Валентин Пикуль - На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы
Сергей Яковлевич с трудом добрался до жандармского управления – толпы народа проходили по улицам, во все горло распевая «Боже, царя храни…».
Мышецкий ворвался к Сущеву-Ракусе в кабинет:
– Полковник, что у вас тут происходит?
– Празднуем самосожжение салганов.
– Я не шучу…
– Как видите, князь, маленькая забастовочка! Виват, виват… Да здравствует великий Штромберг!
Жандарм выглядел очень довольным, улыбался:
– Неплохо, князь… А?
– Не могу оценить вашей радости, – огрызнулся Мышецкий.
– Напрасно, князь. Впрочем, вы еще сумеете оценить ее сущность. Это я вам обещаю!
– Чего же требуют бастующие?
– Как всегда, – ответил полковник. – Увеличения заработка, сокращения рабочего дня… И они – правы!
– Вы поддерживаете их? – удивился Мышецкий.
– А разве я враг русскому рабочему? – спросил жандарм.
– Но эти требования могут…
– Могут, – подхватил жандарм. – Могут быть удовлетворены. Требования-то справедливы, князь.
– А что предприниматели?
– Артачатся, – ответил Сушев-Ракуса. – Как всегда.
– Но они могут и не пойти на уступки?
Аристид Карпович свел свои кулаки вместе.
– Вот так, – сказал он, нахмурясь. – Сотру в порошок… Пусть только посмеют не уступить мне! Не уступят рабочим – зато уступят мне. С превеликим почтением!
Мышецкий, наконец-то, догадался сесть:
– Что-то я вас не понимаю, господин полковник.
– Вы не понимаете, – согласился жандарм, – но вот ваши друзья, вроде Кобзева или Борисяка, они хорошо меня поняли. Борисяк – тот хитрый хохол, по стеночке ходит. Никак его уловить не могу… Большевик-с!
– О чем вы говорите, полковник?
– Да о депо, конечно. Выжидают чего-то… Я им социализм на тарелке с розанами подношу к самому рылу: вот вам и восьмичасовой рабочий день, вот вам и кассы взаимопомощи… Нет, не желают. Морду воротят!
Аристид Карпович перестал язвить и добавил твердо:
– Если это правда, что вы не понимаете, то очень печально. И для вас – особенно…
«Странный у меня жандарм», – подумал Мышецкий и решил круто идти напролом – заговорил о пожаре:
– Салганы-то сгорели, Аристид Карпович.
– Ну да, сгорели! В нашем Уренске само по себе ничего не горит… Да-с. Пока не подожгут.
– Вы думаете? Но задержан какой-то сумасшедший…
– Это вам Чиколини сказал?
– Да.
– Он сам давно сумасшедший. Столько лет прослужить в полиции и не разобраться… Подожгли, конечно. Не спорю. Тот, кому выгодно, тот и подпалил!
– А кому это может быть выгодно?
Аристид Карпович раскурил папиросу, поиграл портсигаром.
– Да будет вам, князь, – сказал он. – Будто вы сами не знаете, кому это выгодно…
– Ей-богу, не знаю. – Мышецкий действительно не знал: не затем же он поджигал эти салганы, чтобы обогатить кого-то.
Жандарм раздраженно (как показалось Мышецкому) отбросил от себя портсигар, спросил в упор:
– Как вы думаете, князь, зачем Конкордия Ивановна застраховала эти салганы на крупную сумму?
– А разве… разве она владелица?
– Конечно. Через подставных дураков. Одного не пойму, – задумался жандарм, – как она могла извернуться? Ведь о пожаре-то она действительно не могла знать…
Сущев-Ракуса протянул руку через стол и взял Мышецкого за мизинец:
– Вы ей ничего не говорили?..
Кое-как Сергей Яковлевич отбоярился от пытливых вопросов жандарма. Полковник не поленился проводить вице-губернатора до крыльца.
– Милый князь, – сказал он, – не пора ли вам вкусить от нашего плода?.. Не откажите вечерком подъехать к «Аквариуму». Мне хотелось бы познакомить вас с одним человеком.
– Что это за человек, полковник?
– Умный человек, – ответил жандарм.
5Сергей Яковлевич застал Влахопулова в одиночестве.
– Симон Гераклович, вы слышите? – спросил он, показав на окна, за которыми качались золоченые хоругви.
Губернатор потрогал пальцем качавшийся зуб.
– А ну их… Господи, первый раз, что ли? Три копейки больше, три копейки меньше… Ну а если пять копеек? Пошумят и разойдутся. Не о том голова болит у меня, голубчик!
– А что же?
– Да Дмитрий-то Федорович – интересуется…
– Ну и как же?
Влахопулов жалостливо скособочил рот:
– Милый вы мой, так я же сгоряча телеграфировал ему, что лес-то уже продал. Дмитрий Федорович денег ждет.
– Пятьдесят тысяч?
– Да. А где мне их взять-то?
– Не покупают?
– Берут. Только вот… У-у, жиды проклятые! – выругался губернатор. – Тридцать тысяч дают, и только. А где мне еще двадцать достать?
Да, Влахопулов теперь сидел крепко. Запомнит, как торговать чужими дровишками! Понятно, что ему теперь не до беспорядков в губернии. Лесок бы продать, а там – тьфу!
Симон Гераклович опять потрогал зуб.
– А мне в сенат надо, – сказал он печально.
Мышецкий встал, поклонился и пошел к выходу, но Симон Гераклович даже не заметил его ухода.
Чиколини пришел с недоброй вестью:
– Ваше сиятельство, задержанный поджигатель и впрямь спятил. Просит о свидании с вами. Говорит, что вы его хорошо знаете…
– Ну и скотина! – сказал Мышецкий, настораживаясь.
Он расспросил о приметах. Личность задержанного внушала большие опасения. Особенно – нехватка на руке двух пальцев.
– Будто лошадью откушены, – заметил Чиколини, а Сергей Яковлевич вспомнил: «…или потерянных в рубке».
Надо было срочно опередить прокурора. Самому!
– Вот что, Бруно Иванович, – сказал он. – Приготовьте на завтра арестованного к допросу. До меня его не тревожить.
– И не жалко вам времени, князь?
– Когда-то меня считали опытным юристом. Мне прочили быструю карьеру по судебному ведомству… Итак, до завтра!
Вечером, как и было условлено, Сергей Яковлевич подкатил к «Аквариуму». Бабакай Наврузович, очевидно, был предупрежден – поджидал князя внизу, сразу же повел его наверх:
– Сюда, ваш сиятельств, сюда… не оступитесь!
Он распахнул перед ним тяжелые ширмы, и полковник Сущев-Ракуса поднялся навстречу с дивана:
– Садитесь, князь. Я уже распорядился об ужине…
Мышецкий сел, и в кабинет неслышно вошел Виктор Штромберг в ладно пошитом смокинге, с гвоздичкой в петлице:
– Честь имею, господа!
– Кто-нибудь видел, как вы проходили сюда? – спросил его Аристид Карпович.
– Кроме татарина – никто.
– Замечательно… Вы, князь, удивлены?
Сергей Яковлевич подтянул на коленях брюки, закинул ногу на ногу, постучал папиросой по крышке портсигара.
– Аристид Карпович, – ответил он, – я ведь тоже умею предугадывать события. Встреча с господином Штромбергом для меня не явилась неожиданной…
Он принюхался к запахам пищи и отложил папиросу:
– Давайте ужинать, господа. Я чертовски голоден…
Так они и сделали для начала – стали ужинать.
Разговор долгое время кружил около мелочей, но Штромберг в нем не участвовал. Жандарм ел с отменным аппетитом. Мышецкий тоже – с не меньшим. Штромберг поддерживал свой дух исключительно трезвой водой, хотя вина на столе было достаточно.
Сергей Яковлевич сам воткнул палку в муравейник.
– Ну-с, господин Штромберг, – начал он, – слышал я, что для вящей убедительности социалистических идей вы используете в своих речах нецензурные выражения? Объясните, пожалуйста: вас так лучше понимают, наверное?
– Что ж, иногда этот соус обостряет грубую пищу, – признался Штромберг. – К тому же, как бывший офицер флота его величества, я не могу отказать себе в удовольствии посыпать сказанное солью.
– Бывший офицер… Вот как? – призадумался Мышецкий.
– Да. Однако же с вами, князь, мы найдем другой язык, недоступный пониманию там… на улицах.
Сущев-Ракуса поднял короткий тупой палец.
– Вот! – сказал он.
Штромберг, видимо, начинал волноваться. Где-то сейчас решалась его судьба, и, отставив воду, он налил себе тягучей марсалы.
– Согласитесь, князь, – говорил он, – что Россия не походит на другие страны?
– Да, – согласился Мышецкий, – ее колорит особый. Порою тускло-серый, но иногда и раздражающе резкий.
– Мы просты, как горох, – сказал Сущев-Ракуса.
– Вот именно, – горячо подхватил Штромберг. – Задумываясь над колоритом России, я всегда невольно представляю себе низший организм животного мира. Моллюск или некое ракообразное… Удивительная приспособляемость! И поразительная примитивность воссоздания утраченного. Я разрезаю амебу пополам, но она продолжает жить…
В этот момент Штромберг показался Мышецкому смешным: зачем он пытается блеснуть? Дело, господа, дело!
Понял это и Сущев-Ракуса.
– Короче! – строго приказал он. – Нам сейчас не до философии. Плюньте на амебу и начинайте прямо с яйца.
Штромберг заметно покраснел от этого окрика, но быстро овладел собою.
– Короче, – сказал он, растворив прохладную устрицу, – примитивность русского народа требует и примитивных методов руководства им! Нас можно жарить, мариновать, солить, крутить в проволоку – мы только обновляем при этом клеточки…
