Сергей Максимов - Путь Грифона
Сопровождавшая его Ангелина своим обликом соответствовала спутнику. Молодая элегантная европейская женщина. Они стояли одни на смотровой площадке с замечательным видом на горы с белоснежными шапками ледников.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Суровцев Ангелину на немецком языке.
– Уверенно, – ответила женщина по-немецки.
– Прекрасно. А вот и тот, кого мы ждём, – переведя взгляд на лестницу, ведущую к площадке, сообщил генерал.
Протестантский пастор в сопровождении юноши, видимо секретаря, не торопясь поднимался вверх по лестнице со стороны дороги, ведущей в город. В каком костюме ни предстал бы перед ним этот человек, Сергей Георгиевич узнал бы Вальтера из многих и многих немцев. Хотя видел его только однажды – весной далёкого девятьсот шестнадцатого года. Тогда капитан немецкого Генерального штаба, известный ему как Вальтер, передал русской контрразведке секретные документы. Они сдержанно обменялись рукопожатиями.
– В нашем полку прибыло, как любят говорить русские, – с ярко выраженным акцентом сказал Вальтер на русском языке.
– Рад вас видеть, господин генерал! – приветствовал в ответ Суровцев.
– Дорога каждая минута, голубчик, – сказал переодетый генерал и кивнул своему спутнику.
Юноша протянул Суровцеву небольшой портфель, который тот сразу взял у него из рук.
– У вас в руках данные о диспозиции и составе англоамериканских войск на состояние трёхдневной давности.
– У вас будут какие-нибудь пожелания? Может быть, просьбы? – поинтересовался Суровцев.
– Я хотел бы одного: чтобы Россия и Германия никогда больше не воевали. Если сейчас англичане опять столкнут нас лбами, Германия может просто исчезнуть с лица Европы. К радости наших флегматичных соседей-островитян. Я сам хотел бы вас спросить о ваших пожеланиях, – заявил Вальтер.
– Я доверяю вам судьбу и саму жизнь любимого человека, – переведя взгляд на жену, проговорил Суровцев.
– Не волнуйтесь, Серёжа. Я сам буду сдувать пылинки с вашей очаровательной супруги. Что касается лично вас, то приговор, когда-то вынесенный вам масонской ложей, теперь не будет действовать.
– Это следствие сделки с нашими тайными противниками? – заинтересовался Суровцев.
– Скорее условие. Даже ультиматум нашим тайным врагам. Некоторым нашим противникам мы тоже вынесли смертные приговоры… Они об этом знают… А что до моих просьб, у меня их не будет. Я бы мог попросить быть милосердными к немцам, но вы и без меня умеете отделять ненависть к врагу от уважения к разбитому, но достойному противнику. Солдат любой национальности превращается в скотину достаточно быстро. Но русские офицеры, не в пример офицерам немецким, всегда умели быстро прекращать непочтительное отношение к мирным жителям. Неужели такие замечательные костюмы теперь шьют в России? – неожиданно спросил немец, внимательно разглядывая гражданский костюм русского генерала.
– В России могут сделать всё при наличии желания и воли, – ответил Сергей Георгиевич.
– О, да! И лучшее подтверждение тому ваши танки и «катюши», – согласился Вальтер. – Вам пора… Нужно спешить…
Суровцев приблизился к Ангелине. Поцеловал жену.
– Мы встретимся уже этой осенью, – сказал он и, уже молча, перекрестил супругу, поочередно коснувшись троеперстием её лба, живота, одного и другого плеча.
– Я тоже так хочу сделать, – сказала Ангелина и перекрестила мужа.
Сергей Георгиевич строго поклонился Вальтеру. Повернулся и быстро отправился к ожидавшей его внизу под смотровой площадкой машине.
Машина с генералом тронулась с места и достаточно быстро исчезла за поворотом горной дороги.
– Идёмте, – обратился к Ангелине пожилой генерал, – я буду преподавать вам уроки жизни вне родины.
– Для меня воплощение моей родины – мой муж, господин генерал. Если с ним что-то случится, Россия как Родина и Отечество перестанет для меня существовать.
– Не стоит быть настолько категоричной. Тем более что вас ждут места, которые человечество не без оснований считает земным раем. Там вечное лето и вечно зелёные деревья. Хотя русские с удивительным и необъяснимым упорством везде тоскуют по своей кошмарной зиме и по мерзкому для нормального человека снегу.
Поработав около часа в резиденции командующего Советской военной группировкой в Европе, Суровцев, по сути дела, выполнил обязанности начальника штаба, заодно и адъютанта маршала Жукова. Большой рабочий стол был заполнен развёрнутыми картами и схемами, отображавшими места дислокации войск предполагаемого противника. Аккуратными стопочками были разложены документы, относящиеся к конкретным частям и соединениям английских и американских войск, нацеленных для нападения на недавних союзников по войне. Все с записками-ярлычками на русском языке сверху.
Находившийся на каком-то официальном приёме маршал Жуков задерживался. В ожидании хозяина генерал рассматривал витражи на готических окнах замка. Внимание его привлёк витраж, изображавший двух рыцарей на одном коне. «Не иначе сами представители ордена тамплиеров, родоначальники всех грядущих тайных обществ Европы, имели прямое отношение к появлению в Средние века самого этого замка», – подумал Сергей Георгиевич и не без иронии сказал:
– Ну что ж… Рад вас приветствовать, коллеги.
Зашёл знакомый Суровцеву помощник Жукова Бедов. С порога сообщил:
– Маршал уже выехал. Не скучаете?
– Скорее, даже отдыхаю, – ответил Сергей Георгиевич.
– Всё хочу у вас спросить: вы нашли того, кого искали? – спросил Иван Харлампиевич, имея в виду Соткина, которого сам и помог Суровцеву разыскать.
– Нашёл. Спасибо вам за помощь.
– Не за что. Любопытный у вас с маршалом бывший сослуживец. Ничего не скажешь…
– А это откуда? – спросил Сергей Георгиевич и указал рукой на аккордеоны и баяны, в футлярах и без, числом не меньше двух десятков, стоявшие буквально везде. Даже на полу.
И на ещё одном большом столе и на камине оказались инструменты качественной итальянской и немецкой работы.
– Подарки маршалу, – пояснил Бедов. – Как узнали, что Георгий Константинович играет немного для себя на гармошке, так и стали дарить. В Германию вошли – каждый день новый тащат. Уже и не знаем, куда их складывать. Я, как могу, отбиваюсь – всё равно несут. Надо будет, наверное, отправить в какую-нибудь нашу музыкальную школу.
– Инструменты такого качества – уровень консерватории, но никак не музыкальной школы.
Суровцев искренне удивился неожиданной музыкальности Жукова. «Что это значит? – думал он. – Неужели кто-то подсказал маршалу, что музицирование удивительным образом помогает сохранять свежую голову при чрезмерных умственных нагрузках. Или же Жуков интуитивно почувствовал, что игра на музыкальных инструментах снимает умственное напряжение и является своего рода массажем для мозга?»
Георгий Константинович появился почти сразу после этого короткого разговора. Был он навеселе. За руку, молча, поздоровался с генералом. Совсем не удивился тому, что тот был в гражданском костюме. По всему было видно, что не слишком он удивился и вероломству бывших союзников. Ему было решительно всё равно, с кем воевать. Опираясь кулаками в стол, полководец только переводил взгляд от документа к документу. Сверяясь с картой, несколько раз всё же притронулся к стопкам с машинописным текстом.
– Переводить лично времени у меня не было, товарищ Маршал Советского Союза. Скажу главное: окончательный вариант датирован двадцать четвёртым мая. Восьмого июня, по имеющимся у нас данным, с планом работал премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль. Им наложена резолюция, содержание которой нам не известно.
Жуков едва заметно кивнул. Ещё какое-то время стоял, точно нависая над столом. Наконец выпрямился. Вздохнул. Присел на стул с высокой, громоздкой, резной спинкой. Долго, молча, смотрел на Суровцева. Понимая, что молчание полководца является следствием напряжённой работы мозга, нежели отсутствием желания разговаривать, Сергей Георгиевич отвёл свой взгляд в сторону. В очередной раз его внимание привлекли музыкальные инструменты.
– А не замечали, что голова лучше работает, когда время от времени музицируешь? – спросил он маршала, изучая один из аккордеонов.
Жуков ответил не сразу. Помолчал.
– Может быть, что и да, – произнёс он задумчиво, – хотя скорее наоборот – отдыхает голова, когда по кнопкам тычешь.
– В одной психиатрической клинике в Сибири до революции, – стал рассказывать Суровцев, – был оркестр народных инструментов. Один профессор-медик создал. Сам в этом оркестре играл, сам же и дирижировал. Как только над ним не потешались! Кто-то и в жестоком обращении с больными обвинял. А профессор, знай себе, новые пьесы с ранеными и с сумасшедшими разучивает. Ещё и хор из пациентов собрал. Рассудок, конечно, ни к кому не вернулся, а вот речь после черепно-мозговых ранений возвращалась. Почему – непонятно.
