Владимир Возовиков - Эхо Непрядвы
- Мы все тут с седла. - Голос Димитрия невольно выдал его радость. Оживленный говорок прошел среди бояр. До этой минуты у многих было ощущение, будто от Москвы оторвана с кровью какая-то очень важная часть. И чего ведь не передумали про себя! Может, Храбрый пленен или убит ордынцами? Или напуган ханом и почел за благо укрыться в дальних волостях, а то и в Литве, куда загодя отправил жену с сыном? А может, как иные, лелеет тайную мысль воцариться на великокняжеском столе после того, как хан уничтожит Донского?
- Садись рядом, княже, да рассказывай!
- Государь! Вчера утром ханское войско было в сорока верстах от Серпухова, нынче, наверное, стоит на пепелище. Я поднял народ, велел уходить на Можай и Волок. Город и деревни - сжечь. Небось видели зарево?
- Прости, господи, неразумие рабов твоих, в лютости и гордыне не ведающих, чего творят.
Владимир повернулся к Киприану, голос скорготнул железом:
- Ты, отче, хотел, штоб я на постой позвал врага?
- Сядь же, Володимер, не ссориться созвал я вас - думать, как удержать Орду.
- Уж хватит думать, государь! Мы все думаем и думаем, а хан идет. Немедля надо выступать навстречу. Я дорогой поле приглядел, не хуже Куликова!
- С кем выступать? Против тридцати ханских тысяч у нас и семи нет. А с восхода идет Акхозя с туменом. Уж решено: Москва сядет в осаду, притянет ханское войско. Я же в ночь ухожу в Переславль. Там соберем силы и ударим хана.
Владимир растерянно оглянулся, встретил взгляд Боброка-Волыпского, глухо сказал:
- Оставь меня в Москве, государь.
- Нет, князь Храбрый, иное тебе предстоит. С закатной стороны в Переславль идти далеко. Нужно второе место сбора. В Можайске и Волоке-Ламском немалые запасы оружия и кормов - выбирай любой город.
- Волок.
- Добро. И ко мне поближе. А в Москве я оставлю боярина Морозова, он в сидениях человек опытный. Помощников из бояр будет у него довольно. И надеюсь я, - Димитрий поднял голос, - владыка тоже останется в стольной, примером и словом укрепит дух сидельцев. Будет дух крепок - Орде никогда не взять Москвы. Градоимец Ольгерд расшибал свой лоб об ее стены, а уж хан и подавно расшибет. - Снова заговорил тихо: - Княгиню с малыми детьми вручаю вам, бояре. С подмогой не задержусь.
То, что князь оставляет жену, никого не удивило. Сегодня утром, когда смотрели войско, Евдокия родила сына.
- Много ли дружины даешь нам, государь? - спросил Морозов, до сих пор не проронивший ни слова.
- Не рассчитывай на дружинников, Иван Семеныч, они в поле нужнее. На стенах же ополченцы дерутся не хуже. Я вот подумал и решил из первой ополченческой тысячи вернуть в Москву самые крепкие сотни: бронников, суконников, кузнецов, кожевников и гончаров. Это - твоя дружина, поставь ее разумно - и будешь великим воеводой.
- Над зипунами-то?
Димитрий нахмурился, с упреком сказал:
- Вот это оставь, Иван Семеныч, здесь оставь и никуда не выноси. Ты ж умный человек, а закоснел в своей спеси, што в коросте. Русь крепка, пока на трех китах стоит: один - это мы, служилые, другой - отцы святые, а третий - те самые зипуны. Разве Куликово поле не доказало? Честь великую тебе оказываем не по чину твоему, а по разуму. Живи разумом, но не спесью, Иван Семеныч.
- Благодарствую, государь. - Одутловатое лицо боярина побагровело.
- И то ладно. Беглых-то не всех бери в детинец, кормить будет накладно. Определится твое войско - направляй остальных в Волок и Переславль.
Владимир спросил, посланы ли гонцы в Новгород Великий и северные города. О великих же князьях молчали. То, что Олег Рязанский и Дмитрий Суздальский принесли покорность хану, знали все.
- Ты бы слово молвил, владыка, - обратился Донской к митрополиту, завершая думу. Киприан встал, сжимая в руке кипарисовый крест.
- Вспомнили и нас, убогих. Не поздно ли? Што слово святительское, когда уж кровавая распря взошла из семени, брошенного неразумной рукой на ниву гордыни! Голос бранных мечей сильнее слабого языка человеческого. Без нас доныне решал ты свои дела, государь, со своими присными - с ними и пожинай драконово поле. Еще весной помог бы я тебе отвести грозу от православных, смирить гневливое сердце хана, но ты не хотел того, и случилось, чего сам добивался - гордыня встает на гордыню, злоба - на злобу. Я останусь в Москве, коли ты хочешь, буду денно и нощно молиться о спасении христианства, стану беречь святую голубицу нашу, великую княгиню с малыми чадами ее, может, и помилует нас божья матерь. На нее да на Спасителя уповаем ныне, ибо другой защиты нам не остается.
Донской особенно не рассчитывал на помощь Киприана, но и такого не ждал. Огромным усилием воли подавил вспышку гнева.
- Не так говоришь, владыка. Два года назад ни мечи, ни стрелы, ни угрозы из стана Мамая не заглушили слова Сергия. Оно всколыхнуло Русь, помогло нам поднять народную силу. С его благословением сокрушили мы степные полчища, какие и не снились Тохтамышу. Почто же ныне голос церкви ослаб?.. В Москве остаешься - низкий тебе поклон, но мало теперь молиться о спасении. К топору и мечу надо звать русских людей - вот какого слова ждем от тебя! Нас ты упрекаешь в гордыне и злобе по какому праву? Разве преступили мы чужие пределы? Разве мы требуем от Орды непосильных даней и рабской покорности?
- В одиночку Москве с Ордой не управиться - нет силы у нас противиться ханской воле! - почти выкрикнул Киприан. - Когда разбойник приставит нож к горлу, разумный не жалеет кошеля свово. Глупый же сгубит себя и свое семейство. Не захотел ты по чести принять Акхозю-царевича с семьюстами воинами - он идет бесчестно с целым туменом. И еще тридцать тысяч ведет его отец - сам ордынский царь. Вот чего добился ты своим упрямством, государь.
Димитрий встал, поднял над головой свиток, увешанный цветными печатями.
- Врешь, монах! Врешь! - Поплыли перед глазами испуганные лица бояр, бледный Киприан отпрянул с зажатым в руке большим крестом - как будто защищался. - Есть сила на Руси сокрушить и трех тохтамышей. Вместе со всеми великими князьями писали мы в этой грамоте - стоять заедино против разбойной Орды. Где лучшие бояре мои - Тетюшков, Свибл, Кошка? Они уехали напомнить князьям о сем договоре. Кабы ныне поднялись полки Рязани, Твери, Новгорода, Нижнего, Тохтамыш и сунуться не посмел бы к нашему порубежью. Да только не слышим мы добрых вестей от послов наших, иные вести идут к нам из стана вражьего: предали нас великие князья, преступили свои клятвы. Есть на сем пергаменте и твоя печать, отче Киприан. Почто же церковь заробела и не призовет к ответу рушителей крестного целования? С каких это пор клятвопреступление пред святым распятием стало неподсудно церковному клиру? Уж не сам ли ордынский хан освободил вас от подобного суда?
- Княже, Димитрий Иванович! - крикнул Федор Симоновский.
- Молчи, игумен, я говорю с владыкой как на исповеди! Коли грешны мои мысли - пусть знает господь: я не таю их. Сдается мне, отче Киприан, не в добрый час приехал ты к нам. Без пользы для Москвы прошли труды твои в эти два года. Церковь тобой словно повязана, но власть государскую ты не повяжешь. Не было и не будет на Руси своего папы! Не церковью ставились предки мои на княжество, но сами ставили святителей, и то не противно воле всевышнего. К небесной жизни человек готовится на земле, и пока он по земле ходит, одна власть может быть над ним - земная, государская, княжеская, ибо душа его в смертном теле держится. А тело кормить надо, одевать, согревать, защищать от убийц и насильников. То дело - государское. Хочешь помогать нам, спасая души людей, будь первым боярином в государстве нашем. Дело же боярина - исполнять волю князя лучшим образом. Помоги ныне поднять людей, укрепить их силы, собрать новые тысячи ратников под святое наше знамя - Русь не забудет твоего подвига, как не забудет подвига Сергия Радонежского. Разве заслужить благодарность народа - не путь истинной святости!
Трясущийся митрополит порывался что-то отвечать, но вскочил воевода Боброк-Волынский:
- Отче, удержи слово! Одна страшная правда теперь важнее всякой иной: враг у ворот Москвы! Враг, коего можно остановить лишь общей нашей силой. На государя да на тебя уповаем в сей тяжкий час. Будьте заедино - и все мы с радостью положим головы за русскую землю, за святые церкви, за Москву.
- Прости, господи, грехи мои невольные. - Митрополит перекрестился и сел, сгорбясь. Лица бояр были угрюмы. В такое время ссора между государем и владыкой церкви не сулила ничего хорошего. Страшные слова произнес Киприан: кроме бога, Москве надеяться не на кого…
- Все, бояре! - Димитрий словно отмел только что происшедшее. - Кто в войско поставлен - быть в войске не мешкая. Кто остается - вооружайте слуг, холопов и смердов, исполняйте всякую волю воеводы Морозова. Верю: вы, бояре, подадите черным людям пример мужества и порядка.
Князья остались одни в большой зале. Вечерний луч красным углем горел на гладкой деревянной стене.
