Юрий Лиманов - Святослав. Великий князь киевский
Княжич Борислав вёл лёгкую, приятную беседу с двумя знакомыми сурожанами. Ровно в полдень он откланялся и пошёл на задний двор, откуда через калитку вышел в проулок. Обогнул дворец и очутился на площади, где его уже ждали Мария, Микита и Данилка.
— Пошли, — сказал он им коротко вместо приветствия. — Проведу вас через библиотеку. Оттуда есть проход прямо в пиршественную палату. Сядете в конце стола, людей сегодня не счесть, никто не заметит.
Мария склонилась, взяла руку княжича, чтобы облобызать:
— Всем мы тебе обязаны, а уж эту милость вовек не отслужу...
Борислав Досадливо отнял руку, открыл калитку.
— Ради таких вот дней и живёт песнетворец, — произнёс тихо Микита.
— Проходите, проходите скорее, — торопил княжич. В любую минуту его могли хватиться.
Миновали библиотеку. Данилка отстал, заглядевшись на книжное богатство.
В переходе княжич остановил их.
— Как первую чашу поднимут, так и проходите, среди припозднившихся вас никто не заметит, — сказал он и ушёл.
— Дедушка, а ты вот так когда-нибудь пел?
— Пел, Данилка, пел, но так — никогда! — Слепец чутко прислушивался.
Мария стояла, прижав ладони к пылающим щекам.
— Это ещё что за незваные гости? — раздался внезапно у них за спиной властный, хозяйский голос.
Микита вздрогнул, как будто его ударили. Обернулся, вытянул вперёд руку, словно нащупывая невидимые токи, «исходящие от незнакомца, и застыл.
— Ягуба... — сказал он обречённо.
— Микита? — воскликнул Ягуба, и в голосе его послышалось смятение.
Микита сделал шаг вперёд и заговорил, постепенно повышая голос:
— Дозволь в палату пройти, великого певца послушать. Христом Богом молю! Дозволишь — прощу тебе очи мои!
Ягуба вздрогнул, попятился, долго смотрел на Микиту, потом сказал:
— Идите за мной!
Поздно ночью Святослав, уже разоблачённый, без парадных одежд, в одной лишь любимой заячьей душегрейке, сидел в светёлке, пил молоко и заедал ломтём хлеба. Глаза его глядели пусто и отрешённо, под ними залегли тени усталости.
В дверь постучали.
Вошёл Борислав, поклонился.
— Вот она, хозяйская участь, — усмехнулся великий князь, — на своём пиру голоден остался.
Борислав промолчал.
— Как гости?
— Мало кто на своих ногах ушёл, под руки уводить пришлось, а иных холопы и отроки унесли.
— Это у нас умеют — на пиру без меры есть и пить. А я, грешный, думал, что преставлюсь, не дотяну до конца. Не по моим слабым силам подобное. А ты говорил — не читай «Слово». И выслушали, и славу кричали... Братец мой двоюродный всю бороду искусал...
В дверь поскреблись.
— Входи, Ягуба.
Ягуба вошёл, склонил голову, метнул взгляд в сторону княжича.
— Говори, боярин.
— Рюрик с Ростиславичами собрались в малой гриднице за библиотекой. И Игорь Святославич там, и игумен...
— За чаркой?
— За чаркой.
— Ишь, не хватило им мёду на пиру. И что же?
— Тебя лают, великий князь.
Святослав удовлетворённо сощурился, как кот, учуявший мышь, ухмыльнулся, взглянув на Борислава.
— Вот так, княжич.
— Рюрика Ростиславича возвеличивают, — добавил Ягуба.
— Ежели одного поносят, то обязательно другого возвышают. Сие в натуре рабьей человеческой. А Рюрик?
— Своим молчанием их прощает.
— К лаю мне не привыкать, собака тоже лает, да ветер уносит. Согласно ли лают?
— Согласно.
— Это плохо, что согласно. — Кряхтя встал. — Что ж, войдём, аки в клетку льва рыкающего, княжич? Со мной войдёшь. И меч возьми, а то, бывало, что, не найдя довода, иной после похмельных медов заканчивал спор ударом в спину... Ты же, боярин, иди, иди... То дела княжеские.
В переходе Святослав остановился у закреплённого на стене факела, укоризненно покачал головой, оглянувшись на Ягубу:
Распустились дворовые, не следят, смола капает мимо бадейки, того и гляди, пожар... — Он поправил факел. — Ты иди, спасибо тебе за службу, я уж с княжичем... — И побрёл, его обившись.
Ягуба поглядел вслед, потеребил бороду, свернул в другой переход — разные пути вели к малой гриднице, и если чуть поторопиться, то можно и обогнать старика...
В малой гриднице на стенах горели два факела. За просторным столом, уставленным ковшами, сулеями с заморским вином, чашами, среди которых сиротливо стояло блюдо с кусками жирного мяса, сидели Ростиславичи, Игорь, игумен — всего шесть человек. Не было ни отроков, ни чашников.
На великокняжеском столе сидел Рюрик. В одной белой рубахе с золотым шитьём, багровый от выпитого, но трезвый, он внимательно глядел на сотрапезников, вслушивался в негромкие слова.
— Седьмой десяток до половины пройти в твёрдом здравии не каждому дано, — сказал Давыд.
— Велика заслуга — долголетие?
— Он велик, только если мы велики... — заметил игумен. «Поглупел от старости, повторяет одно и то же», — подумал Рюрик.
— Кто, кто великий? — переспросил тугой на ухо князь из смоленских удельных. Имени его Рюрик не помнил, знал лишь, что предан он Давыду и давно уж ничего не слышит. 3ачем его Давыд потянул за собой? Правда, верен, как пёс, готов любую кость на лету ухватить...
— В добром здравии, да, а в добром ли уме? — воскликнул Роман.
«Так, — мысленно одобрил Рюрик, — молодец племянник, хорошо сказано».
Князь Игорь, насупившись, мрачно смотрел на сидящих за столом, переводя тяжёлый взгляд с одного на другого. Зачем они его зазвали на чарку после пира? Святослава лаять? Забыли, что и он Ольгович, что Святослав ему двоюродный брат, что как ни крути, а именно он выручил Игоря из давней беды.
— Как ты смеешь! — крикнул он Роману. — У Святослава государственный ум, в том никто ещё не сомневался!
— Государственный ум великого князя столь тонок, братья, что я порой в тупик становлюсь, не могу своим слабым разумением проникнуть в суть его поступков. Вот недавно стало мне ведомо, брат Игорь, что он половцев тайно предупредил, когда ты на них этой весной собрался в поход. И чуть было не повторилась для тебя проклятая Каяла[55].
— Врут твои доносчики, князь Рюрик! — Игорь стукнул кулаком по столу, и сразу же воцарилась тишина.
— А ты спроси у своих свойственников половецких и сам прикинь: кто с ними мирное докончанье вершил? Святославов выкормыш Борислав. Он великому князю всё выгоды выторговывал, а тебе только певца увечного из плена привёз. И мы его сегодня слушали и за тебя от души печалились. Твои победы для Святослава горше собственных поражений, а твои поражения ему — в великую радость. Ежели не так, то зачем бы он твоему дружиннику такую честь оказывал? — сказал Рюрик.
— Он сегодня твой позор, твоё поражение воспел, — вставил Давыд. — Ты не гневись, я тебе это как будущий родственник говорю. — И поглядел многозначительно на Романа.
— Скажи, кто тебе сообщил, что Святослав половцев уведомил? — спросил Игорь.
— Не у тебя одного свойственники среди степняков. Мог я и через Кунтувдея прослышать, — ответил Рюрик.
— Хан на Святослава обиду держит, мог и оболгать, — возразил князь Игорь. — А что до певца, то он не столько мой позор воспел, сколько Святославово величие, и тем твоё достоинство, как соправителя, принизил.
— О том разговор особый, — резко сказал Рюрик.
— О чём разговор, о чём? — переспросил тугоухий князь.
От него отмахнулись.
Давыд внимательно следил за лицом князя Игоря. Северский князь в борьбе против Святослава был бы сильным союзником, за ним стояло обширное княжество с уделами, могучая дружина. Но родственные узы, верность дому Ольговичей не позволяли ему до сих пор произнести решающее слово. Вот и на пиру, хотя вроде и договорились раньше, он не объявил о помолвке дочери и молодого Романа — уклонился.
— При Святославе пошатнулась вера на Руси, — забубнил своё отяжелевший игумен. — Окружил себя книжниками, любомудрствующими и ерничающими, одаривает, приникает, ставит выше природных бояр, а то и князей... Рюрик смотрел на игумена, как на докучливую муху, но терпеливо ждал, когда тот закончит.
— Крест целует, чтобы назавтра же преступить крестное целование, и тем вере непоправимый урон наносит, ибо как станет верить холоп, ежели великий князь преступает... — не унимался игумен.
— Это правда, водится за ним такое, — подхватил Рюрик. — Помнится, лет пятнадцать назад Святослав крест целовал, братскую чарку пил, в вечной любви клялся, а потом Засаду на князя Давыда учинил. Тот мирно на Днепре с женой и детьми охотился, а Святослав его не в честном бою — из камышей хотел схватить. Было бы в тот раз поболе сил у Святослава — погубил бы... Клятвопреступник он, и не единожды...
