Василий Яновский - Поля Елисейские. Книга памяти
Но нет. Это было бы слишком «пошло» для Набокова. Вот его ответ:
«Июль, 1943… О Яновском. Я часто встречал его в Париже, и это правда, что его работы оценивались положительно в некоторых кругах. Он he-man (…) Если Вы понимаете, что я имею в виду». Редактор или издатель писем поставил многоточие, обозначающее пропуск. Слово he-man трудно перевести буквально – мужчина, пожалуй, грубый человек, солдафон.И Набоков продолжает:
«Он не умеет писать. Мне случилось сообщить Алданову, что благодаря Вам я имею возможность печатать здесь свои произведения и, надо полагать, об этом все узнали, и теперь Вы начнете получать множество писем от моих несчастных собратьев (poor brethren)».
Бедный Набоков. Тут, пожалуй, следует напомнить, что он никогда никому никакой профессиональной помощи не оказывал. Обо всех писателях, за исключением, быть может, одного Ходасевича, он отзывался с одинаковым презрением. Достоевский – «третьестепенный писатель», а «Война и мир», это я слышал от него в Париже, – «недоделанная вещь». Набоков принадлежал к тому весьма распространенному типу художников, которые чувствуют потребность растоптать вокруг себя все живое, чтобы осознать себя гениями. По существу, они не уверены в себе.
Достоин внимания следующий эпизод. В тридцатых годах в Париже Фельзен и я отправились в одно французское издательство к Габриэлю Марселю – узнать о судьбе наших книг.
Там в кабинете редактора мы застали уже собиравшегося выйти Сирина.
– Вот, – сказал философ (он тогда еще не был экзистенциалистом), – вот господин Сирин предлагает нам издать его произведение по-французски, – и он указал на свой длинный стол, где с краю лежало «Отчаяние».
Нам «Отчаяние» не могло нравиться. Мы тогда не любили «выдумок». Мы думали, что литература слишком серьезное дело, чтобы позволять сочинителям ею заниматься. Когда Сирин на вечере (в зале Лас-Каз) читал первые главы «Отчаяния» о том, как герой во время прогулки случайно наткнулся на своего «двойника» (что-то в этом роде), мы едва могли удержаться от смеха.
Тем не менее Фельзен, чистая душа, быстро и решительно отозвался:
– Я знаю эту книгу. Это очень хороший роман.
На что стройный в те годы Сирин низко поклонился своим несчастным собратьям (poor brethren) и сказал:
– Merci beaucoup [93] .
Но это уже глава из новой книги – на другом континенте, даже полушарии. А то Замечательное Десятилетие кончилось и стало достоянием истории.
Братья, сестры последующих боен и мятежей, услышите ли вы наш живой голос?
Не жизни жаль с томительным дыханием.
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданием
И в ночь идет, и плачет, уходя…
1961–1983 гг. Нью-Йорк
Комментарии
Поля Елисейские. Книга памяти
Воспоминания Яновский начал писать еще в конце пятидесятых годов. Фрагменты книги были опубликованы в эмигрантской периодике (Воздушные пути. 1967. № 5. С. 175–202; Русская мысль. 1978. 3 августа. № 3215. С. 10; 1980. 21 августа. № 3322. С. 8–9; 1982. 4 февраля. № 3398. С. 10; 1982. 22 апреля. № 3409. С. 14; Время и мы. 1979. № 37–39; Гнозис. 1979. № 5–8).
Полностью воспоминания вышли отдельным изданием: Нью-Йорк: Серебряный век, 1983. Переиздано с предисловием С. Довлатова: СПб.: Пушкинский фонд, 1993, а также в составе двухтомника: Яновский В. Сочинения: В 2 т. / Предисл., сост. Н. Мельников. Прим. Н. Мельников, О. Коростелев. М.: Гудьял-Пресс, 2000.
I
С.31. «Мыс Доброй Надежды. Мы с доброй надеждой…» — первая строка стихотворения Б. Поплавского «Рукопись, найденная в бутылке» (1928).
С.32. По воскресным дням… у Мережковских… – О «воскресеньях» на парижской квартире Мережковских (11-bis, rue Colonel Bonne), в которой на протяжении двух десятков лет собирались молодые литераторы для обсуждения религиозных, общественных и литературных вопросов, написано множество воспоминаний. Наиболее существенны: Терапиано Ю. Встречи. Нью-Йорк: Изд-во имени Чехова, 1953. С. 43–48; Фельзен Ю. У Мережковских по воскресеньям // Сегодня. 1930. № 212. 3 августа. С. 5 (переизд.: Даугава. 1989. № 9. С. 104–107); Одоевцева И. На берегах Сены. М.: Согласие, 1998. С. 604–630.
Закович Борис Григорьевич (1907–1995) – поэт «незамеченного поколения», друг Б. Поплавского, в эмиграции с 1920 г.
Вильде Борис Владимирович (1908–1942) – этнограф, член Союза молодых поэтов и писателей, один из организаторов французского Сопротивления, арестован гестапо и 23 февраля 1942 г. расстрелян в форте Мон-Валерьен.
Кельберин Лазарь Израилевич (1907–1975) – поэт «незамеченного поколения», критик, секретарь редакции журнала «Числа».
Алферов Анатолий (1902?–1954?) – прозаик, в Париже с тридцатых годов, участник литературного объединения «Перекресток», соредактор журнала «Полярная звезда» (1935), быстро отошел от литературной жизни, перед Второй мировой войной уехал в США.
Мандельштам Юрий Владимирович (1908–1943) – поэт, критик, литературный обозреватель газеты «Возрождение», участник объединения «Перекресток»; во время немецкой оккупации Парижа, в марте 1942 г., был арестован и отправлен в концлагерь Компьень; погиб в немецком концлагере на территории Польши (Яворжно близ Кракова).
Фельзен Юрий (наст. имя Николай Бернгардович Фрейденштейн; 1894–1943) – прозаик (находился под сильным влиянием творческой манеры Марселя Пруста), критик, в эмиграции с 1918 г., в Париже с 1924 г., член Союза молодых поэтов и писателей, участник объединения «Круг». В 1942 г. арестован нацистами, погиб в Освенциме.
Червинская Лидия Давыдовна (1907–1988) – поэтесса, чье художественное мировоззрение сформировалось под влиянием Г. Адамовича; в своем творчестве стремилась к наиболее полному выражению эстетических принципов «парижской ноты».
С.34. Оден Уистен Хью (1907–1973) – англо-американский поэт и эссеист. С Оденом Яновский познакомился и подружился в шестидесятые годы, а после его смерти написал о нем мемуарный очерк «У.Х. Оден» (впервые: Antaeus. 1975. Vol. XIX. Autumn. P. 107–135); на русском языке, в переводе Н. Ермаковой, очерк был напечатан в журнале «Звезда» (1993. № 11. С. 145–162).
…Бунина и Шмелева, прополов, издают теперь в Союзе… – Из всех эмигрантов Бунина и Шмелева начали издавать в СССР одними из первых, начиная с пятидесятых годов.
С.35. Шаршун Сергей Иванович (1888–1975) – живописец, обосновавшийся в Париже с 1912 г. и после войны получивший большую популярность на Западе; выступал также на литературном поприще, считая себя «лирическим поэтом, пишущим прозу».
Маркион (85?–165? н. э.) – один из самых знаменитых гностиков, реформатор христианства, составитель собственного евангелия, создатель особой церкви в Риме (в 144 г. н. э.). Литераторы младшего поколения на русском Монпарнасе проявляли большой интерес к учению Маркиона. См. посвященную книге В. Варшавского «Незамеченное поколение» статью Адамовича «О христианстве, демократии, культуре, Маркионе и о прочем» (Новое русское слово. 1956. 25 марта № 15611. С. 8).
С.36. ..Мережковские – Ивановы останутся верными себе и начнут пресмыкаться перед немецкими полковниками… – Имеются в виду стойкие антисоветские пристрастия Д.С. Мережковского и Г.В. Иванова, в начале Второй мировой войны рассматривавших агрессию Германии против СССР как один из возможных вариантов борьбы с большевизмом. На практике это выразилось в единственной речи Мережковского по радио, после его смерти опубликованной в «Парижском вестнике» (1944. 8 января) под названием «Большевизм и человечество». Одним этого было достаточно, чтобы считать Мережковского коллаборантом, другие же утверждали, что «никто не посмеет сказать, что Мережковские “продались” немцам. <…> Снисходительность Мережковского к немцам можно было бы объяснить только одним: “Хоть с чертом, да против большевиков”» ( Тэффи. Зинаида Гиппиус // Новое русское слово. 1950. 12 марта. С. 2). Характерно свидетельство Тэффи, описавшей юбилейный вечер Мережковского в Биаррице, который был организован во время немецкой оккупации в отеле «Мэзон Баск» (Тэффи и Мережковские одно время были размещены там в качестве беженцев): «На огромной террасе нашего отеля под председательством графини Г. собрали публику, среди которой мелькали и немецкие мундиры; Мережковский сказал длинную речь, немало смутившую русских клиентов отеля. Речь была направлена против большевиков и против немцев. Он уповал, что кончится кошмар, погибнут антихристы, терзающие Россию, и антихристы, которые сейчас душат Францию. <…> “Ну, теперь выгонят нас немцы из отеля”, – шептали перепуганные русские» ( Тэффи. О Мережковских // Новое русское слово. 1950. 29 января. С. 2).
Что же касается Г.В. Иванова, то ему инкриминировалось лишь членство в так называемом сургучевском союзе писателей, организованном под эгидой оккупационных властей. Отметая обвинения в коллаборационизме, в письме М. Алданову от 6 февраля 1948 г. Георгий Иванов писал: «Я не служил у немцев, не доносил (на меня доносили, но это, как будто, другое дело), не напечатал с начала войны нигде ни на каком языке ни одной строчки, не имел не только немецких протекций, но и просто знакомств, чему одно из доказательств, что в 1943 году я был выброшен из собственного дома военными властями, а имущество мое сперва реквизировано, а затем уворовано ими же. Есть и другие веские доказательства моих “не”, но долго обо всем писать.
