Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.2
Эк куда хватил Масальский! Бояре в войну, слава богу, не шибко оскудели. За все мужик отдувался.
— И казаки из-за Разбойника, — продолжал наседать на царя Ивана князь Масальский. — Ране-то их, почитай, и не было. Мужик на пашне сидел, о побеге и не помышлял. А тут всю Украйну заполонил. Экого змей-горыныча породил Разбойник! Вся поруха от казаков. Ишь какую замятию на Руси учинили. Бить их некому.
— Но и без казаков нельзя, — возразил Телятевский. — Ордынец под боком. Казаки — щит Руси, и щит довольно крепкий.
— А я бы всех этих гультяев под саблю! — закипел Масальский. — Они ни бояр, ни царя не почитают. И грабеж такой, аж стон стоит. Мужика — и того не щадят. Целу войну меж собой затеяли.
Так рассуждали бояре.
Бедная Русь! Чего ты только не выстрадала за три-четыре десятка лет: злая опричнина, долгая разорительная Ливонская война, опустошительные татарские набеги (двадцать один раз вторгались ордынцы за Ливонскую войну!), жесточайшие Голодные годы.
Стонала Русь, захлебывалась кровью, нищала казной и людом. Мужик задыхался от беспросветной нужды, заповедных лет, барских поборов (налоги и пошлины возросли в тридцать раз!). А царь и вотчинники все давили и давили, выжимали из мужика последние соки. Выдюжит-де, стерпит, сколь ни вгоняй в кабалу, все перенесет. На то он и мужик. Стерпит.
Не стерпел! Взял да и поднялся, да так, что небывалый гром пошел по Руси.
Телятевский метался. Ныне мужичью войну уже не остановишь. Ишь как ловко громит Ивашка Болотников царя Шуйского. Теперь к самой Москве подходит… Не хватит ли выжидать, не упустить бы время? Тут зевать нельзя: другие обскачут. Кому не захочется стоять подле самого трона? Но и поспешать опасливо: а вдруг Шуйский соберется с силами и сокрушит мятежную рать. Тут и голова с плеч.
Глава 4
Михаил Скопин-Шуйский
Племянник царя Михаил Васильевич Скопин-Шуйский возвращался из Коломны в Москву. Дозирал город. Въедливо и дотошно оглядел водяной ров и земляные валы, каменные стены и башни, стрельни и захабы, зелейные погреба и тайники-колодцы.
Коломенцы диву дивились: зело сметлив в воинском деле дозорщик! Знатные розмыслы-градодельцы — и те уважительно говаривали: младехонек, а головой светел. И когда только успел постичь ратные премудрости?! Ишь как коломенских воевод и земских старост вздрючил. И поделом: бунташная рать с Украйны прет, а крепость к обороне, почитай, и не готова. Крепко досталось. Первому воеводе, именем царя, повелел немедля на Москву отъехать. Не иначе в опалу угодит за нераденье. Но не только костерил и гневался: заставил поднять земляные валы, углубить и расширить ров, подновить башни. Сам сновал среди розмыслов и мастеров, давал умные советы, чем еще больше пришелся по душе коломенцам.
— Разумен царев племянник. Будто век крепости ставит.
На Покров Михайла Скопин-Шуйский отбыл в Москву. Вызвал царь, наказав прибыть немедля. По пути же велел заехать в Николо-Угрешский монастырь.
— Какая надобность? — спросил гонца князь.
— Надобно доставить на Москву монастырскую казну.
— Монастырскую? — несколько озадаченно протянул Скопин. Знал: дары и приношения монастырей обычно доставляли на Москву сами чернецы.
— То дело иноков.
— Тебе велено, князь. Казна-то немалая, — гонец понизил голос, оглянулся на дверь, — в пять тыщ рублев. Кругом же шиши да разбойники.
К Угрешскому монастырю отбывал Михайла смурый: не больно-то хотелось ехать в обитель — ратных дел невпроворот. Но царева наказа не ослушаешься.
Настоятель монастыря передавал казну в строжайшей тайне. Благословил Скопина, на добрый путь, а затем, цепко глянув на юного князя (и двадцати нет!), молвил:
— Дам тебе до Москвы своих людей.
— Обойдусь, — сухо отозвался Михайла. С ним было два десятка оружных послужильцев.
Выехали из монастыря в полдень. А часом раньше из обители вышел дюжий монах; обогнул тын, огляделся: торопко спустился к Москве-реке и прыгнул в челн.
Казну везли на телеге, в окованном медью сундуке, Верхом на пегой кобыле сидел монастырский конюх и угрюмо косил беспокойными глазами за немой тревожный лес. Он не знал, что везут в сундуке, однако догадывался: понапрасну столь много послужильцев охранять подводу не станут. В сундуке — богатство, и богатство немалое, о каком простолюдину и во сне не пригрезится. А коль богатство, ожидай беды.
Князь же ехал спокойно: казна хоть и обременяла, но на сердце тревоги не было. Москва — рядом, он доставит сундук без порухи. Только о том успел подумать, как перед самым конем рухнула вдруг огромная кудлатая ель, рухнула тяжело, гулко, с протяжным стоном. Из чащобы выскочила ватага лихих; человек сто — грозные, свирепые, с кистенями, рогатинами и дубинами.
— Круши! — заорал одноухий меднобородый верзила и достал тяжелой палицей одного из послужильцев. Всадник, кровеня голубой кафтан, замертво пал с коня.
— Подводу — в кольцо! Живо! — выхватывая саблю, прокричал Скопин-Шуйский. Зарубил лихого и подъехал к телеге. (Монастырский конюх, завидев разбойников, прямо с лошади сиганул в ельник).
Лихие помышляли ошеломить вершников, разом с ними покончить: холопы-челядинцы, хоть и оружные, но к лесным схваткам непривычны. Плевое дело их сокрушить.
Либо деру дадут, либо без боя в плен сдадутся: без охоты ныне холопы за князей стоят. Но эти, диво дивное, будто век воевали; тотчас, по княжьему кличу, охомутали подводу и принялись ловко разить лихих — кто саблей, кто из пистоля, а кто и арканом; кидали не хуже ордынцев. И где только наловчились? Что ни бросок, то заарканена буйная головушка.
Скопин-Шуйский, рубя саблей лихих, то и дело кричал:
— Из кольца не выходить! Держись плеча соседа! Не дозволяй пробить брешь!
Послужильцы держались спокойно, сплоченно, не давая разбойникам разрушить оборону. Одноухий верзила (знать, атаман), верткий, настырный, неистово горланил:
— Не робей, братцы! Казна тут несметная. Бей псов!
Лихие вновь остервенело накинулись. Двое из послужильцев были убиты. Особо напирали на Михайлу Шуйского, но тот так искусно отбивался, так знатно полосовал саблей, что разбойников оторопь брала. Не князь — дьявол на коне! Не подступишься.
Скопин же, быстро глянув по сторонам, внезапно для разбойников крикнул:
— Уходим! За мной!
Рассек лихого, гикнул и помчал по дороге; за ним ринулись послужильцы. Лихие победно загалдели, кинулись к сундуку.
— Наша казна, братцы! Хватай!
Побросав дубины, рогатины и кистени, полезли на телегу, скинули сундук.
— Ломай!
Но тут, как снег на голову, с обеих сторон дороги наскочили послужильцы, наскочили страшно, стремительно; давили, рубили, валили из пистолей. Разбойники, не ожидавшие столь ураганного натиска, сломя голову кинулись прочь от телеги. Казна была спасена.
Царь Василий, узнав о разбойном нападении, руками всплеснул:
— Под самой Москвой воровство! Ну, времечко непутевое.
Долго вздыхал, бормотал, охал, пока не встретился с острыми, напряженными глазами племянника.
— Чего стоишь? Ступай, ступай, Михайла. Мне в Думу пора.
Михайла не шелохнулся, в открытых немигающих глазах его застыл немой вопрос.
— Ступай, говорю! — пристукнул посохом Шуйский.
— Я с той же просьбой, государь. Поставь воеводой на Ивашку Болотникова.
— И не проси! — вновь стукнул посохом царь. — Молод ты рати водить. Ивашка зело хитер да изворотлив. Тебе ли, юнцу, с ним тягаться?
Михайла вспыхнул, светло-карие глаза потемнели, полыхнули гневом.
— Дед мой, Федор Иваныч, шестнадцати лет на ордынцев хаживал. Царь Иван Васильевич ему Большой полк доверил. Воевода Федор Скопин-Шуйский Казань брал. Царь его шубой со своих плеч пожаловал. Дай и мне войско.
— Буде! — в третий раз застучал посохом Василий Шуйский. — Ступай, Михайла!
Михайла выбежал дерзко, без поклона. Сколь же можно сносить царевы обиды?! «Молод рати водить… Юнец!» Нашел недоросля. (Михайла был росл и силен не по годам). Сам от горшка два вершка и других не видит. А уж пора бы разглядеть в нем, Михайле, воина. Пора!
Молодому князю не давали покоя ратные подвиги своих именитых предков. Основатель рода — Иван Васильевич Скопа — стал Большим воеводой Ивана Третьего, знатно воевал Литву. Был тяжко ранен мечом, но выжил и вновь пошел на литовцев. Сын его, Федор Иваныч, побывал в четырнадцати сражениях! Воин из воинов: удалый, искусный, до сих пор вспоминают о его доблестных походах. Но всех затмил дядя Михайлы Скопина — наиславнейший воевода Иван Петрович Шуйский. Защитник Пскова. Защитник Руси. Король Речи Посполитой двинул на Псков стотысячное войско, двинул громко, победно. На всю Европу прозвучали слова Стефана Батория: «Пскову не выстоять. Мои жолнеры и пушки в три дня разрушат крепость, а затем разрушат и Русь!»
