Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.2
Вышел из шатра, бодро глянул на ратников.
— Живы, ребятушки? Дойдем до Москвы?
— Дойдем, воевода. Ишь как баре от Лопасни драпали. Знатно поколотили!
— Знатно, ребятушки. Запомнит Шуйский Лопасню. Сию победу и отметить не грех, а? — глаза веселые, шалые.
— Не худо бы, — тотчас отозвался Мирон Нагиба.
Аничкин же посмотрел на Большого воеводу с удивлением: что это вдруг с Иваном Исаевичем! Не сам ли запретил до Москвы зелену чару?
— Так гульнем, други, за победы наши? Москве в скорби быть, нам — чару пить. Пусть Шубник задохнется от злости, пусть знает, как веселится повольница! Гульнем, а? — кинул оземь шапку, лихо, бесшабашно тряхнул серебряными кудрями.
— Гульнем! — мощно грянуло войско.
Из обоза прикатили бочонки с вином. И пошел пир на весь мир! Иван Исаевич выпил три кубка кряду, стал хмельной, взбудораженный.
— Веселых с рожками!
Веселых и звать не надо: давно уже прибежали к воеводскому шатру — с дудками, свирелями, бубнами.
— Плясовую, ребятушки! Играй, чтоб сатане было тошно! Играй, веселые!
Заиграли, загремели, задудели; заиграли лихо, громко, задорно. Ноги сами понеслись в пляс; плясали Секира и Нагиба, Нечайка Бобыль и Тимофей Шаров, Юшка Беззубцев и Семейка Назарьев, плясала хмельная рать.
— Гись!
Болотников вошел в круг. Летят кушак и кафтан наземь (стремянный ловко поймал саблю). Высокий, бронзоволобый, белая рубаха с голубыми узорами обтянула могучие плечи.
— Веселей, дьяволы!
И пошел, пошел игриво, легко, молодцевато.
— Веселе-е-ей!
Сорвался в пляс: быстрый, буйный, залихватски-ухарский.
Матвей Аничкин — он единственный не пригубил и чарки — ужаснулся лицу Болотникова, оно показалось ему жестоким, мученически-отчаянным, будто Большой воевода не плясал, а яро втаптывал в землю гадюку. Сколь неукротимого гнева было в его лице!
У Аничкина дрогнуло сердце: Болотников устал! Устал от прежней каторжной жизни, непрестанных забот и бессонных дум, от неимоверно-тяжкого бремени, легшего на его плечи.
Пляска — забытье.
Пляска — веселье.
Пляска — крик!
— Гуляй, гуляй, вольница! Гуля-я-яй!
Плясал долго, свирепо, пока не иссякли силы. Шатаясь, побрел к шатру.
— Вина, Устимка!
Выпил, ожил и вновь брызнул шалым весельем.
— Славная у меня рать… Что ворога бить, что вино пить… Слышь, Устимка, покличь деда Михая с гуслями. Покличь!
Сыскали гусляра. Крепкий белобородый старик с густыми висячими бровями. Болотников поднес вина.
— Выпей, Михей Кудиныч, да песню сыграй.
Гусляр поклонился, принял чару.
— Какую сыграть, воевода?
Иван Исаевич присел рядом. Помолчал. Лицо стало отрешенным, задумчивым. Дед тихо перебирал струны гуслей, а Болотников вдруг запел:
Как с околицы идет молодец,
А навстречу красна девица,
А близехонько сходилися,
Низехонько поклонилися.
И говорит добрый молодец:
Здорова ли живешь, красна девица?
Здорова живу, мил сердечный друг,
Каково ты жил без меня один?
Давно друг с другом не видалися,
Что с той поры, как рассталися…
К Болотникову, пошатываясь, ступил Мирон Нагиба.
— Кинь песню, батька. Айда к столу!.. Слышь, батька!
Болотников не слышал: он весь в песне. Матвей Аничкин подхватил Нагибу под руку, повел к гулебщикам.
— Не тронь воеводу. Не в себе он ныне. Не тронь!
Аничкин усадил Мирона за стол и вернулся к Болотникову. Иван Исаевич пел, пел тоскующе и задушевно, пел со слезами на глазах.
«Знать, жену вспомнил, — вздохнул Аничкин. — Сколь годов не видел!»
Болотников смолк, столкнулся с участливыми глазами Аничкина, нахмурился.
— Чего тебе, Матвей?
— Мне?.. Добро спел, воевода. Еще спой, коль душа просит.
— Душа? — криво ухмыльнулся Болотников. — А ты у нас все-то ведаешь… Чего не пьешь? — голос колкий, сердитый.
— Выпью, выпью, воевода, — поторопился сказать Аничкин. Понял: Болотников догадался, догадался, что он, Матвей, увидел его слабым.
— Пей, сатана!.. И мне чарку, Устимка!
— Не хватит ли, Иван Исаевич? Тяжел ты, — молвил Юшка Беззубцев.
— Цыть!.. Устимка, дьявол!
Секира запропастился, но тотчас возник незнакомый Аничкину ратник. Широкогубый, лобастый, с оловянной чарой в руке.
— Испей, воевода.
— Дай! — метнулся к ратнику Аничкин. — Сам воеводе поднесу, — остро, прощупывающе впился глазами в повольника. — Кто такой?
— Человек божий, — поклонившись, широко осклабился ратник. — Бориска Лукин.
— Кто сотник твой?
— Ты чего, Матвей? — тяжело ворочая языком, ворчливо произнес Болотников. — Чего прицепился?.. Дождусь я чарки?
К Ивану Исаевичу подошел Нечайка Бобыль с полным кубком вина. Колобродный, рот до ушей.
— Знатно гуляем, батько! Плесни в душу грешную.
Болотников принял кубок, осушил, покачиваясь, пошел к застолице. Матвей же, слив чарку в баклажку, повернулся к ратнику. Но того и след простыл. Аничкин окликнул повольника из охраны Большого воеводы.
— В обозе собак видел. Доставьте одну.
Доставили. Аничкин кинул кусок мяса. Собака съела.
— Поглядите за ней.
Пошел к воеводе. Тот сидел в обнимку с Мироном Нагибой и тихо напевал казачью песню, напевал покойно, бездумно, закрыв глаза.
К Аничнику ступил один из телохранителей; косясь на Болотникова, молвил:
— Беда, Матвей Романыч… Пленные баре сбежали.
— Сбежали? — встрепенулся Аничкин и прикусил язык. Но Болотников услышал, открыл глаза.
— Давно ль?
— Коло часу, воевода.
Болотников насупленно глянул на Аничкина, а тот, не дожидаясь воеводской нахлобучки, живо приказал:
— Догнать! Пешие далече не уйдут. В погоню сотню конников. Быстро!
Иван Исаевич поднялся, боднул начальника Тайного приказа — вот уже три месяца был такой приказ в войске — недобрым взглядом.
— Худо царевых псов бдишь, Матвей. Худо!
Болотников огневался: из плена бежали дворяне, кои люто сражались с повстанцами. Сколь ратников полегло от их бешеных сабель! Хотел было дворян уничтожить, да Аничкин отсоветовал:
— Не лучше ли казнить под стенами Москвы? Пусть черный люд убедится, что у нас с врагами разговор короткий. Глядишь, и на Москве с барами расправятся.
Болотников согласился. И вот, поди ж ты, дворяне удрали Из-под самой надежной, казалось бы, охраны, удрали средь бела дня!
— Изменой пахнет, Матвей.
Аничкин и сам о том подумал. Без предательства не обошлось. А тут еще новая напасть: к ногам Матвея бросили собаку.
— Сдохла, Матвей Романыч.
Аничкин побелел.
— Под богом ходишь, воевода, — вытирая испарину со лба, деревянным голосом выдавил он. — В чарке, что ратник подносил, вино было отравлено.
У Болотникова голова хоть и чадная, но хмеля как и не было. Горечь, досада, гнев! Все могло рухнуть в один час: заботы, дерзкие помыслы, надежды. Рухнуть из-за подлой руки.
Лицо ожесточилось.
— Коня!.. Где эти суки, что рубили повольников? Догнать!
Взметнул на коня и бешено помчал к деревеньке, в покинутых избах которой были заперты пленные. За Болотниковым полетел Матвей Аничкин с полусотней всадников.
— К бору, к бору, воевода! Никак туда подались! — прокричал Матвей.
От деревеньки до бора несколько верст. Скакали брошенными, безжизненными полями, жидкими осинниками и березовыми перелесками. Десяток дворян настигли в полуверсте от бора; дворяне заметались, кинулись врассыпную.
— Не уйдешь! — хрипло, остервенело, разгоряченный гонкой, выкрикнул Болотников; настиг, страшно взмахнул мечом. Дворянин ткнулся в траву. Настиг другого — голова покатилась с плеч.
— Не уйде-е-ешь! — осатанело ревел Болотников, с неожиданной для себя жестокостью уничтожая безоружных врагов. Таким лютым, бессмысленно яростным Аничкин своего воеводу еще не видел; будто злой, беспощадный демон вселился в Болотникова.
— Все, что ль?!
Спрыгнул с коня, вытер окровавленный меч о траву. Глаза остановившиеся, безумные.
Тишь! Жуткая, застывшая.
Болотников тяжело грянулся наземь, широко раскинулся; часто, высоко вздымалась грудь. Матвей стоял рядом. Неподалеку разнесся громкий хрипящий стон. В луже крови корчился дворянин с отсеченной рукой. Молодой, русокудрый.
— Матушка родима-а-я!.. Ма-ту-шка!..
У Матвея застрял комок в горле.
— Добей же, дьявол! — донесся из травы глухой надтреснутый голос Болотникова.
У Аничкина опустились руки.
— Не могу… не могу, воевода.
— Добей!
Аничкин, не глядя на дворянина, бухнул из пистоля.
Глава 6
Пахра
Через день подошли к Пахре.
