Виктор Поротников - Побоище князя Игоря. Новая повесть о Полку Игореве
— С ума-то не сходи, — испугалась Агафья. — Пусть Вышеслав не женат, но ты-то замужем!
— Всё так сделаю, что муж будет думать, будто это его ребенок, — заявила Ефросинья голосом, полным коварства.
Ольга взирала на нее большими от изумления глазами:
— Ушам не верю, Фрося! Ты ли молвишь такое? Вспомни, как на свадьбе Владимира и дочери Ярослава Всеволодовича укоряла ты меня моим желанием быть неверной мужу. Господней карой пугала. Сама-то ныне не боишься кары небесной?
Ефросинья, видимо, сама задумывалась над этим, поскольку ответила не раздумывая:
— Иисус сказал, чтобы избежать искушения, надо ему поддаться. Пусть я грешна, зато счастлива.
— У тебя-то как со Всеволодом? — спросила у Ольги Агафья.
— Жду ребёнка от него, — смущённо ответила Ольга. — Согрешила и я.
— Как это? — удивилась Агафья. — От мужа забеременела и согрешила?
— Надоело мне смотреть, как Всеволод в сельце своём с рабынями развлекается. Вот я и заявилась туда однажды, — призналась Ольга. — Захотелось самой посмотреть, каких ласк хочется моему суженому. Тошно мне стало от увиденного, но себя пересилила и присоединилась к его подружкам, благо нагие-то мы все равны. Вижу, Всеволоду понравились мои старания в распутстве, не гонит он меня прочь.
С той поры и повелось: муж к наложницам — и я с ним. Поначалу противно было, потом привыкла, теперь самой нравится.
После такого признания Ольга слегка покраснела.
Её собеседницы одобрительно рассмеялись.
— Мне тридцать девять ныне исполнилось, но до сих пор к мужику тянет, — сказала Агафья. — А тебе, лада моя, всего-то двадцать два годочка. Сам Бог тебе велел этим заниматься!
— Этот грех и грехом-то назвать нельзя, — высказалась Ефросинья, — ведь супруг женщину в тебе распознал, а это главное, Оля.
Между тем мужчины вели свои разговоры.
Договаривались, в какую пору лучше в поход выступить, чтобы с войском Рюрика и Святослава в ближних степях не столкнуться и половцев не потревожить раньше времени. Главенство князья безоговорочно уступали Игорю. В том числе и Ярослав, который после долгих колебаний тоже надумал идти к Лукоморью.
— Коль двинем в начале лета, поганые могут уйти с зимних стоянок, тогда ищи ветра в поле, — молвил Игорь. — В марте пойдём — в распутицу попадём. Думаю, самое лучшее — исполчиться сразу по окончании Великого поста. В апреле и степь подсохнет, и реки после половодья в русло войдут. Опять же и князь киевский раньше мая вряд ли рати соберёт.
Всеволод и Ярослав сочли доводы Игоря разумными. Согласился с дядей и юный Святослав Ольгович.
— Что, ежели князь киевский ненароком проведает о нашем ратном умысле? — опасливо спросил Ольстин. — Полки не рукавицы, их за пазуху не спрячешь. Постарается Святослав Всеволодович опередить нас и переполошит поганых до срока.
— Чтобы этого не случилось, выступим порознь разными дорогами и соберёмся вместе лишь на степной границе, — сказал Игорь, который был готов ко всему. — Сначала пусть пешие полки выступают, конные дружины спустя день-два идут вслед за ними?
И опять такая предосторожность Игоря устроила всех.
Попировав на славу, князья подались каждый в свою вотчину.
Ефросинья, как ни уговаривал ее Игорь, тоже вернулась в Путивль.
...Наступил год 1185-й от Рождества Христова.
Отшумели звонкие ручьи в оврагах вокруг Новгорода-Северского. Оделись свежей зеленью липы и тополя. В садах за высоким частоколом наливались первоцветом яблони и груши. Дружно шли в рост озимые на полях. В безоблачных небесах заливались жаворонки, приветствуя весну.
Игорь собрал в гриднице своих бояр.
Нынче ударим в вечевой колокол, — сказал князь, — призовём всех, кто пожелает счастья в походе попытать. Кто оружный придёт — хорошо. Кто безоружный — того вооружить. Завтра бирючей разошлём по городам и весям. Смерды вот-вот отсеются, чаю, найдутся в деревнях охотники до половецкого добра. Тысяцким ставлю боярина Рагуила.
Рагуил поднялся со скамьи и поклонился князю.
Сына Рагуила, Яна, Игорь сделал своим оруженосцем. В оруженосцах оказалась и Жужа.
Однако никто из старших дружинников не улыбнулся, ибо все знали, что мадьярка и на коне сидит как влитая, и с мечом управляется не хуже иного гридня.
Гридничим остался Вышата Георгиевич. В помощники ему Игорь определил Вышеслава и своего спальничего Ядрея.
Свой стяг княжеский Игорь доверил Никодиму, поповскому сыну.
Омеля, сын кузнеца, стал сотником в дружине. Рыжего Ельшу Игорь сделал трубачом, оставив тоже при себе.
Долго гудел над городом старый вечевой колокол.
Люди спешили на площадь, оставляя дела. Многие из горожан догадывались, зачем этот сполох.
Игорь сам говорил с народом, став спиной к белокаменному храму, возведённому его старшим братом.
Речь была недолгой. Припомнил князь обиды, чинимые половцами Руси. Вспомнил про недавние победоносные походы в Степь Рюрика и Святослава Всеволодовича. Не забыл про набег Романа Нездиловича упомянуть.
— Пришла пора отплатить поганым за их бесчинства, нет у ханов прежнего единства, и силы прежней тоже нет. Седлать коней зову вас, торговые и работные люди! — Голос Игоря звучал уверенней, громче. — У кого коня нет — пускай пешим идёт! Честь великая и добыча знатная ждёт вас, храбрые русичи!
Колыхнулся народ, зашумел. Желающие вступить в войско потянулись к княжеским писарям.
В Путивле ратников собирал воевода.
Несколько дней в конце апреля город жил суетой поспешных сборов. Жёны, матери и сёстры прощались с дорогими сердцу людьми. Кузнецам и оружейникам в те дни прибавилось работы. Кому коня надо подковать, кому щит изготовить как раз по росту. Один наконечник для копья закажет, другому нужен крепкий топор.
Сорвался в поход и огнищанин Радим, к неудовольствию своей супруги.
— Не сидится тебе дома! — выговаривала мужу Ефимия. — Ведь не молодой уже!
— Пора о приданом для дочерей подумать, — отвечал Радим. — Помнишь, когда я в Олеговом войске ходил, с пустыми руками никогда не возвращался.
Ефросинья на месте не могла усидеть, всё ждала весточку от Вышеслава либо его самого.
Вместо него в Путивле объявился Владимир, старший сын Ефросиньи.
За последний год младень сильно вытянулся в свои пятнадцать лет выглядел как семнадцатилетний.
Ефросинья, не сдерживая слёз, обняла сына и покрыла поцелуями его безусое лицо с розоватым, румянцем на нежных щеках.
«И куда такому чаду воевать?!» — негодуя на мужа? думала княгиня.
Но вслух ничего не сказала, ведь сын оскорбится!
— Будь смелым, сынок, — утирая слёзы, сказала Ефросинья, — но и на рожон не лезь. Старших слушайся. Стой там, где тебя поставят. А я буду Бога за тебя Молить!
Хотела княгиня спросить сына про Вышеслава, чем он там занят, да постеснялась. Владимир не маленький уже, догадаться обо всём может.
Проводила Ефросинья Владимира в обратный путь и долго стояла на воротной башне, покуда не затерялся вдалеке белый конь княжича.
На другое утро спозаранку поднял Ясновит местное ополчение и повёл к переправе через Сейм. Воевода один знал, где ему надлежит соединиться с войском князя Игоря.
Игорь выступил из Новгорода-Северского после полудня двадцать третьего апреля с конной дружиной. Тысяцкий Рагуил с пешим полком и обозом вышел в путь днём раньше.
Двадцать шестого апреля за рекой Сеймом путивляне соединились с полком Рагуила.
Днём позднее близ реки Псёл полки наткнулись на рыльское воинство Святослава Ольговича. Войска расположились одним станом.
Сюда же двадцать восьмого апреля подошла Иго рёва дружина.
Целый день и всю ночь Игорь ждал черниговского князя.
Вместо Ярослава пришёл Ольстин с полком конных ковуев и тремя десятками своих дружинников.
— Жена померла у Ярослава, — сообщил Игорю Ольстин. — В трауре он, посему не может в поход идти. Уж не обессудь, княже.
— Ладно, хоть ковуев прислал, — проворчал Игорь, — и за то поклон от меня Ярославу.
Тридцатого апреля войско перешло реку Ворсклу и углубилось в бескрайние степи. Игорь двигался к речке Оскол, где должен был соединиться с братом Всеволодом.
На подходе к Северскому Донцу, когда полки сделали остановку на отдых после долгого перехода, вдруг тень упала на степь. Она ползла от холмов, расплываясь, застилая солнечный свет. Помрачнело как перед грозой, хотя на небе не было ни облачка!
Замерли ратники, с испугом глядя на происходящее.
Князь и воеводы оставили беседу, вскочили на ноги. Никто не может понять, что творится.
Солнце будто бы и светит, да не так — тускло, нерадостно. Мрачней и темней становится вокруг. Будто из травы и кустов поднимается ночь, и только по краям разливается белое сияние.
