешек и оскорблений.
— Да это страстотерпец! — кричали одни.
Другие сравнивали быка с подушечкой для булавок.
А самые бесстыдные продолжали оскорбительные шутки насчет пола Гальярдо и кричали, искажая его имя:
— Хуанита! Держись!
Прошло много времени, часть публики, в поисках новой мишени для своей ярости, обратилась к ложе председателя: «Сеньор председатель! До каких пор будет продолжаться этот скандал?..»
Председатель поднял руку, стараясь успокоить возмущение, и отдал какой-то приказ. Альгвасил в шляпе с перьями и в развевающемся плаще проскакал позади барьера и остановился неподалеку от быка. Обратившись к Гальярдо, он вытянул вперед сжатую в кулак руку с поднятым указательным пальцем. Публика разразилась рукоплесканиями. Это было первое предупреждение. Если до третьего предупреждения бык не будет убит, его загонят обратно в стойло, а на матадора ляжет пятно величайшего бесчестия.
Гальярдо, испуганный этой угрозой, словно проснулся. Вытянув шпагу, он бросился па быка. И снова клинок едва вошел в тело зверя.
Матадор в отчаянии опустил руки. Нет, эта гадина бессмертна! Удар шпагой ей нипочем. Сдается, этот бык не упадет никогда.
Последний неудачный удар взбесил толпу.
Все вскочили на ноги. От пронзительного свиста женщины зажимали уши. Многие размахивали руками и перегибались через перила, словно собираясь броситься на арену. В матадора летели апельсины, хлебные корки, подушки. С солнечной стороны неслись дикие, оглушительные вопли, больше похожие на рев паровой 621 сирены, чем на человеческие голоса. Время от времени раздавался звон колокола, похожий на набат. В рядах, расположенных ближе к загонам, мощный хор затянул отходную.
Часть публики снова повернулась к председательской ложе.
Когда же будет второе предупреждение? Гальярдо, утирая платком пот, озирался вокруг; он словно удивлялся несправедливости публики, считая, что во всем виноват бык. В эту минуту он увидел в ложе донью Соль. Она сидела спиной к арене: то ли ей стало жаль его, то ли она стыдилась своего былого увлечения.
Гальярдо снова бросился вперед с шпагой в руке, но почти никто не видел, что он сделал, так как непрерывно развевающиеся плащи скрыли его от глаз публики... Бык упал, из его пасти хлынула кровь.
Наконец-то!.. Публика успокоилась и перестала размахивать руками, но свистки и крики не смолкали. Пунтильеро добил быка, из его затылка вытащили шпаги, и упряжка мулов уволокла труп с арены, оставляя за собой широкую полосу утоптанного песка и ручьи крови. Сбежавшиеся с граблями и корзинами опилок служители навели порядок.
Гальярдо скрылся между барьерами, спасаясь от преследовавших его оскорблений. Там стоял он, измученный, задыхающийся, страдая от боли в ноге, и все же чувствовал, что сильнее отчаяния в нем говорит радость освобождения. Он избежал опасности, он не погиб на рогах зверя... Но этим он обязан своему благоразумию.
Ах, эта публика. Сборище убийц. Они жаждут смерти человека!
Словно только они дорожат жизнью и любят свои семьи!..
Отъезд квадрильи был плачевен. Пришлось пробираться среди толпившегося вокруг цирка народа, мимо экипажей и автомобилей, мимо бесконечной вереницы трамваев. Карета Гальярдо еле двигалась, чтобы не наехать на расходившихся из цирка зрителей.
Пешеходы расступались перед мулами, но, узнав матадора, казалось, раскаивались в своей любезности.
Гальярдо по движению их губ угадывал насмешки и брань.
Рядом с каретой проезжали экипажи, в которых сидели красавицы в белых мантильях. Одни отворачивались, как бы не желая видеть тореро, другие смотрели на него с унизительным состраданием.
Матадор сжался, словно хотел стать невидимым, и спрятался за могучей спиной Насионаля, хранившего мрачное молчание.
Стайка мальчишек с отчаянным свистом бежала за каретой.
Многие из стоявших на тротуарах присоединились к детворе, пытаясь хоть так отомстить за свою нищету; разве не проторчали они полдня у ворот цирка в надежде одним глазком взглянуть на арену? Весть о провале Гальярдо дошла и до них, и они оскорбляли его, злорадно унижая человека, который зарабатывал такие огромные деньги.
