Элисон Уэйр - Леди Элизабет
— Они пока останутся в Тауэре, — сообщил сэр Роберт, жестом не позволяя ей возразить. — Не беспокойтесь, их содержат в приличных условиях. Но скажу прямо: никто из них не вернется к вам на службу. В соответствии с решением совета вашей гувернанткой будет моя жена.
Элизабет в ужасе уставилась на стоявшую рядом с ним носатую женщину, которая запоздало присела в реверансе. Она помнила леди Тирвит еще с тех пор, когда жила в доме Екатерины Парр, и та ей никогда не нравилась. Леди Тирвит в числе прочих все с большим неодобрением относилась к Элизабет по мере того, как возрастал амурный интерес адмирала к девушке. И леди Тирвит наверняка видела горе, которое испытывала из-за этого королева. Элизабет не стоило рассчитывать на ее благожелательное отношение. В ледяном взгляде леди Тирвит не было ни капли тепла — лишь неприкрытая враждебность.
— Прошу прощения, сударыня. — Она повернулась к мужу и дерзко заявила: — У меня нет никакого желания служить этой юной леди.
— Извини, Бет, но так решил совет. — Сэр Роберт повернулся к Элизабет. — Надеюсь, вы примете ее с благодарностью, миледи.
— Но моя гувернантка — миссис Эстли! — в смятении вскричала Элизабет. — И ни она, ни я не провинились настолько, чтобы совету понадобилось ее заменить.
— Если вашей гувернанткой была миссис Эстли, — гневно возразила леди Тирвит, — то вряд ли вам стоит стыдиться, что ее место займет честная женщина!
— Мне не нужна другая гувернантка! — разрыдалась Элизабет и бросилась в дом.
Запершись в спальне, она упала на кровать, дав волю слезам. Так она пролежала весь день и всю ночь, отказываясь от еды и питья и оплакивая потерю своей дорогой Кэт.
Утром она вышла, бледная, с покрасневшими глазами, и разыскала сэра Роберта.
— Вот что я вам скажу, сэр, — дрожащим голосом проговорила она. — Я сделаю все, чтобы вернуть мою прежнюю гувернантку.
— Любовь, которую вы к ней питаете, достойна восхищения, — усмехнулся Тирвит. — Воистину, будь моя воля, вы получили бы двух новых гувернанток, ибо, похоже, вы в них крайне нуждаетесь.
— Меня не волнует ваше мнение, — ответила Элизабет. — Я написала регенту, что меня пугает назначение вашей жены моей гувернанткой, поскольку люди станут говорить, будто я заслужила его своим распутным поведением, а это более чем несправедливо. — Глаза ее вновь наполнились слезами. — И я еще раз попросила его объявить всем о моей невиновности, поскольку он этого так и не сделал.
— Желаю удачи, — сказал Тирвит, давая понять, что разговор окончен, и склонился над бумагами.
Он обвинял ее в чрезмерной дерзости! Регент, похоже, утратил к ней всяческое сочувствие и настаивал на кандидатуре леди Тирвит. Та уже перекладывала свои вещи в сундуки Кэт, превращая ее комнату в свою, покуда несчастный мастер Эстли обреченно переносил имущество жены в более скромную комнатку в северном крыле.
Элизабет обнаружила, что может отныне побыть в одиночестве только ночью, и даже тогда леди Тирвит запирала дверь спальни и почивала в соседней комнате, пренебрегая обществом мужа на супружеском ложе. Впрочем, Элизабет с трудом могла представить их исполняющими супружеский долг.
Леди Тирвит держала ее под неусыпным надзором, и Элизабет страдала от нового режима. Ей приходилось проводить бесконечные часы в классной комнате, а долгими вечерами ее заставляли шить. Как же она это ненавидела! Играть на лютне и клавесине ей запретили, так же как танцевать и ездить верхом. Элизабет думала, что рано или поздно умрет от скуки. Даже мастера Эшема возмущало постоянное присутствие леди Тирвит во время уроков.
— У меня приказ, — говорила та всякий раз, когда он указывал, что ей там совершенно нечего делать.
Вдобавок ко всему Элизабет постоянно тревожилась за Кэт, которой ей отчаянно недоставало. Никто не рассказывал ей о событиях во внешнем мире, и она беспокоилась, что с Кэт обращаются плохо или пытаются сломить в погоне за новыми показаниями. Хуже всего было то, что Элизабет никому не могла довериться. За мастером Эшемом постоянно следили, и она не осмеливалась даже передать ему записку. Не могла она написать и сэру Уильяму Сесилу, ибо передать письмо тайком не было никакой возможности, — столь бдительны оказались ее опекуны.
Элизабет снова и снова умоляла сэра Роберта ходатайствовать от ее имени об освобождении Кэт, но тот неизменно отказывал. Она начала сомневаться, что вынесет подобное существование. У нее прекратились месячные, ее начали мучить сильнейшие головные боли, и порой она чувствовала себя так плохо, что не могла подняться с постели.
Наконец в начале марта, когда на деревьях набухли почки, сэр Роберт вновь призвал Элизабет и ее прислугу в большой зал.
— Бывший адмирал, — объявил он, — признан виновным в измене и лишен парламентом всего имущества.
Элизабет неподвижно сидела в кресле, глубоко дыша и пытаясь унять сердцебиение. Она знала, что лишение имущества предшествует казни и адмирал умрет с той же очевидностью, как день сменяется ночью. Тому, кто впервые затронул ее чувства, забавлялся с ней, целовал ее и, пусть ненадолго, вступил с ней в самую близкую из всех возможных связей, предстояло в скором времени кормить червей. Ей хотелось плакать, но все взгляды были устремлены на нее, и она не могла выдать ни единым жестом, что это известие хоть сколько-то ее тронуло. Впрочем, она сомневалась, что сумела бы плакать; она не испытывала ничего, кроме чудовищного потрясения и жалости… причем все больше к себе. Какой же она была глупой!
Все начали расходиться, и леди Тирвит, как всегда, остановилась позади убитой горем Элизабет.
— Что ж, этого следовало ожидать, — заметила леди Тирвит, когда они вернулись в классную комнату. — Он получил то, что заслужил.
— Кто знает — если бы его способности признали и нашли им применение, ему, возможно, и не пришлось бы идти на измену, чтобы добиться своего, — возразила Элизабет. — Несправедливо, когда в руках одного брата вся власть, а у другого нет ничего.
— Каждому свое, — заявила леди Тирвит. — Он всегда был негодяем. Особенно по отношению к своей бедной жене. — В голосе ее прозвучал неприкрытый яд.
— Ко мне он всегда был добр, — молвила Элизабет, думая, с чего ей вдруг захотелось защитить адмирала. Или она оправдывала себя?
— Да уж, нам всем об этом хорошо известно! — усмехнулась гувернантка.
— Вы прекрасно знаете, что я имела в виду, — упрекнула ее Элизабет.
— Вы ничем не можете его оправдать, — пренебрежительно бросила леди Тирвит.
И это была правда, нехотя признала Элизабет.
В ту ночь она не могла заснуть, ворочаясь в постели, мучимая тревожными мыслями. Больше всего она боялась за Кэт — ведь если адмирала признали виновным в измене, не осудят ли и ее как сообщницу? И что с ней будет? Она не относилась к числу высокопоставленных особ, так что обезглавливание могли счесть для нее казнью не по чину. Оставалось сожжение — судьба изменниц. При мысли об этом Элизабет взвыла, уткнувшись лицом в подушку, чтобы никто услышал.
В конце концов она задремала, но ей приснился кошмар. Перед ней из врат преисподней выплывали корчившиеся в агонии тела, их лизали языки пламени. Тел было три, с отрезанными головами, повисшими над окровавленными шеями. Два тела были женскими, и, к своему ужасу, Элизабет признала Екатерину Говард, чье красивое лицо побагровело от невыносимого жара; на другую она взглянуть не осмелилась, но знала, что это ее мать. А третьим был сам адмирал, который что-то беззвучно шептал ей одними губами, простирая обугленные руки…
Проснувшись с криком, она судорожно заткнула рот простыней. Возвращение к реальности оказалось не лучше сновидения. Она прислушалась, но было тихо, лишь из соседней комнаты доносился храп леди Тирвит. Элизабет слегка успокоилась — та ее не услышала. А потом она разрыдалась, оплакивая адмирала, который любил ее плотской любовью, разжигая в ней пламя поцелуями; маленькую королеву Екатерину, согрешившую и нарушившую супружескую клятву, и свою мать, чьей любви ее жестоко лишили и которую обвинили в самых отвратительных преступлениях.
Их всех приговорили к смерти за то, что те предавались запретной любви, наслаждаясь самой сладостной из всех радостей существования. Они полны были жизни и страсти, но всем им пришлось узнать, что между теплой смятой постелью и холодным лезвием топора, а после — могилой пролегает ничтожный миг. Элизабет подозревала, что впредь не поддастся желанию, опасаясь возможных роковых последствий, и никогда не отдастся мужчине, помня о судьбе этих троих.
— Сударыня, у меня для вас новости, — сказал сэр Роберт несколько дней спустя. — Эстли и Перри освободили из Тауэра.
— Какая радость! — воскликнула Элизабет. Во тьме, объявшей ее, сверкнул луч света. — Когда я смогу их увидеть? Они вернутся сюда?
