Эли Визель - Легенды нашего времени
— Да нет же, Катриэль, я понимаю. Я понимаю, что тебе надо отдохнуть.
— Ты думаешь? Ничего ты не знаешь!
Неужели и в нем война оставила каплю своего яда, своей ненависти?
— Уйди, прошу тебя.
Я ушел, чувствуя терпкую горечь во рту.
— Вроде с тобой все в порядке, — сказал Гад, в конце дня принявший меня.
— Простая царапина.
— А ведь был на волосок, счастливчик ты этакий!
— Да уж, если бы не ты!..
— В следующий раз будешь внимательнее. Я не всегда буду рядом, чтобы выбросить тебя из машины.
— Слушаюсь, командир.
Хотя лицо его обострилось от напряжения и бессонницы, он был спокоен, бодр и полностью владел собой. Перед тем, как меня отпустить, он сообщил последние новости: мы идем от победы к победе, мы побеждаем на всех фронтах. На Синае противник удирает во все лопатки; вся нация держит пари!
— А Старый город?
— Мы возьмем его завтра. Завтра утром.
Мы пожали друг другу руки, и я вернулся к себе. Иоав показал, где ложиться.
— Пол жестковат, но сейчас ты этого не заметишь.
Я остановился, чтобы посмотреть в окно. Затемнение превратило город в призрак. Вчера, только вчера, человек, которого я никогда не узнаю, стоял, вероятно, перед этим же окном; о чем он думал?
— Ложись, — сказал Иоав. — Ночь пройдет быстро. А потом…
Где жители этой деревни? Где дети этого дома?
— Ты что, не слышишь, что тебе говорят? — раздраженно спросил Иоав.
Я растянулся на полу. Мне вовсе не хотелось спать. Я бы охотнее вышел прогуляться. Но это воспрещалось. К тому же это было опасно. Ладно, попробуем заснуть. Но спать я не мог. Чем больше я старался, тем дальше убегал от меня сон. Опять меня бросило в лихорадку, опять стала мучить тревога. Я был на пределе усталости, на пределе познания; я не знал, что со мной будет завтра.
— Скоро мы будем в настоящем Иерусалиме, — сказал голос рядом со мной, голос, принадлежавший Катриэлю.
Я торопливо вызвал в себе вчерашние воспоминания и прежние голоса. Возвращайтесь скорее, мечты! Иерусалим так близок, так далек! Он живой, он скоро будет доступен. Я мысленно разговаривал с собой — ребенком. Ну, сделай же так, чтобы я рассмеялся. Один-единственный раз. Да так, как никогда еще не смеялся в своей жизни. Над вчерашним и над завтрашним днем, над Катриэлем, который поддался — а не следовало бы! — и над Гадом, который сопротивляется — уж слишком хорошо сопротивляется! Теперь я хочу принести в дар Иерусалиму свой смех — смех, а не слезы!
Я вижу себя в городе моего детства. Иом Киппур. День поста и покаяния. Вечером один и тот же крик вырывается из каждого сердца: «В будущем году в Иерусалиме!». Справа от меня стоит человек в талесе, но он не молится. Я увидел его на следующий день, у входа в школу, среди нищих и блаженных. Я подал ему милостыню — он отказался ее принять. «Мне этого не надо, малыш». — «А чем же вы питаетесь?» — «Снами».
В праздник Суккот я опять наткнулся на него — в хижине Боршер ребе, где во все горло распевали хасиды.
— Выйдем, — сказал нищий. — Я подарю тебе свои сны.
Мы уселись под тополем. «Снилось мне, что я иду по дороге. Я увидел издали, как горит Храм. Я бросился бежать к нему, но земля под ногами отбрасывала меня обратно. Храм горел, а я ничего не сделал для его спасения». — «Мне не нравится этот сон», — сказал я, вздрогнув. «Мне тоже. Попробуем переменить его, хочешь? Я видел, что иду по дороге. Издали я увидел Храм во всем его великолепии. Я взмыл в воздух и полетел к нему. И за это я лишился ног. Теперь мне остается только летать и видеть сны». — «И этот сон мне не нравится тоже», — сказал я. «Как хочешь… Мне снилось, что я иду по дороге и вижу, как горит Храм. Я знаю — чтобы спасти его, я должен петь. Но тут я чувствую, что у меня нет языка. И тщетно я ищу его в пыли на дороге и в облаках в небе: его нет нигде. Я выкапываю мертвых, трясу живых, заглядываю в рот каждому: нет, моего языка нет нигде. Я и теперь его ищу, и буду искать, пока дышу. Иногда я вижу его во рту у кого-нибудь, и тогда я кричу ему: „Не трудитесь, нечего пользоваться моим языком для того, чтобы воспевать силу человека и его право на утешение. Храм горит, и счастье умерло. А если бы и не умерло, то я, сирота, убил бы его собственными руками“».
Я заткнул уши и хотел бежать прочь, но нищий насильно меня удержал. Кривляясь, он продолжал громче и громче: «Раз тебе не нравятся мои сны, я расскажу тебе мою жизнь. Однажды утром мне приснилось, что я сплю, и мне приснилось, будто я проснулся. Ты спросишь: „И это все?“ Да, малыш, все. Но и этого слишком много».
Я вырвался и пустился бежать. Голос его преследовал меня: «3най, малыш, что в тот день, когда тебе расскажут твою жизнь…»
Когда мне случилось заболеть, я отказался спать.
Я боялся закрыть глаза, боялся увидеть себя в другом сне другого нищего. Бабушка побежала к раввину и принесла мне его благословение. Мать вызвала врача; тот поговорил о переутомлении и малокровии, сделал мне укол и выписал рецепт. «Отдохни, успокойся. Тебе станет лучше. Завтра же. Сам увидишь. Ты будешь другим человеком. Закрой глаза и спи». Меня трясла лихорадка, я был на пределе страха, я протестовал: «Не хочу спать, не хочу видеть сны, не хочу никакого завтра». Я уже спал, а мои стоны все еще будоражили весь дом.
— Ты дрожишь, — сказал Катриэль. — И я тоже. Для меня все это — возвращение.
И, не вспоминая о своем недавнем приступе, он начал рассказывать одно давнее воспоминание. Он участвовал в битве за Иерусалим двадцать лет назад. Его рота защищала Старый город. Дела шли все хуже и хуже. Не хватало людей, не хватало вооружения, не было возможности подвезти людей и боеприпасы: они были отрезаны от еврейской части города. Дрались за каждую развалину, за каждый кирпич. Это было безнадежно. Однажды вечером среди измученных солдат появился неизвестно откуда странный человек и предложил свою помощь. Офицер не смог удержаться от смеха: «Прикажешь считать тебя подкреплением?» Изодранный костюм, кожа да кости и важный вид — ну, кем он мог быть, как не каббалистом, одним из тех безумцев, которые во все века населяли Старый город. Слова офицера его задели. «Напрасно вы отказываетесь от моей помощи». — «Но как ты можешь помочь нам, дед?» — «Могу просто к вам присоединиться». — «И все?» — «Этого достаточно». — «Ладно, — сказал офицер, — это все-таки лучше, чем ничего». Человек поблагодарил. После этого он появлялся каждый вечер и оставался с нами до утра. Странное дело, бойцы к нему привязались. Чтобы не потерять его, люди готовы были продолжать безнадежное сражение. Нисколько не опасаясь противника, он появлялся снова и снова и приносил то кусок черствого хлеба, то кувшин воды.
Никто так и не смог выяснить, где он их брал и куда потом уходил. Как его звали? Сколько ему было лет? Все вопросы он отклонял: «Не люблю любопытства». Я думаю, что это благодаря ему защитники города не впали в апатию и отчаянье. Он поднимал их дух, будоражил их воображение. Каждый видел его по-своему: пророком Ильей, который поддерживает несчастных, могучим царем Давидом, поэтом Иехудой ха-Леви, убитым у подножия Стены.
— Ну, а потом? — спросил я.
— Что потом?
— Что потом с ним сталось?
— Ничего. Незадолго до того, как все было кончено, он предложил себя в проводники. Он утверждал, что может нас спасти. Он говорил: «Я этот квартал знаю лучше, чем вы, лучше, чем кто угодно, я живу и прячусь здесь давно. Я тут, чтобы его защищать. Как и вы. Позвольте мне помочь вам. Я укажу переходы на земле и под землей, и вы ударите противнику в спину. Вы захватите его врасплох. Скажите „да“, и я открою вам дорогу к победе, скажите „да“, и я вручу вам ключи от города, который не сумела победить никакая сила». Но наш командир, усталый и разочарованный, ответил: «Благодарю, друг. Жаль, что ты пришел так поздно. Уже слишком поздно, чтобы сражаться, нам нужны люди, оружие и боеприпасы. Одних слов недостаточно». Он был прав. У нас оставалось по десять патронов на винтовку. Старик ушел, сгорбившись от печали. Наутро мы сложили оружие.
— А нищий?
— Откуда ты знаешь, что это был нищий?
— Просто так подумал.
— Я его больше не видел. Наверное, его эвакуировали с гражданским населением. — Помолчав, Катриэль добавил: — Впрочем, не думаю. Скорее всего, он остался в Старом городе. Он и теперь там, прячется в своем невидимом царстве. Я даже думаю, что он мог бы тогда избавить нас от капитуляции. Мы напрасно отвергли его предложение, напрасно не доверились ему. Наш командир гордился тем, что он принадлежит к новому поколению, которое руководствуется здравым смыслом. Но вряд ли дети Израиля могут уйти от прошлого Израиля. Наш командир считал, что все мы должны быть здоровыми, нормальными людьми, без всяких там тайн и каббалистических чудес. Но отсутствие невидимого — только иллюзия. Доказательство — эта война. Уже не раз нас ставили на край пропасти. Ничего не переменилось. Сценарий, декорации, пружины, персонажи — все то же: ждали только, когда поднимется занавес. Как и прежде, они хотели нашей смерти. Как и прежде, наш пароль — одиночество. Нищий это знал. Вот почему он предложил нам себя и свое собственное оружие, испытанное веками.
