Джозеф Конрад - Зеркало морей
Обзор книги Джозеф Конрад - Зеркало морей
Конрад Джозеф
Зеркало морей
Джозеф Конрад
Зеркало морей
Воспоминания и впечатления
Перевод с английского - М.Е. Абкиной
От автора
Эта книга, пожалуй, меньше всякой другой нуждается в предисловии. Но, поскольку все остальные мои книги (даже и "Летопись жизни", представляющая собой просто отрывок биографии) снабжены предисловиями "от автора", я не могу выпустить ее без предисловия, чтобы читатели не объяснили этого равнодушием или усталостью. Я очень хорошо знаю, что задача будет не из легких. Необходимость -- мать изобретательности, а так как в данном случае о необходимости и речи нет, то я не придумаю, о чем говорить с читателем. Необходимость, кроме того,-- величайший стимул к усилию над собой, а без него я не знаю, как и приступить к своей задаче. Тут играет роль одна особенность моего характера: я всю жизнь терпеть не мог делать над собой какие бы то ни было усилия.
Несмотря на эти расхолаживающие обстоятельства, мне придется все же выполнить свой долг: я обещал написать это предисловие. Несколько неосторожно сказанных слов связали меня обязательством, которое с тех пор камнем лежит у меня на душе.
Дело в том, что настоящая книга по содержанию своему очень лирична. Что же могут прибавить две-три странички предисловия к тремстам страницам задушевнейших излияний? В моей книге, откровенной, как предсмертная исповедь, я пытался раскрыть сущность моей ненасытной любви к морю. Возникшее таинственным образом,-- как всякая великая страсть, неисповедимой волей богов посланная нам, смертным,-- чувство это росло, нерассуждающее, непобедимое, выдержав все испытания, устояв против разочарований, которые таит в себе каждый день трудной, утомительной жизни. Душа наполнилась радостями и мучениями любви, с первого до последнего часа принимая их с удивлением и восторгом, без горечи и без сожалений.
Покоренный, но ничуть не обезволенный, я весь отдался этой страсти, могучей и многообразной, как сама жизнь, имевшей свои периоды дивной безмятежности, какую находишь иногда даже на груди неверной любовницы, полной коварства и злобы, но способной и на чарующую нежность. Тем, кто увидит в моих словах только лирическую иллюзию старого романтика, я отвечу, что двадцать лет я, как отшельник, удалившийся от мира, жил лишь этой своей любовью. Мир за линией морского горизонта для меня не существовал, как не существует он для мистиков, которые уединяются на вершинах высоких гор. Я говорю сейчас о сокровенной внутренней жизни, заключающей в себе все самое прекрасное и самое худшее, что только может происходить в глубинах человеческой души, о том, что человек безусловно вынужден переживать один, не теряя, однако, надежды на общение с себе подобными.
Пожалуй, это будет достаточным предисловием к моей прощальной исповеди, последним воспоминанием о моей великой страсти к морю. Я говорю "великой", ибо мне она представляется такой. Пусть другие называют меня безумцем. Ведь это говорят обо всех влюбленных. Но, что бы там ни говорили, одно несомненно: это чувство слишком огромно, чтобы его можно было выразить словами.
Я всегда это смутно понимал,-- и потому дальнейшие страницы можно назвать подлинной исповедью, в которой чуткому и дружески настроенному человеку откроется внутреннее содержание почти всей моей жизни. Конечно, период от шестнадцати до тридцати шести лет нельзя назвать веком, но это довольно большая полоса жизни, тех переживаний, которые постепенно учат человека видеть и чувствовать. Для меня этот период полон особого значения; и когда я его пережил и очутился в иной атмосфере, я сказал себе: "Теперь нужно рассказать обо всем этом, иначе я до конца дней останусь непонятым". Меня поддерживала не оставляющая нас ни в одиночестве, ни в толпе неистребимая вера в то, что в конце концов когда-нибудь, в какой-то день и час люди меня поймут.
И я оказался прав! Меня поняли так тонко и верно, как только может быть понят человек в нашей жизни, состоящей главным образом из загадок. О моей книге даны были отзывы, глубоко меня тронувшие, тем более что это говорили люди, профессия которых состоит в том, чтобы понимать, толковать, разбирать все,-- словом, литературные критики. Они высказывались на совесть, и некоторые из них говорили вещи, которые вызвали во мне одновременно и радость и сожаление о том, что я вздумал исповедоваться. Они поняли,-- одни смутно, другие ясно,-- к чему я стремился, и пришли к заключению, что я поставил себе достойную задачу. Они поняли, что моя цель -- раскрытие себя, но нашли, что в некоторых случаях раскрытие осталось неполным.
Один из критиков пишет: "Читая эти главы, все время ждешь откровения. Но личность нигде полностью не выявляется. Можно только поверить, что такое-то событие действительно пережито мистером Конрадом, что он знавал такого-то человека, что так прошла его жизнь, оставив ему эти воспоминания. Это рассказ о событиях его жизни, не всегда любопытных и значительных, чаще всего -- о тех случайных событиях, которые, неизвестно почему, запечатлеваются в мозгу и встают в памяти много лет спустя как символы какого-то неведомого священного ритуала, происходящего за завесой".
На это я могу сказать одно: книга моя написана с полной искренностью, ничего не утаивает, в ней только не выступает как действующее лицо сам автор. Это не исповедь в грехах, а исповедь в чувствах. Это наилучшая дань, какую я мог благоговейно отдать тому, что окончательно сформировало мой характер, убеждения и, в некотором смысле, определило мою судьбу: дань вечному морю, кораблям, которых уже нет, и простым людям, окончившим свой жизненный путь.
Д. Конрад
1919 год
... Над пучиной вод
Под парусами плыли корабли,-
Одни к земле, другие от земли.
Д. Чосер. "Рассказ Франклина"
ПРИБЫТИЕ И УХОД В МОРЕ
I
Прибытие и уход в море отмечают ритм жизни моряка и корабля. От берега к берегу -- вот в четырех словах земной путь корабля.
Под "отплытием" невежественные жители суши разумеют не то, что означает это слово для моряка. С "прибытием" дело обстоит проще: корабль "прибыл" тогда, когда с него увидели берег, а момент этот зависит от зоркости глаза и ясности воздуха. "Уход" же корабля на языке моряков не означает выход его из гавани. Слово это (так же как термин "прибытие") они относят не столько к самому событию, сколько к определенному действию, которым завершается целая процедура на судне. Прибытие для моряка -- это момент точного определения некоторых береговых ориентиров при помощи картушки компаса.
"Землю" -- будь то гора необычной формы, или скалистый мыс, или гряда дюн -- вы сперва охватываете одним взглядом. Позднее вы знакомитесь с местностью подробнее. Но в сущности прибытие, так или иначе, происходит в тот момент, когда раздается первый крик: "Земля!" Отплытие же есть некий морской церемониал: если даже судно уже несколько времени назад вышло из порта и много дней находится в море,-- пока берег не скрылся из виду, плавание, по понятиям моряка, еще не начиналось.
Отплытие -- не только последний момент, когда еще видна земля: это, так сказать, официальное прощание моряка с берегом в отличие от эмоционального "последнего прости". С этой минуты моряк оторвался от суши, оставшейся за кормой его корабля. Для моряка это -- событие его личной жизни. Не корабль, а он сам уходит в море, когда крюйспеленгами определяют место первой карандашной отметки на белом поле морской карты, на которой в дальнейшем каждый день будет таким же крестиком отмечаться местонахождение судна в полдень. Путь от одного порта до другого бывает отмечен шестьюдесятью, восьмьюдесятью... любым числом таких крестиков. За время моей службы наибольшее число крестиков -- сто тридцать -- пришлось на рейс от лоцманской станции Сэндхэдса в Бенгальском заливе до маяка на Силийских островах. Трудный то был рейс...
Отплытие всегда проходит благополучно, во всяком случае -- относительно благополучно. Если погода и пасмурная, это не имеет большого значения для корабля, перед которым открытое море. А вот прибытие может быть удачно или неудачно. Вы идете к земле, фиксируя в своем поле зрения только какую-то одну точку, и на всем пути, отмеченном извилистым узором на кора-бельной карте, судно неуклонно движется к этой точке, будь то островок среди океана, или мыс, который одиноко высится над длинным побережьем материка, или маяк на береговой круче, или попросту остроконечная верхушка горы, издали похожая на плавающий в волнах муравейник. Если вы верно определили местоположение этого ориентира, то прибытие будет благополучным, но туманы, снегопады, бури с дождем и густой облачностью -- вот враги, мешающие благополучно подойти к берегу.
I I
Иные капитаны уходят в плавание огорченные, недовольные, с грустью покидая родной берег. У них есть жена, а может быть, и дети, во всяком случае -- какая-нибудь привязанность или хотя бы только слабость, к предмету которой они не вернутся год, а то и больше. Я припоминаю лишь одного-единственного капитана, который взошел на палубу танцующей походкой и весело отдал первую команду. Но он, как я потом узнал, оставлял позади лишь кучу долгов и грозивший ему судебный процесс.
