Звезда морей - О’Коннор Джозеф

— К вам это тоже относится, милорд. Вы проживаете в качестве гостя на земле, которая вам не принадлежит.

— По-вашему, я тоже живу на ней незаконно?

— И очень давно, сэр. Они хотя бы что-то платили, чтобы жить на этой земле.

— Я никогда не дам вам купчую на свою землю.

— Все необходимые документы и так у нас. Прочие можно получить по требованию суда. Если понадобится, этим займутся наши юристы.

— Но ведь наверняка можно выплатить хоть какую-то компенсацию семьям арендаторов?

Уильямс холодно рассмеялся.

— Вы шутите, сэр?

— Не понимаю. Что вы хотите сказать?

— Трудом ваших арендаторов двести лет пользовалась не компания. Так почему компания должна платить им компенсацию?

— У них ничего не осталось. Вы же знаете.

— Вы вольны выселить их и возместить им ущерб. Или мы выселим их без всякой компенсации. Решать вам. Сроку вам до первого июня. В этот день начнем выселять. Потом земли будут проданы, как только это станет возможным.

— Я прошу всего лишь о краткой отсрочке. Два года, не больше.

— Время истекло. Всего хорошего, лорд Кингскорт.

— Хотя бы год. Пожалуйста. Уж год-то вы можете дать.

Уильямс указал на дверь пером, с которой) капали чернила.

— Всего хорошего, милорд. Меня ждут другие посетители. В семь часов вечера мой корабль возвращается в Лондон.

Из конторы Мерридит вышел в сумерках. Замусоренные улицы засыпал мокрый снег. На пороге лавки девушка, похожая на служанку, целовалась с солдатом. За ними со смехом наблюдало трио мальчишек. Мерридит пробрался сквозь толпу прохожих и уличных попрошаек у величественной колоннады парламента на площади Колледж-грин. Направился к реке, потом на Сэквилл-стрит. Темная вода Лиффи казалась шершавой. У южной пристани был пришвартован парусник, три его голые мачты опутывала паутина снастей. Грузчики разгружали бочки, ставили на мокрые серые каменные плиты.

Небо над куполом таможни с треском расколола молния. Мерридит ускорил шаги в пелене жалящих градин. Ветер швырнул ему на грудь страницу газеты. Мерридит говорил себе, что не знает, куда идет, но на самом деле знал. Пожалуй, это единственное, что он знал.

По скользкому мосту он перешел через реку, ветер едва не сбивал с ног, раздувал фалды фрака. С колонны строго взирал памятник Нельсону: идол с острова Пасхи в гранитном мундире. Толпившиеся у подножия торговцы собирали свои лотки. Налетели чайки, принялись рыться в объедках; две-три птицы то и дело вспархивали, затевали драку. Вскоре он очутился на Фейтфул-плейс, потом на Литл-Мартинс-лейн. Дома здесь были темнее, их обитатели беднее. Здания, как черепа, таращили на него пустые глазницы разбитых окон. Пахло сырым углем, нестиранным бельем. Чумазые уличные мальчишки жались к жаровне; Мерридит крался к Даймонду, в церквях звонили колокола, призывая к чтению «Ангела Господня-.

Гремит гром. Дети визжат считалочки. По улице плетется мужчина, с виду — старый солдат, с плакатом, на котором написано «ПОКАЙТЕСЬ», но буквы расплываются от дождя. Пройдоха, примостивший ся на грязном железном бочонке, расхваливает чудодейственные свойства зелья, которым торгует. Два моряка спешат укрыться под розовым зонтиком какой-то девицы. Женщины готовятся к ночной работе.

Одни сидят на подоконниках, прихлебывая чай, другие стоят на пороге маленьких темных домов, ласково зазывают прохожих.

— Здравствуй, муженек.

— Доброй ночи, мой милый.

— У меня есть то, что тебе нужно, голубчик. Свежая, красивая.

В промокших насквозь ботинках он перешел Мекленбург-стрит и свернул в переулочек, соединяющий Керзон-стрит и Тайрон-стрит, такой узкий, что можно было, расставив руки, коснуться стен стоящих друг напротив друга домов. Съежившийся у двери вонючий бродяга пьяно напевал мотивчик из варьете. Мерридит подошел к заведению. Остановился. Поднял голову. В чердачном окне мерцал красный свет, точно перед табернаклем в католической церкви. Мерридит снял обручальное кольцо, спрятал в карман и постучал в утыканную заклепками дверь.

Отворилась решетка. На него уставились тусклые глаза. Решетка захлопнулась, дверь открылась.

Привратник был в черном капюшоне из дерюги, длинном черном сюртуке и толстом кожаном бушлате. На сгибе его руки на ремне из цепочки висела дубинка.

— Пять шиллингов, — пробормотал он, протянув руку в перчатке. Мерридит дал ему две полукроны. Дверь за ним захлопнули и закрыли на ключ.

Его повели вниз по очень крутой лестнице, мимо двери, за которой кто-то бренчал на фортепиано «Парни из Оранмора». Следующая дверь была приоткрыта: три мертвенно-бледные девицы в корсетах сидели на коленях у солдат.

Мадам оказалась коренная дублинка, крепкая, нарядная, со старомодным выговором Либерти-са. Она курила турецкую папироску в мундштуке из слоновой кости, на груди у нее висело красивое ожерелье из блестящих золотых монет. Гостя приветствовали с профессиональной любезностью. Не желает ли он чашечку чая? Или доброго тодди? [81] Она говорила, точно хозяйка постоялого двора, у которой выдалась свободная минутка.

— Вы сами не из Дублина, сэр? Уж очень складно изъясняетесь. Вы англичанин? По делу или развеяться? Добро пожаловать, мы всегда рады вам. Здесь чужих нету: только друзья, с которыми мы прежде не встречались. Наверняка вы не прочь поразвлечься холодной ночкой, сэр. Позабыть о повседневных делах и заботах. Знаете, как говорят: утро вечера мудренее.

Мерридит кивнул. От сквозняка его пробирала дрожь. Мадам хихикнула, точно хотела рассеять его неловкость.

— Почему бы и нет, правильно? Жизнь-то короткая, сколько там еще осталось? Никогда не мешает чуточку повеселиться. Мы разгоним вашу тоску, сэр, вот увидите.

Трясущейся рукой он протянул ей деньги Вновь появился человек в маске, поманил Мерридита в коридор, которого тот прежде не заметил. Вверх по лестнице, в убогий коридор. Он вошел в темную комнату, быстро разделся. Улегшись на грязный ма трас, понял, что плачет, и вытер глаза. Он не хотел плакать. Воняло потом, гнилью, кошачьей мочой, но эти запахи забивал тошнотворно-сладкий одеколон. С улицы доносился чей-то хриплый смех, стук копыт измученных ломовых лошадей.

Казалось, прошло много времени, прежде чем отворилась черная дверь. Вошла девушка — матча, словно устала. В одной руке она держала свечу, в другой рваное полотенце. В вырезе расстегнутой сорочки виднелась грудь. На испитом, мертвенно-бледном лице нелепо алели румяна.

— Доброй ночи, сэр, — сказала она. Повисло молчание.

Свеча мерцала.

Перед Мерридитом стояла Мэри Дуэйн.

Нет слов, чтобы описать, как странно выглядят голодающие дети. Никогда я не видал таких ясных голубых глаз, так пристально глядящих в пустоту. Поневоле вообразишь, что Господь послал ангелов, дабы явить взору этих страдающих, гибнущих созданий блаженство загробного мира.

Илайхью Берритт. «Дневник трехдневной поездки в Скибберин», Лондон, 1847 г.

Глава 26

ВЕСТИ С КОРАБЛЯ

Девятнадцатый день путешествия, в который капитан получает крайне тревожные известия

Пятница, 26 ноября 1847 года

Осталось плыть 7 дней

Долгота: 48°07.31’W. Шир.: 47°04.02’N. Настоящее поясное время по Гринвичу: 02.31 утра (27 ноября). Судовое время: 11.19. пополудни (26 ноября). Напр. и скор, ветра: 0,92°, 6 узлов. Море: штормовое. Курс: W. 267°. Порывы ветра достигали 51 узлов. Порвали бизань. Боремся с волнами к востоку от Большой Ньюфаундлендской банки.

Калека сидит под замком. Последние тридцать шесть часов спит, почти не просыпаясь. Доктор Манган обработал ему раны на лице, небольшие порезы, шишки. Кости все целы. Похоже, его действительно зовут Малви, как и было сказано, это я по ошибке называл его Суэйлзом. (По имени на Библии, но она досталась ему от друга.) Лисон держится мнения, что человек он очень неблагонадежный, но нет такого человека на свете, в ком не было бы ничего хорошего.