Ёжи Журек - Казанова
— Черниговского.
— Да, да. Черниговского. С милостивого соизволения имеем честь представить… Так будет хорошо?
Лицо епископа не выразило ни малейшего восхищения тем, как ловко Казанова выговаривает тарабарские названия. Красицкий, епископ Игнаций Красицкий[36], вспомнил он фамилию, вдобавок, кажется, не то поэт, не то музыкант.
— Король не любит этот церемониал, господин Казанова. Но если вы считаете нужным…
Прекрасно. Дважды ему повторять не надо. Да и что за радость произносить цветистые речи, когда пропуск какого-либо из официальных титулов могут посчитать неуважением к его величеству, а перестановка непривычных для слуха букв грозит дипломатическим скандалом.
Скромно отойдя в сторону, Джакомо дождался, пока появилась немногочисленная королевская свита, все расселись и король, еще молодой, но с печатью разочарованности на лице, знаком повелел начинать.
Первым делом Казанова церемонно поклонился, преодолевая боль в ребрах, пересчитанных утром головорезами Куца. Это королю… Второй поклон, столь же изысканный, хотя и не такой глубокий, — князьям, графам, епископам, послам, генералам и всем прочим, кого ему предстоит завоевать. Чуть раньше он заметил в толпе Котушко; эти два виртуозных поклона должны раз и навсегда отучить молокососа задирать нос. Боже, необходимо всех их околдовать, заставить себе поверить. Иначе ему крышка: придется перейти на содержание Котушко, если вообще останется, что содержать.
Джакомо поднялся на невысокий помост, примыкающий к сцене. За спиной был плюшевый занавес, а за занавесом — его странная труппа, чей страх прожигал насквозь вишневый плюш, расшитый золотом кафтан и шелковую рубашку. Спокойно, спокойно. Сейчас он покажет, на что способен.
— Ваше величество, — поднял левую руку на высоту груди, обвел ту часть залы, где стоял трон, — прекрасные дамы и благородные господа! Жизнь — великая загадка. Бог задал ее человеку, и только Богу известны все решения. Мы, люди, ощупью бредем по жизненному пути, окутанному мраком, но изредка, как озарения, нам приоткрываются детали божественного плана.
Хватит про Бога, фиолетовые одежды епископов заволновались — это небезопасно. Впрочем, чего бояться? Он не так глуп, чтобы впасть в ересь. Левый угол еще не включился. Стройная блондинка с красивым хищным лицом, в платье, роскошнее которого, пожалуй, нет в зале, смеется — не над ним ли? — небрежно заслонив веером рот. Джакомо загнул мизинец. Чур меня! Все, этой можно не опасаться.
— Одно из особых свойств человеческой натуры, которое Создатель от большинства людей утаил и открыл лишь немногим, мы бы хотели вам продемонстрировать.
Опаснее усатый чурбан, нашептывающий блондинке какие-то пошлости — не о нем ли речь? Браницкий. От этого и целая пятерня не защитит. Дальше. Спокойно, не торопясь, пусть сперва сотрут с лиц ухмылочки и угомонятся. Да и король слушает вполуха, увлеченно крутит на пальце перстень с большим рубином.
— Прошу не беспокоиться — вы не увидите ни женщины с бородой, ни мужчины о двух головах.
Они уже почти его. Дружно рассмеялись — стало быть, так же дружно стихнут. А в какой момент — он им даст знак. Уже не пальцем, а всей рукой, пока еще согнутой в локте. Вот так, хорошо. Он добился желаемого — тишины. А сейчас и внимания добьется.
— Итак, что же вам предстоит увидеть? Сам не знаю, как это назвать. Чудом, тайной, капризом природы? А разве мы с вами — не то, и другое, и третье, вместе взятые? Теперь нужно поторопиться. Иначе они вновь ускользнут, опять начнут перешептываться.
— Поглядим для начала на кисти рук. Да, на свои кисти. Что в них необыкновенного? На первый взгляд почти ничего. Пальцы, ногти. Что еще? Ну, может быть, кое у кого красивые перстни.
Король перестал забавляться рубином, посмотрел внимательнее. Теперь настала пора второй руки. Джакомо выпустил край кафтана, медленно соединил перед собой ладони.
— Однако есть в наших руках нечто, чего нам не дано лицезреть, но без чего нельзя обойтись. Тепло, ваше величество, тепло, любезные дамы и господа. Причина и следствие нашего существования. Божий дар, разносимый кровью по всему телу. Мы его не видим, но без труда можем почувствовать. А если мы излучаем не только тепло, но еще и естественную энергию особого вида, которую нельзя ни увидеть, ни почувствовать, но которая тем не менее существует? Как в этом убедиться? Как узнать, что каждый из нас обладает биологической силой, о которой понятия не имеет? Как доказать, что телесный магнетизм — ибо так ученые называют эту неведомую до недавних пор силу, — нечто реальное и материальное?
Помолчать. Две секунды, не более.
— Не знаю.
Прекрасно. Они разочарованно вздохнули, пренебрежительно надули губы.
— Я не знаю. Но, как любит говорить мой друг Вольтер, всегда найдется кто-нибудь, кто знает. И такую особу я как раз собираюсь вам представить.
Вздох облегчения, шарканье подошв, возбужденный шепот прозвучали, точно ангельские хоры. Ему бы зевак на ярмарках завораживать. Наконец можно расцепить руки — и чего этот Вольтер постоянно лезет в голову? — простереть над ними — какой он, к черту, друг? — заключить всех в свои объятия — беседовали несколько раз, но так и не прониклись взаимной симпатией, — пленить, притянуть к себе растопыренными пальцами, а затем, сжав кулаки, — если разобраться, самоуверенный пустомеля — сплотить!
И так, держа в распростертых руках всю залу, Казанова попятился и осторожно — чтоб никого не выронить, — повернулся к сцене.
— Перед вашим величеством, перед собравшимися здесь сливками общества — потомок татарского хана и индийской княжны Иеремия Великий и его не менее экзотическая свита. Voila![37]
Василь услышал, понял, потянул за шнурок. Занавес раздвинулся, но открывшееся зрелище неприятно поразило Казанову.
Где воздетые вверх руки Иеремии, которым он должен доверить то, чем только что завладел? Мальчик стоял понурый, испуганный, нервно теребя край чересчур просторного плаща из черного бархата. Боже, только бы они не начали смеяться. Чего ждешь, сопляк? А эта корова Поля? Почему ничего ему не подает? — не для того ей подарено платье, каких у нее в жизни не было, чтоб теперь стояла столбом, тупо тараща глаза. Поехали!
Вместо Поли к Иеремии подошел Василь, низко поклонившись, вручил мальчику табакерку. Спаситель! За это можно ему простить сожженные бумаги. Быстро опустив руки, Джакомо еще дальше отступил назад, пока не почувствовал спиной занавес. Пора. Вот он, этот момент! Сейчас все решится. Пан или пропал. Со щитом или на щите. Зажмурился — лишь бы не сглазить. Что произойдет, он услышит. Но тишина невыносимо затягивалась. Неужто зал настолько ошеломлен, что у всех языки отнялись при виде чуда — повисшей между пальцев Иеремии табакерки? Глянул, и лоб оросился холодным потом.
Мальчик, белый как полотно, жадно хватая ртом воздух, судорожно вертел табакерку, точно она жгла ему пальцы. Это был не тот Иеремия, который вчера справился даже с медным чайником. В зале еще не смеялись, но поднявшийся шумок не сулил ничего доброго.
Пресвятая Дева! Табакерка глухо стукнулась об пол — Иеремия сжимал в кулаках воздух. Дальше. Быстро. Пока они не разобрались, в чем дело. Ключ. Большой блестящий медный ключ. Пусть только сопляк соберется с духом. Он ведь может. Пусть закроет глаза, если боится любопытных взоров. Avanti![38]Иеремия зажмурился, точно услышал его заклятия. Пускай услышит еще и это: смелее, их судьба в буквальном смысле у него в руках. На висках мальчика набухли жилы, но ключ не отрывался от ладоней. В чем дело? Может, он чем-нибудь отравился? А если и на этот раз… Сколько весит такой ключ? Немало. Упав, наделает шуму. Нет, этого он не допустит.
И не допустил. Молниеносно нагнулся и на лету поймал ключ, хотя куда охотнее грянулся бы вместе с ним на пол и, обхватив башку руками, завыл от унижения и отчаяния. Но мало ли чего ему хочется! Быстро распрямился, с трудом удержавшись на ногах. Кто-то протянул ему руку: Поля, побледневшая от волнения Поля. Повернувшись, Джакомо заслонил Иеремию — не столько от зала, сколько от девки. Черт, тысяча чертей, это же она во всем виновата. Проклятая потаскуха. Отняла у мальчика силы, высосала лучшее, что у него было, ведьма. Как же он сразу не сообразил. А если — сто тысяч пар рогатых свиней! — если совсем его опустошила, раз и навсегда выхолостила, лишив сверхъестественных способностей…
— Природа этого эксперимента чрезвычайно сложна, и отдельные его стадии редко удаются с первого раза, посему предлагаю набраться терпения. Нижайше прошу вас об этом от имени Иеремии Великого и его помощников. Будьте терпеливы и снисходительны. Недоброжелательная мысль или, не дай Бог, слово могут привести к катастрофе.
— А разве это еще не катастрофа?
