Дороти Даннет - Весна Византии
Лекарю это было прекрасно известно. Он знал также, что выступления стрелков состоятся лишь во второй половине представления.
― Асторре не так глуп. Он знает, что такое лихорадка. Послушай… генуэзцы от нас далеко. С Юлиусом проблем не будет. Если мы все останемся здесь, император ничего не заметит. Ты пришел, показался на глаза. Так чего же ты ждешь?
― Окончательной победы. Сейчас ты лишишься цыпленка, ― ответил Николас.
Тоби озадаченно уставился на него, а затем опустил глаза. И правда, какой-то лохматый терьер в золотом ошейнике сунул морду в их корзину… Ухватившись за ошейник, лекарь поднял собаку.
― Это Виллекин, ― представил Николас. Собачка хрипло затявкала.
― Виллекин! ― взвизгнул девичий голос. Тоби узнал его, даже не оборачиваясь. Катерина де Шаретти, разодетая как куртизанка. То есть, конечно, не совсем, но… Рыжевато-каштановые волосы были завиты и распущены, плечи обнажены, а в ушах красовались огромные серьги. На ней было шелковое платье, а лицо изящно подкрашено. Она схватила собаку.
― Ты его чуть не убил! Я пожалуюсь маме!
Николас обернулся.
― Если хочешь, я сам ей расскажу. Мне как раз нужно ответить на письмо.
Дориа стоял у жены за спиной. На нем также было парадное платье и цепь с изумрудами.
― Если Виллекин в порядке, ― бросил он, ― то отнеси его на место, милая. Со своим отчимом ты можешь поговорить позднее.
Теперь обернулись все разом: Юлиус, кипящий от гнева, Легрант с выражением невозмутимого любопытства на лице, Асторре, грозно вздернувший подбородок… Годскалк явно чувствовал себя не в своей тарелке. Но Катерина не смотрела ни на кого из них. Прижимая к себе собаку, она внимательно рассматривала Николаса.
― У тебя волосы мокрые, как в тот раз, когда ты свалился с лихорадкой. Опять приступ, да?
Так что все их старания пошли прахом… Фламандец кивнул.
― Да. И если не хочешь ее подцепить, лучше держись от меня подальше. Как твои дела, Катерина?
Она повернулась, чтобы идти прочь.
― Не смей со мной говорить. Ты вообще не должен был приходить сюда. Это подло. Ты заразишь и Виллекина тоже. Мне не нужна твоя лихорадка.
― Мне она и самому не нужна, ― согласился Николас. ― Ты показывала Виллекина императрице?
Катерина уже отошла к дальним скамьям, но, не удержавшись, все же обернулась, чтобы ответить:
― Так ты все видел? Меня ей представили! На следующей неделе я поеду во дворец. Грекам нравится моя собака. Они ее называют «рим-папа».
Самая излюбленное оскорбление греков по отношению к европейцам… Тем же любезным тоном Николас продолжил:
― На твоем месте, я бы оставил его дома, тут повсюду свирепствует лихорадка. Мне нравятся твои серьги.
На краткий миг лицо ее просветлело, но тут же Катерина вновь нахмурилась.
― Отправляйся домой, ― и с этими словами вернулась на место.
Юлиус попытался было последовать за ней, но священник преградил ему дорогу.
Дориа с улыбкой наблюдал за этой сценой, затем с сочувствием воззрился на Николаса.
― Бедный мальчик! Похоже, посещение дворца тебя совсем подкосило. Я, конечно, слышал, что в банях можно подцепить какую-то заразу, но не думал, что там водится и болотная лихорадка. Или это Алексий так измучил тебя своими ласками?
Он говорил совершенно открыто, хотя и по-итальянски. Возможно, из-за шума никто не смог бы их подслушать. Толпа в нетерпении гудела, призывая басилевса дать знак к возобновлению представления:
― Восстань, божественное солнце! ― пели они по-византийски. ― Восстань! Взойди!
― Ни одна из твоих шлюх, ― продолжал тем временем Дориа, ― не могла бы сравниться с Алексием. Впрочем, должен признать, что и из моих собственных я припомню лишь немногих, наделенных теми же достоинствами. Причем обоего пола.
Подобные намеки, сделанные публично, вывели Тоби из себя. Асторре в изумлении поднял брови. Легрант изменился в лице. Годскалк и Юлиус застыли в неподвижности.
Пагано Дориа улыбнулся им всем, а затем вновь ласково взглянул на Николаса.
― Так ты им ничего не сказал?! Ну, конечно, я тоже не стал делиться с юной Катериной подробностями знакомства с Антимосом, но друзья-мужчины ― это ведь совсем другое дело. ― Он повернулся к священнику. ― Хотя, возможно, он исповедовался вам одному? Я ведь говорил, что вы ― духовник весьма широких взглядов. И воистину, если бы вы видели этого ангелочка…
Толпа шумела все громче:
― Император! Император! Помазанник Божий!
― У тебя мое письмо, ― заявил Николас. Он побледнел, как полотно, и лишь на скулах горели красные пятна. Лицо не выражало никаких эмоций.
«Он ничего не отрицает, ― подумал вдруг Тоби. ― Так значит, это правда… Едва ли он рассчитывал, что Дориа бросит такое обвинение ему в лицо. Однако генуэзец чувствует себя в безопасности. Ни один, ни другой не посмеет ничего сказать чужой жене».
Он попытался вообразить себе письмо Мариане де Шаретти в Брюгге.
«Сударыня, вынужден поведать вам, что ваш супруг спит с банными мальчиками…»
Вот только отрок, который не столь давно прошел мимо них, в сверкании самоцветов, вовсе не был обычным банным мальчиком.
А Николас? Николас, продавший душу дьяволу, вместо этого говорил о каком-то письме… И Дориа эхом повторил:
― Письмо? ― Он вовсе не горел желанием услужить Николасу. Его слишком развлекало происходящее.
Фламандец заговорил вновь. Опытный слух мог бы уловить в его речи следы действия лекарских снадобий.
― У тебя письмо от моей супруги. Я пришел получить его.
«Басилевс! Повелитель римлян!..»
Красивое лицо генуэзца озарилось пониманием.
― Так вот зачем ты явился сюда, несмотря на болезнь! Бедный мальчик! Конечно, ты его получишь.
Он по-прежнему не шелохнулся.
― Итак? ― Николас протянул руку. За спиной у него зазвучали трубы. Люди начали вставать с мест. Призванный своим народом, Избранник Божий наконец вернулся в Кафисму. Дориа пожал плечами.
― Какая незадача. Я должен вернуться на место. Возможно, как-нибудь в другой раз…
Николас встал. Зазвенели цимбалы, и чистые звуки их поплыли в воздухе, сливаясь с голосами труб. Повсюду вокруг люди отставляли корзины с провизией, накидывали плащи и поднимались на ноги.
Никто и не заметил, как фламандец внезапно взял Дориа за предплечье.
Со стороны это могло бы выглядеть как обычный прощальный жест, вот только хватка внезапно сделалась крепче, и генуэзец вскрикнул от боли.
― Отпусти, недоумок, или я позову распорядителя!
― Зови! ― велел Николас. ― Но сперва отдай письмо.
Ослабевшие пальцы почти тут же разжались, но Годскалк и Юлиус уже оказались рядом, и трое мужчин с суровым видом заступили генуэзцу дорогу.
Окинув их взглядом, он с усмешкой вскинул брови.
― Мой дорогой мальчик! Если для тебя это так важно, то, конечно, ты получишь свое драгоценное письмо. Я думал вручить его тебе в награду за небольшое одолжение, но теперь вижу, что у тебя не хватит сил даже на такую мелочь. Придется мне положиться на твоих друзей. Скажем так, мой дорогой Никколино: если кто-то из вас сегодня окажет мне услугу, то ты сразу же получишь свое письмо. Если нет ― придется подождать до следующего раза. Неужели это так ужасно? Ты и без того ждал его несколько месяцев, и каждый, кто умеет читать, уже ознакомился с содержанием этого послания. Могу я пройти?
Ответил ему Годскалк:
― Разумеется.
В голосе его звучало холодное презрение, однако он помешал Юлиусу и Асторре последовать за генуэзцем. Дориа с поклоном прошел мимо. Он успел как раз вовремя… Басилевс вошел в свою ложу.
― Мне пора, ― сказал Асторре. ― Ты в порядке?
― Ступай. Удачи, ― отозвался Николас.
Тоби заметил, что он даже не попытался ответить на последний вопрос наемника.
― О какой услуге он говорил? ― поинтересовался Годскалк.
― Понятия не имею. ― Николас поднес ладонь к лицу. У него начался жар. Все лицо горело, и глаза жгло огнем. Он попытался сделать над собой усилие. ― Честное слово, не знаю. У него письмо от демуазель. Оно попало к генуэзским торговцам. Он сказал мне об этом сегодня утром.
― В банях? ― подал голос Юлиус.
Годскалк оборвал его:
― Не будем сейчас об этом. Смотрите, они ставят шест. Это для Асторре и его стрелков?
― Да, ― подтвердил Николас, потирая переносицу. Внезапно он опустил руку. ― Асторре?
Капеллан покачал головой.
― Мы перемолвились парой слов до его ухода. С Пагано Дориа ничего не случится.
― Почему? ― удивился стряпчий.
Никто ему не ответил.
Глава двадцать первая
Порой Тоби Бевентини задавался вопросом, каким образом Юлиусу удалось сделаться членом коллегии поверенных в Италии. В других случаях, вспоминая его неуемную энергию и невероятные подвиги, он просто решался принять как факт, что время от времени Юлиус попросту терял голову. По счастью, сейчас, неохотно признав, что едва ли будет разумно прикончить генуэзского посланника на виду у басилевса и всего Трапезунда, Юлиус согласился наконец сесть на место. И слава богу, ибо подошло время второй части представления. В глубине души Тоби даже сочувствовал Юлиусу. Он признавал, что между стряпчим и бывшим подмастерьем существуют отношения особого рода, которых никому не дано понять, за исключением разве что Асторре. Время от времени Николас принимал сторону своего поверенного, как, например, в случае с Параскевасом. Юлиус редко делал то же самое, хотя однажды и спас Николасу жизнь. Зачем? Из человеколюбия? Из пустой бравады? Или из уважения к хозяйской собственности? Скорее всего, все три причины сыграли роль. Юлиус по-прежнему считал Николаса своим протеже и со скрытой гордостью наблюдал за его успехами.
