Фаина Гримберг - Анна Леопольдовна
Впрочем, принцесса Елизавета не пользуется популярностью по всей России. Потому что хотя ее покойного отца и зовут Великим, но каждый русский желает Санкт-Петербургу провалиться на дно морское. Что же касается регулярной армии и флота, то любой русский относится к этим учреждениям Великого Петра со смертельной враждебностью. Русские скорее готовы оставаться где-нибудь в Сибири до скончания своей жизни, нежели служить на самом лучшем русском корабле. Поэтому армия и флот в руках иностранцев, которых в России также ненавидят, чему немало способствует невежественное и ханжеское духовенство, выставляющее католиков и протестантов какими-то чудовищами. А впрочем, стоит помнить, что все предшествующие перевороты совершились в Санкт-Петербурге при помощи фактически нескольких гвардейских отрядов. Большего в России для перехода власти из одних державных рук в другие и не требуется.
* * *Несколько дней я безвыездно провела во дворце. Великая княгиня не отпускала меня. Наконец мне все же позволено было отправиться домой. Когда я выходила из покоев Ее высочества, Левенвольде, видимо, поджидавший меня нарочно, передал мне письмо для великой княгини:
– Вернитесь, – говорил он мне, – вернитесь. Она выслушает вас.
Левенвольде назвал великую княгиню не «Ее высочество», а попросту «она»! Я смутилась и отвечала, что мне неловко стучаться в супружескую спальню. Он настаивал. Я устала за эти несколько дней и уступила ему. На мой тихий стук в дверь костяшками пальцев мне отворил сам принц. Я робко попросила его передать Ее высочеству письмо. Он отошел в сторону и молча пропустил меня.
Великая княгиня сидела на постели, откинувшись на подушки. Я протянула ей письмо и сказала, что Левенвольде просил меня настоятельно… Принцесса прервала меня с неожиданной резкостью, быстро взяла из моей руки письмо, говоря, что Левенвольде сошел с ума, что она уже дважды переговорила с принцессой Елизаветой… Великая княгиня разорвала письмо и сожгла на свечке. Принц наблюдал за нами и произнес раздосадованно:
– Счастлив тот, кому нет нужды здесь находиться! В Петербурге собрано все худшее, что только может быть у дьявола…
– Чего же ты хочешь от меня?! – воскликнула принцесса, обращаясь к мужу так, будто они оставались наедине. – Подумай, что напишет в Париж де Шетарди, если мы арестуем ее!
– Но возможно ведь показать, что мы знаем о ее прожектах!
– Оставь! Какие прожекты! Наглая, взбалмошная, ленивая распутница. Она не способна действовать.
– Я не вижу, чтобы ты была способна действовать!
Великая княгиня посмотрела на меня. Я по-прежнему стояла у двери, которую принц прикрыл, когда я вошла. Лицо принцессы как будто расплывалось в сумеречном свете полуночных свечей.
– Я прикажу арестовать и допросить Лестока, – сказала великая княгиня.
Левенвольде ждал меня в галерее. Не дожидаясь вопросов, я заговорила:
– Ваше письмо передано. Мне кажется, Ее высочество приняла к сведению ваши доводы. Более ничего мне не известно.
Он и не спрашивал. В конце концов нельзя полагать, что я говорила неправду.
* * *Андрей спал, прижавшись щекою к моему плечу. Занавеси на окнах были задернуты. В горке посверкивал белый фарфор, многократно отраженный в стекле. Я отчего-то не могла заснуть и невольно следила за отблесками тускловатых бликов, как они перекрещиваются, истончаются, обрываются и слабо вспыхивают вновь…
Я не очень верю в предчувствия, но в ту ночь внезапная тревога заставила меня осторожно встать с постели и подойти к окну. Андрей не просыпался. Окно выходило на Адмиралтейский луг. Я тотчас разглядела движение людей в глубоком снегу. Гвардейцы в треуголках несли кого-то, сцепив руки наподобие сиденья. Я подумала, что едва ли Ее высочество успела отдать приказ об аресте Лестока. Отчего я подумала именно об этом? Я уже слышала крики. Я уже догадалась, что солдаты несут на руках Елизавету. Я вспомнила ту ночь, когда я так счастливо разложила «Mariage» для принца и принцессы. Я понимала сейчас, что все мои действия будут бесполезны. Однако ведь существует еще и честь, и чувство долга. И потому я не имею права, не могу позволить себе оставить, бросить, как заношенную туфлю, женщину, которая была мне истинной подругой, правительницу, которой я присягнула на верность…
Я поспешно разбудила Андрея, который понял меня без слов, едва посмотрев мне в глаза.
– Я не пущу тебя одну во дворец, – сказал он.
Меня уже давно не удивляло то, как он читал мои мысли.
– Твое самопожертвование уже ничего не исправит и не поможет мне. Я должна торопиться. Оставим споры. Прошу тебя, возьми мои записки, отнеси госпоже Сигезбек.
Он попросил ключ от сундучка:
– Я спрячу под плащ… О, тяжелая… – Он взвешивал тетрадь на поднятых ладонях…
– Потом иди домой, к себе домой, – быстро говорила я. – Тебе лучше быть дома… Тебя не тронут… Ведь ты ни в чем не повинен… – Тут я поняла, что ведь это не может служить аргументом для возможных преследователей. Но о чем возможно было еще говорить?..
Мы обнялись. Я уже успела одеться и теперь закуталась в плащ, повязав голову платком, кое-как подобрав под платок волосы.
– Будь осторожен, – сказала я на прощанье, – слуги могут предать.
Я выбежала в холодных башмаках на лестницу. Я даже не удивилась, увидев одетую госпожу Дросте. Она поджидала меня с двумя слугами, ражими парнями.
– Я должна быть во дворце, – бросила я на бегу.
– Не лучше ли… – начала было она.
– Нет, нет, не лучше! – прервала я.
Она велела слугам нести меня по снегу. Так несли принцессу Елизавету гвардейцы. Парни были в сапогах, наподобие охотничьих. Едва мы перебрались через сугробы, я велела слугам возвращаться. Я не хотела рисковать чужими жизнями. Они, разумеется, поспешили уйти, а я тотчас пожалела о том, что отпустила их. Наверняка их все равно будут допрашивать именно как людей, находившихся у меня в услужении.
Я увидела, как несколько саней отъезжают от дворца. Мне трудно сказать, как происходит это невольное угадывание происшедших событий. Вот сани… едут… Не быстрее обыкновенного… Но отчего-то я уже знала, что переворот произошел. Кого могли арестовать, мне также было ясно. Великая княгиня, генералиссимус, принц Людвиг, Остерман… Да, сестры Менгден… Дети… крохотная Екатерина и годовалый Иван… Я встревожилась о судьбе этих детей. Что могли сделать с ними?..
Ноги мои совершенно промокли. Я так и знала, что пройти во дворец не составит труда. Возле караульного помещения, мимо которого я бежала, присоединившись к толпе простолюдинов, брошены были взрезанные барабаны. Мне показалось, что прежде я не видела никогда столько черни, самой грубой и возбужденной. Лодочники бежали, махая руками и вопя. Женщины в простых платках тащили за руки детей. Почти каждая из них выглядела совершеннейшей salope (salope – шлюха, неряха – по-французски. (Прим. пер.)). Я бежала среди всей этой вони, криков, грязных детей, растопыренных локтей, и никто не обращал на меня внимания.
Покои не охранялись. Вероятно, часовые или присоединились к заговорщикам-революционерам, или же были убиты или связаны, арестованы. В детских комнатах все было перевернуто, раскидана одежда, и вбегавшие простолюдины и солдаты хватали что попадало под руку. Не было ни детей, ни кормилиц и нянек. Увезены? Или… убиты?.. Покои принца, покои принцессы… всюду распахнутые настежь двери, сорванные драпировки, разбитая посуда, перевернутая мебель, вопли грабителей, которые вырывают друг у друга дорогие вещи, роняют, ломают, колотят друг друга и таскают за бороды…
Большой зал дворца был полон преображенскими гренадерами. Большая часть их была пьяна, шатались взад и вперед, выкрикивали непристойные куплеты и вопили дикие песни. Другие, держа в руках ружья, спали, растянувшись на полу. Принцесса Елизавета сидела на тронном кресле, закутавшись в шубу, хохотала и переговаривалась с простолюдинами, толпившимися вокруг. Все наперебой стремились поцеловать у нее руку. Непотребные женщины, растрепанные, в сбившихся с головы на шею платках из толстой шерсти, хватали эту пухлую руку и прижимали крепко к своим потрескавшимся от зимнего холода губам, целовали, смачно чмокая…
Я пошла прочь. Гренадеры тащили золотые часы, зеркало, несколько серебряных шандалов и золотой футляр…
Я добралась домой промокшая насквозь. Ко мне еще не приходили. Андрея не было. Госпожа Дросте хранила полное самообладание. Она уже успела отпустить всех слуг, оставив лишь кучера для саней. Она без лишних слов помогла мне переодеться в сухую одежду, причесала меня, убрав мои длинные волосы в простую прическу.
– Вероятно, надо торопиться, – сказала я.
Но она была уверена, что у нас еще есть время. Она напоила меня кофием, затем мы сложили в сундучок драгоценности и деньги. Госпожа Дросте взяла с собой самое ценное из своих вещей. Она пообещала кучеру заплатить ему как следует, если он доставит нас как возможно скорее на Аптекарский остров к Сигезбекам. Мы с госпожой Дросте тепло закутались, но все же меня охватил сильный озноб. Я ни о чем не могла думать, сидела нахохлившись и пыталась сдержать дрожь. К нашему удивлению, в городе было спокойно. Толпы простолюдинов не бегали по улицам.
