Юрий Рудницкий - Сумерки
— Го! го! — кричала челядь из шопы, когда багор в десятый раз вырвал из помоста жалкий прутик вместо целой вязки. — Го! го! Это тебе не снопок на крыше! Не твоей хамской башкой придумано, не твоей руке и разорвать!
— Ну да! — отзывались со стены. — Это как панская шкура. Ухватишься за загривок, а в горсти — клок волос. Видать, сгнила панская сила!
— Погоди! Погоди! Вспорет она ещё тебе брюхо и выпустит кишки!
— Своим покойникам вспорет, когда с голоду начнёте подыхать.
— Вонючие боровы!
— Коровьи кишки!
Дело в том, что продовольствия в стане Ягайла становилось всё меньше и меньше, и челяди пришлось готовить коровьи кишки. Когда их промывали, ветер доносил острый смрад до самых стен замка, и ратники вскоре догадались, что это означает. Насмехаясь, мужики представили также вещественные доказательства того, что у них нет голода, бросив при помощи пращей с камнями и обглоданные кости.
Поляки в бессильной ярости ответили градом стрел. Осаждённые, в свою очередь, пустили несколько обвитых паклей и смоченных в смоле зажжённых стрел.
— Вот мы вам посветим, чтобы лучше целились! — кричали одни.
— Прямо в пекло! — добавляли другие.
Светало. На востоке заполыхало небо, заблестели, заискрились медными отблесками шпили луцких башен. В замковой часовне зазвонили к заутрене, и все живущие опустились на колени. Вскоре пришли из кухни парубки с горячим борщом и большими караваями. У каждого ратника была собственная миска. Они показывали их полякам и размахивали нанизанными на копья хлебами. Кто-то размахнулся и швырнул каравай через ров. Несколько смельчаков кинулось за хлебом. Но оказалось, что это согнутый в форме хлеба кусок кори, наполненный песком. Осаждённые хохотали над голодными челядинцами до упаду и больше в них не стреляли. А те, обнаружив обман, кинулись со всех ног под укрытие, и уже оттуда полилась потоком грубая брань. Но мужики не отвечали, довольные и весёлые, они после общей молитвы уселись завтракать.
Андрийка ел тут же, наравне с другими, и смотрел, как поднимавшееся в небе солнце рассыпает золотые свои лучи по земле и покрывает позолотой всё окружающее. С реки всё громче доносилось курлыканье журавлей и кряканье уток. И вдруг в польском стане затрубили в рог. Такого ещё не бывало, шляхта не любила, чтобы её будили рано поутру. Андрийко устремил свой взор в сторону Подзамчья и вскочил так стремительно, что его пустая миска покатилась под забороло. Над станом стелился ещё дымок костров, где готовили завтрак, в его голубой дымке двигались пёстрые отряды пеших ратников и рыцарей с оружием в руках, в коротких боевых доспехах, в шлемах и «чепцах».
«Приступ!» — мелькнула молнией мысль, и Андрийко послал за воеводой. Вскоре, застёгивая на ходу ожерёлок, пришёл Юрша. За ним Горностай в боевом облачении и с павлиньими перьями в шлеме. Воевода тихим голосом отдал несколько распоряжений, и площадь наполнилась ратниками. Запасные отряды расположились у великокняжеских палат и браны, остальные поднялись с площади на стены и заняли свои места, согласно вчерашнему распределению воеводы.
Тем временем отряды подошли к шопам и под их прикрытием построились в ряды. Впереди стали самые крепкие парубки, держа длинные лестницы с большими железными крюками на краях. На каждую лестницу по двадцать человек. Сразу же за ними рыцари в панцирях, возлагавшие надежды на броню, шелом и щит. И, наконец, ратники и вооружённая челядь. Панцирники должны были влезть на стены замка и прикрыть собою ратников, которым, в свою очередь, надлежало добить вытесненного со стен противника. Осаждающие выстроились в три длинные, плотные колонны. За их целостностью и порядком следили поставленные по бокам рыцари. С возгласами и песнями под звуки труб, с развёрнутыми знамёнами подошли они к помостам.
И вдруг ухнули, загремели пушки — клубы едкого дыма охватили стены, и два больших ядра со свистом и завыванием пронеслись над головами нападающих. А мгновение спустя раздался треск, грохот, крик, и одна из средних шоп повалилась от удара двухпудового ядра. Другое врезалось в среднюю колонну и сшибло, покалечило и убило несколько человек. Стоны, стенания, крики ужаса потрясли воздух, и толпа шарахнулась в стороны. Колонны остановились. Одновременно заработали пороки и луки: остроконечные брёвна, камни, стрелы пронизывали воздух во всех направлениях; тела усеивали землю, поначалу казалось, что нападающие не дойдут до стен. Но вот, как один человек, закричали военачальники: «Вперёд! Вперёд!» Снова затрубили рога и рыцари, погнав вперёд паробков — носильщиков лестниц, ступили на помосты…. Штурм продолжался.
Вот они уже под стенами. Красные от усталости и возбуждённые боем лица паробков поднимаются вверх, а вслед за этим медленно ползёт длинное зубатое чудовище, подпёртое снизу руками, шестами, копьями, — лестница. Брызнул дождь стрел. Одна лестница упала, другая зашаталась и лишь третья упорно приближалась к кромке заборола. Но вот над заборолом показались головы защитников, прятавшихся до сих пор за бойницами, затем, словно длиннющая рука, в сторону лестницы высунулся багор, зацепил за её крюк и сильно дёрнул. Разбрызгивая воду, лестница упала в ров.
Дважды не удавалось полякам приставить лестницу к заборолу у браны, и всё же, наконец, железные крюки впились, точно зубы, в стену. У первой лестницы вскоре стала вторая, третья, четвёртая получился широкий наклонный мост, по которому и полезли рыцари. Пошли на приступ и у северной вежи, где командовал Горностай, и южной, где командовал Андрийко. Однако успех был неодинаков. Ратникам северной вежи удалось свалить лестницы, когда уже на них было полно рыцарей. Коструба молотом отбивал впившиеся в стену крюки, поддевал лестницы железными вилами и сбрасывал их в воду. Стоял страшный крик. Отягощённые латами рыцари тонули в заболоченном рву, а туча стрел и камней не допускала челядь спасать своих господ. В довершение всего, на самом большом пороке лопнул гужевой канат, и тяжёлое заострённое бревно, не долетев до шопы, закувыркалось в воздухе и со всего размаху врезалось в помост. Скрепы разъехались, вода тут же унесла вязки прутьев, и помост разорвало. Бросив на произвол судьбы утопающих, поляки отступили. Стрелы всё летели, воины всё падали, а из их уст текла кровь. Осаждающим стало ясно, что под стенами нет спасения, а на стены им не забраться, и в диком ужасе кинулись, перепрыгивая через широкую прогалину, на ту сторону рва.
Далеко не так гладко получилось у Андрия.
Осаждающие подошли не к веже, с которой было гораздо легче обороняться, а к более низкому и доступному заборолу. Приставив пять лестниц, они полезли на стену. Судя по гербам на щитах и панцирях, преобладали гости с Запада. Поэтому здесь было меньше крика, больше холодного расчёта и подлинного рыцарского презрения к смерти и ранам. И несмотря на то что нападающих погибло от стрел больше, чем где бы то ни было, они всё-таки раньше прочих встретились с глазу на глаз с защитниками.
Андрийко понимал, что в рукопашном бою его ратники не выстоят против многоопытных рыцарей. И потому, нимало не медля, кликнул вооружённый длинными копьями и топорами запасный отряд, а сам, опустив забрало, кинулся с мечом в руках на врага. Рыцари выскакивали, точно из горячей купели, на забороло и с ловкостью опытных воинов, орудуя мечом, топором или молотом, расчищали себе дорогу. Несколько защитников с разбитыми головами свалились— с заборола, остальные невольно подались, убедившись, что их щиты не выдерживают страшных ударов рыцарей Запада. С ними мог бороться лишь равный по силе и ловкости воин, либо целая группа ратников с длинными копьями. Но под рукой их не оказалось…
И всё-таки отступающие мужики, прикрываясь щитами, сомкнулись вокруг Андрия, который смело вступил в бой с более сильным врагом. Сначала он разбил чеканом шлем какого-то вырвавшегося слишком вперёд великана из Великопольши, а когда оглушённый рыцарь отступил, отправил его могучим ударом меча на тот свет. С радостными криками ратники, топча убитого, кинулись вместе с Андрием вперёд. Завязалась сеча. Градом сыпались удары, но юноша, ведомый удивительным инстинктом настоящего бойца, каждый раз подставлял щит так, что ни один из мечей даже не коснулся его шлема. Зато старый меч Юршен, словно вспомнив былые времена геройской славы, сверкал остриём своей дамасской стали и, обрушиваясь то на шлем, то на плечо или щит врага, звенел, как удар молота о наковальню. Рыцари расступились перед таким страшным напором и, прикрываясь щитами, ждали удобного момента, чтобы дружно навалиться на юного великана. А на забороло лезли всё новые и новые рыцари, и врагов становилось всё больше и больше, а места меньше и меньше. Правда, оставшиеся ратники не отступали ни на шаг, хоть и гибли один за другим в неравном бою. Юный Юрша, задерживая натиск, чувствовал, что долго ему не устоять. Кромку его щита, казалось, искусали собаки, а вся поверхность была изрыта мечами и топорами. Андрийко понимал, что щит вот-вот разлетится, а сам он падёт под ударами врагов. Однако ни жалость к своей молодой жизни, ни тревога не сжимали его сердца. Напротив: всё существо юноши охватывало присущее подлинному воину дикое упорство драться до последней минуты. Со сжатыми зубами, побледневшим лицом и горящими, точно у волка, глазами, он весь подобрался и, готовясь к прыжку, отступил на шаг. Рыцари, перекликнувшись, все разом кинулись за ним, Андрийко со всего размаха врезался в железную стену. Потом, отбросив щит, схватил обеими руками меч, завертел им над головой и опустил на ожерёлок ближайшего рыцаря.
