Ильяс Есенберлин - Отчаяние
— Да, люди таковы… — сказал Аблай, словно бы продолжая начатый разговор. — Отобрать на рубль, а потом бросить им копейку, и не будет для них добрее тебя властителя!..
* * *Бухар-жырау покосился на хана:
— Ты просто очень постарел, Аблай!..
— Ты намного старше меня, жырау!
— Я не о твоих годах говорю, хан… Люди добры и доверчивы, и нельзя смеяться над этим!
— Это ты постарел и пустил слюни.
— Я стал мудрее, мой Аблай…
— И я тоже, мой жырау!..
Бухар-жырау оглянулся. Всего только несколько сотен воинов ехали с ними. Остальные отделились и направились в свои кочевья во главе со своими аксакалами и батырами. Личная охрана хана отстала и держалась на почтительном расстоянии.
— Нас никто не слышит, Аблай… Почему ты так поступил с божбанцами? Ведь я-то знаю, что их уговаривали, но они еще не собирались уходить к кокандцам. Подумали только и решили послать несколько человек к Алим-хану для переговоров. Вместо того чтобы отговорить, твои люди ждали их в камышах. А потом обвинять всех божбановцев в измене.
— Откуда ты знаешь про это, мой жырау?
— Я просто уже полвека знаю тебя, мой хан!..
— Если знаешь. Так ты сам же сказал, что «они только подумали». Сегодня подумает, а завтра решится. Я это сделал чтобы им был урок.
— Это не урок, а горе… От горя народ стареет… Горе его согнет.
Они долго ехали молча. И вдруг Аблай резко повернулся к певцу. Глаза его горели совсем по-молодому, и голос был звонок и высок:
— Скажи, жырау, люди считают меня ханом трех жузов, хоть и не утвердила меня баба-царица?!
— Да, тебя считают ага-ханом казахов, Аблай! — ответил жырау, не понимая, куда это клонит хан Аблай.
— А для чего я старался быть этим ханом?
— Это уж скажи сам!
— Если ты считаешь, что я стал ханом только для личного возвеличивания, только ради властвования над людьми, то, значит, ты меня еще не узнал. Нет, не для того лишь я стал ханом и не для того столько крови проливал… — Вдруг Аблай устало махнул рукою. — Ну ладно, я тебе расскажу об этом как-нибудь в другой раз!..
Бухар-жырау молча тронул коня. Аблай снова заговорил:
— Я вижу, что ты на старости лет вдруг испугался, мой верный жырау. Не каешься ли в том, что тебе всю жизнь довелось помогать мне? Не грусти и ответь мне лучше на следующий вопрос… Пошло ли на пользу казахам, что после великих бедствий, когда и половины их не осталось на земле, после всех войн и вражеских набегов, у них все же есть хан, которого боятся и слушаются все казахские племена и роды? Могли ли выжить в эти тяжелые времена казахи, не будь такого человека, каким был я?! Отвечай, мой жырау!
Бухар-жырау был уже совершенно спокоен. Он даже не повернул головы к хану, а сказал куда-то в пространство:
— Да, если бы это было не так, меня бы не видели рядом с тобой, Аблай! Я действительно пел тебе славу, мой хан. Но не об этом речь, и ты хорошо знаешь…
— Говори, жырау!
— Пока ты бился с джунгарами, с шуршутами, отбивал кокандских эмиров, тебе не приходилось ежечасно ссорить и убивать людей. Вспомни, Аблай, как люди простили тебе даже смерть погибшего по твоей вине в яме-могиле Ботахана. Ты был только султаном, а пять тысяч джигитов пришли, чтобы убить тебя за беззаконие. Но не потому, что ты расставил котлы с пищей и чаши с кумысом, не тронули тогда тебя люди. Они видели, что первым ты идешь на контайчи. Твою тогдашнюю правду видели все. Им, людям, необходим был вождь, способный собрать их вместе для отпора врагу…
— Что же стало потом? — бесстрастно спросил Аблай.
— А потом… потом погиб Баян-батыр..
— Что ты хочешь сказать, жырау?
— Он не мог дальше жить не потому, что убил любимого брата. — Бухар-жырау говорил, глядя куда-то в степь. — Баян до конца верил тебе, а когда всем стало ясно, что ты уходишь из Алтын-Эмеля, бросив на произвол судьбы восставших в Синьцзяне братьев из Большого жуза, он не смог дальше жить. Властители обычно думают, что в таких случаях никто ничего не знает…
— Но я не мог пойти на войну с Китаем!
— Да, но ты мог хотя бы увести восставшие роды от истребления!
— Но разве не ты, жырау, подбадривал тогда песнями отступавших? — хитро прищурился Аблай.
— Да, я многое в своей жизни делал не так…
— Что же, говори, жырау!
— Из Алтын-Эмеля ты ушел только в угоду своему желанию сделаться ханом. Там разошлись твои пути с людьми и с будущим, хан!..
— «Будущее»… — Аблай задумчиво покачал головой. — Что это такое?.. И что такое «люди»?.. Этих слов не знал мой предок Чингисхан и завоевал мир!
— Где этот завоеванный им мир, Аблай! Лишь наше отчаяние осталось от него… Вот тебе ответ на вопрос, что значит слово «будущее». Ну, а «люди»… «люди» никогда ничего не забывают… Тебе только кажется, хан Аблай, что ты обманул их!
— Почему же я обманул их?
— Вот тогда, под Алтын-Эмелем… Все чаще случалось это с тобой, потому что ты уже не просто созидал свое ханство. Разве не стали собранные тобой отряды уже не защищаться, а нападать то на каракалпаков, то на башкир, то на киргизов и все чаще на собственные непокорные роды…
— Но разве не вело это к величию страны казахов?..
— Нет, хан, это мнимое величие… Вспомни Жаильское побоище!…
Оба замолчали, вспоминая горы трупов. Один на одном лежали там в ущелье вперемешку казахские и киргизские джигиты, и три дня была красной вода в горной речке. Сославшись на частые набеги и барымту, творимые киргизскими манапами, Аблай со своей конницей неожиданно перешел через перевал Шату и обрушился на аилы киргизского рода солдаты, стоявшие на берегу реки Туро. Застигнутые врасплох киргизы бежали в Чуйскую долину, и там на берегах Кзылсу и Шамси и произошло знаменитое побоище. Говорят, что от рода солдаты, насчитывавшего сорок тысяч семейств, осталось сорок человек. Это была настоящая резня, а оставшихся в живых из других соседних киргизских родов Аблай переселил в Сары-Арку в качестве рабов. До сих пор там встречаются аулы под названием Бай-киргиз и Жана-киргиз…
— Долго после этого не тревожили нас киргизские барымтачи… — заметил Аблай. — Разве не о спокойности границ я думал, когда шел по льду через перевал Шату?!
— Будь проклят этот день! — вскричал старый жырау, потрясая сухим кулаком.
— Почему?
— Потому что ненависть посеяна в этом ущелье!
— Но разве не нападали манапы на наши кочевья!
— Да, они посылали своих джигитов в набеги на нас, а ты повел свое войско на них. Казахский хан и киргизские манапы добывали себе славу, скот и рабов. Но огонь и шашки обрушивались на ни в чем не повинных людей. И убивали их тоже простые, ни в чем не повинные джигиты. Вы хотели, чтобы яд ненависти двух народов проник в плоть и кровь. Не дай Бог оставлять в памяти другого народа такие побоища. Ханам и султанам выгодно было, чтобы из поколения в поколение передавался этот яд. Самые близкие нам братья — киргизы, но между нами уже оставленное тобой побоище…
— Что же, так никогда и не забудут о нем?
— Я думаю, что быстро забудут, когда…
— Говори, жырау!
— Когда не останется на земле ни ханов, ни манапов! — твердо сказал жырау.
Хан Аблай усмехнулся,
— Что же, вещему жырау позволено говорить не только быль, но и небылицы!
— О, ты знаешь, Аблай, что это правда, которая касается не одних киргизов!..
— В чем еще я, по-твоему, виноват?
— Неужели ты думаешь, что конрадский род божбан забудет, как его батыров привязывали к конским хвостам и разрывали на части верные тебе джигиты из моего славного рода атыгай-караул?
— Но я пока жив!
— Ты вовсе не вечен, Аблай. Не успеет остыть твое тело, как расползется по швам склеенное кровью ханство.
Вот что я имел в виду, когда говорил о будущем. Рано или поздно, но все равно проступает пролитая кровь. Зло легче посеять, чем искоренить. А вы все сеете его: ты, хан Аблай, хан Нуралы из Младшего жуза, кокандские эмиры, киргизские манапы, цари и богдыханы!
— Так всегда было!
— Но будет ли так всегда?!
— Значит, все твои песни в мою честь были ложью, жырау?
— Я пел их, когда верил в твою правоту. И долго верил, дольше других. Этого мне тоже не простят потомки, ибо жырау должен видеть лучше других!
Опять они долго ехали молча. Когда красные полосы зари испещрили все небо на северо-востоке, Аблай придержал коня и указал рукой на поляну у степного озера, где предстояла ночевка. Потом он неслышно подошел к наблюдающему за установкой походного шатра Бухару-жырау.
— А я все не об этом думаю, — заговорил он, как всегда, короткими отрывистыми фразами. — Добро, зло… Это не ханская забота. А вот то, что ханство мое рассыплется, то это твоя правда. И знаю я ее лучше тебя. Но не потому это, что на крови замешан тот клей, которым соединял я вместе роды и племена…
— А почему, хан Аблай?
— Ты знаешь, жырау что я бывал в Омске, в других русских городах… — Голос у хана стал совсем другим, приглушенным, задумчивым. — И всякий раз, приезжая туда, я уезжал от охраны и целыми днями ходил, смотрел. Это совсем не такие города, как Самарканд или Бухара. Нет, они пока еще намного меньше, но там совсем ровные улицы, и дом от дома находится на одинаковом расстоянии…
