Львиное сердце. Под стенами Акры - Пенман Шэрон

— Тотчас, — ответил Балиан.

Это короткое слово, взывающее к срочности, больше говорило о настрое пулена, чем потоки красноречия. Крестоносцы оказались у края пропасти, и кому знать об этом лучше, как не человеку, родившемуся и выросшему в Утремере?

К совместному для Балиана и Генриха огорчению, наступил штиль, затянув отплытие на многие часы. Они обсудили возможность проскакать тридцать миль до Тира верхом, но уже опускались сумерки, и здравый смысл подсказывал необходимость подождать попутного ветра, поскольку на корабле за один день можно покрыть в три раза большее расстояние, чем по суше. В итоге той ночью им удалось-таки сняться с якоря. Но поднявшийся ветер был встречным, а на полпути снова стих, в результате могучие стены и подпирающие небо башни Тира путники увидели лишь с рассветом. Пропуская их в гавань, караульные опустили массивную железную цепь, и вскоре галера причалила к пристани у Морских ворот. Замок располагался на восточном берегу, и взгляд Генриха снова и снова возвращался к нему. Граф гадал, спит ли еще Изабелла или страшится каждого наступающего дня, как несущего новые печали и заботы.

Генрих вежливо отклонил приглашение Балиана, не желая вторгаться в охваченный трауром дом, и предпочел разместиться в архиепископском дворце, где жил и во время предыдущего визита. Вместо того чтобы посылать слугу в конюшни Балиана и потом ждать лошадей, вновь прибывшие решили пройтись пешком, радуясь возможности ступать по твердой земле после долгих часов на борту судна. Город начал уже оживать: открывались лавки, уличные торговцы отправлялись в путь, распахивались окна, и в утреннем воздухе звучало эхо голосов. Но привычной веселой суеты не наблюдалось, и эта унылая атмосфера приводила Генриху на ум сравнение с осажденной крепостью.

Необычным для дворца архиепископа было то, что он размещался не близ собора Св. Креста, а рядом с домом генуэзской коммуны, поэтому за церковью Св. Марка путники свернули на запад. К этому времени улицы стали наполняться, и их появление не осталось незамеченным. Внезапно лорды оказались в кольце народа, посыпавшего, с криками и смехом, из домов и лавок. Генриха не удивило, что отчаявшиеся жители Тира встречают Балиана как своего спасителя. Все знали, что именно он отвратил от обитателей Иерусалима гнев Саладина после битвы при Хаттине, поэтому простолюдины наверняка чувствуют себя увереннее, когда д’Ибелин в городе. Это оживленное приветствие лишний раз показало Генриху, насколько натянуты нервы горожан, насколько потрясены они убийством Конрада.

Народ запрудил улицу так, что невозможно стало пройти.

— Раз уж ты новый святой покровитель Тира, — пошутил граф, — то мог бы раздвинуть толпу, как Моисей раздвинул воды Красного моря.

Балиан повернулся и посмотрел на друга:

— Они не меня приветствуют, Генрих. Если у Тира и появился новый патрон, то это явно ты.

Граф собирался было отмахнуться, но потом прислушался повнимательнее и, к своему изумлению, понял, что люди на самом деле выкрикивают его имя. Не успел он осмыслить это неожиданное открытие, как через толчею протиснулся священник, ухватил руку Генриха и с пылом поцеловал.

— Ты спасение наше, милорд граф! Ответ на наши молитвы! Скажи, что избавишь город и королевство!

Генриха непросто было смутить, но это был тот самый случай, и он не без труда высвободил руку из фанатичной хватки капеллана. Граф обвел взглядом лица обступивших их людей и в памяти всколыхнулось воспоминание: Дарум и освобожденные пленники, благословляющие Ричарда как своего избавителя. Тревожное подозрение зародилось в отдаленном уголке его мозга за миг до того, как до него донесся громкий, басовитый голос:

— Обещай нам, милорд! Обещай, что женишься на нашей королеве и станешь новым королем!

Генриху и Балиану потребовался почти час на то, чтобы добраться до резиденции архиепископа, поскольку едва ли не каждый шаг приходилось отвоевывать у толпы. Архиепископ Жосций вышел во двор встречать гостей, и только переступив порог дома, граф смог с облегчением вздохнуть. Сердце его сжималось от сочувствия к этим бедным, отчаявшимся людям, но ощущал он и неосознанное беспокойство, и сказал прелату, что нуждается в паре часов отдыха, перед тем как отправиться с соболезнованиями к госпоже Изабелле. Даже на пороге катастрофы Жосций оставался образцовым хозяином, и Генриха с его сквайром препроводили вскоре в одну из лучших опочивален дворца. Графом двигало стремление побыть в одиночестве, а не выспаться, но почти все минувшие сутки он провел без сна, и как только Лукас стянул с него сапоги, растянулся на кровати.

Хоть спать Генрих и не собирался, но вскоре погрузился в пограничное состояние между дремой и бодрствованием, и хотя не запомнил ни одного из сновидений, знал, что те не были приятными. У него не было представления, сколько времени прошло до того момента, когда, открыв глаза, он увидел склонившегося над ним Лукаса, пришедшего сказать, что архиепископ желает как можно скорее переговорить с графом.

Еще сонный, Генрих проковылял к столу, где для него приготовили таз и полотенце. Сполоснув лицо холодной водой, он только пожал плечами в ответ на горестное признание Лукаса, что тот нигде не может найти гребень. Граф гордился отсутствием в себе тщеславия, хотя Джоанна заметила однажды, что только красавцы могут позволить себе быть равнодушными к своему облику. Припомнив меткое замечание тети, молодой человек улыбнулся. Она безусловно была права: Генрих унаследовал свою долю красоты от бабушки Алиеноры и с детских лет наслаждался преимуществами особы не только высокого рода, но и приятной наружности. Но ему хотелось выглядеть опрятным при встрече с леди Изабеллой, и граф старательно приглаживал светлые кудри ладонью, когда услышал стук в дверь.

— Лукас, скажи, что я уже спускаюсь.

Негромкий возглас удивления из уст сквайра заставил графа, не успевшего еще прицепить к поясу ножны, обернуться. Юнец живо отошел в сторону и склонился в поклоне перед архиепископом Тирским, вошедшим в комнату в сопровождении Балиана и еще доброй дюжины лордов. Генрих сразу узнал на редкость уродливую физиономию и умные темные глаза Рено Гарнье, лорда Сидонского, одного из самых влиятельных баронов королевства. Рядом с Рено стояли двое, которых граф запомнил с предыдущего визита: Эмар де Лерон, ставший благодаря недавно заключенному браку лордом Цезареи, и Роард, сын недавно почившего Пагана, лорда Хайфы. Чуть далее располагались Ансальдо Бонвичино, канцлер Конрада, Ато из Валентии, кастелян цитадели, Гильельмо Буроне и Бонифацио де Флессио — наиболее влиятельные члены местной генуэзской общины. Присутствовали также несколько епископов и людей, неизвестных Генриху.

— Что за срочное дело, которое не могло подождать, пока я не спущусь в большой зал? — спросил граф после обмена приветствиями.

— Нужда наша более чем срочная, милорд граф. — Архиепископ Жосций явно был избран в качестве парламентера. Подойдя ближе, он взял Генриха за руку и продолжил густым, зычным голосом, приберегаемым для проповедей с кафедры: — Мы пришли предложить тебе корону, невесту и королевство.

Генрих отскочил на шаг и с прищуром посмотрел на пришедших. Но обратился к Балиану:

— Так вот зачем ты звал меня в Тир? Ты знал, что так может получиться?

Балиан не выразил смущения, не пытался и оправдываться.

— Я лгал, Генрих, когда говорил, что ты нужен здесь. Но признаюсь, мной руководила надежда, что народ примет тебя, и за это я извиняться не собираюсь. Мы не можем позволить себе роскоши оплакивать Конрада, и в этом я тоже себя не виню, поскольку на кону выживание нашего государства.

— Изабелла тоже не будет соблюдать траур? Известно ли ей о ваших планах выдать ее замуж спустя несколько дней после похорон супруга?

Д’Ибелин одарил Генриха странной улыбкой, в которой выразились одновременно печаль, симпатия и несокрушимая воля.

— Она знает, — ответил он.

Генрих сердито тряхнул головой, потому как гнев был самой безобидной из обуревающих его эмоций.