Чалдоны - Горбунов Анатолий Константинович

—

Стукнул разок, — честно признался я и нюни распустил от обиды: ночью и молчком обобрала…

Откуда столько сразу налетело — до сих пор не пойму.

Тятя поездил-поездил на лошаденке по кедровым гривам и натокался на перевале на нетронутую шишку. Оправдали продукты!

Да… Загадочная птица эта кедровка. Жизнь в тайге провел, а на ее слетков или гнездо ни разу не наткнулся. Плодится, видно, где-то в далеких краях, а к нам в Сибирь прилетает кормиться и орешники сажать?

Коротенькие спички-то?! Разоблачил меня тятя и командиром над котелками поставил.

УТУШКИ ЛУГОВЫЕ

На полевых работах родились, на полевых работах и состарились. Колхозную пенсию получали — собаку не прокормишь. Кур, скотину держали. Ельчиков корчагами ловили. Тетка Анюта — свою, за рекой, напротив утесика ставила, а тетка Хрося — на этой стороне, чуть выше деревни. Подружничали, последней коркой хлеба делились!

Тетка Анюта век прожила сиротинкой: замуж не вышла и детей не имела. Часто хворала, но выглядела моложаво.

У тетки Хроси, наоборот, детей народилось — больше, чем зернышек в маковке. Одна их поднимала — сгорбилась раньше времени. Муж ее, Хёдор, снюхался с молоденькой якуточкой, бросил семью. На первых порах письма слал, беспокоился: «Ты уж там, утушка луговая, как печь протопишь, заслонку наглухо не прикрывай — угорят ребятишки…»

—

Ужалел волк кобылу, оставил хвост да гриву, — прочтя письмо, плевалась тетка Хрося.

И вот — гром среди ясного неба: Хёдор объявился! Пришел весь потрепанный к старой жене, повинился. Поплакала тетка Хрося и приняла блудного мужа. Обшила, обстирала — на человека стал походить. Идут они по улице под ручку, серебряные вдовушки с завистью вслед смотрят: добрый селезень! А добрый селезень давно от крестьянских забот отвык. То в город шастает, то по Лене с братом-капитаном на райпотребсоюзовском рефрижераторе катается. Как говорится, утром на работу не разбудишь, ночью его дома не найдешь.

Приняла блудного мужа тетка Хрося — и посыпались на ее головушку несчастья. Сначала овцы и бычок исчезли, после — корова…

Всю окрестность дядя Хёдор в шах-мат взял, но так и не обнаружил пропажу, кроме медвежьих следов пятидесятого размера, ведущих прямо в берлогу.

Однажды пришел пьяненький домой и заявил:

—

Позоришь, утушка луговая! Слухи про тебя худые по деревне ползут. Рыбу воруешь у Анютки из корчаги…

—

С ума спятил, Хёдор?! У меня своя стоит. Каждое утро на лодке проверяю. Хочешь ельников солененьких? — Больше на стол поставить нечего.

Хёдор сморщился брезгливо:

—

Может, они ворованные? Курятинки поел бы…

Тетку Хросю так и передернуло от обидных слов.

—

Мети-ка, посудочник, отсюда, пока башку топором не смахнула, — и выбросила его немудреное тряпье за ворота.

—

Погоди, еще покрякаешь, — весело пообещал он, подбирая с земли свое добро.

Подался к запасной утушке, а встречный народ интересуется:

—

Уезжаешь, что ли, Хёдор?

—

Кого там уезжаешь, — гневно сверкает глазами тот. — Хроська вшами наградила. Иду вот к Анютке, одежонку в бане над каменкой прокалить…

И началось! Только выйдет за ворота тетка Хрося, ребятишки проходу не дают:

Сельчане здороваться перестали, шарахаются, как от прокаженной. Тетка Анюта на каждом углу трезвонит:

—

Заворовалась, горбатка! Поймаю — накормлю живыми ельцами…

Лопнуло у тетки Хроси терпение, пошла к подружке разбираться. Та мокрец в огороде полет.

—

Ты за что, гнилая бадья, помои льешь? До каких пор будешь сплетни вить?

—

Не воруй рыбу! — затараторила тетка Анюта в ответ. — Хоть бы задок досточкой прикрывала.

Тетка Хрося испуганно оглядела себя, ничего вроде стыдного не обнаружила.

—

Да не свой задок, а у корчаги, горбатка безмозглая… — Тетка Анюта не стала больше разговаривать и ушла в избу, где из-за шторки с ухмылкой наблюдал за утушками луговыми коварный дядя Хёдор. Это по его милости тетка Анюта не вышла замуж. Тайно любила перелетного селезня и мечтала всю жизнь, что когда-нибудь сойдутся. И вот подвалило счастье под старость лет!

Постояла, постояла тетка Хрося у прясла и решила уехать к детям. Нарасхват зовут. От хозяйства одни куры остались, потолок вот-вот обвалится, картошку мокрец глушит… Ничего тут не держит. Пошла на почту телеграмму старшему сыну отбить, чтобы встретил, и не дошла, повернула домой. Глянула на горихвосточку, сидящую на крыше, на скрипучее крылечко, и стала ей родная изба еще милее!

Утром поплыла корчагу проверять, еле из реки вытащила: по самый задок набита галькой.

—

Ну, гнилая бадья, отольются кошке мышкины слезки… — Тетка Хрося яростно замахала веслом, направляя лодку к пристани.

В это время за рекой тетка Анюта тоже проверила свою и тоже вытащила полную гальки.

—

Заигралась, горбатка, — прошипела она. — Будут тебе ельники…

Сошлись на берегу, вцепились друг в друга мертвой хваткой. По камням катаются, визжат. Всей деревней не могли разнять. Хорошо, мудрый дядя Хёдор сбегал за ведром и разлил утушек луговых водой.

—

Не кончится эта вражда добром… — охали напуганные сельчане.

—

Бог даст, помирятся, — не согласился дядя Хёдор… и глубокой ночью пустил лодки утушек луговых вниз по течению.

Лишились подружки своего деревянного флота — и виноватить некого: обе стороны пострадали. Сидят рядышком на берегу, пригорюнились.

—

Прости, Хрося, что я твоим Хёдором завладела, — повинилась перед подружкой тетка Анюта. — Люблю селезня окаянного еще с девчонки…

—

Владей, если жить без него не можешь, — великодушно разрешила, сияя от радости, тетка Хрося.

Двух недель не прожил плешивый молодожен с утушкой луговой — посыпались на ее головушку несчастья, как совсем недавно на подружкину.

Сначала бесследно исчезли овцы и бычок, затем — корова, а после — и дядя Хёдор… Но памятку о себе все-таки оставил: через девять месяцев у тетки Хроси в лохани с теплой водичкой запиликал утеночек.

— Добрый селезень прилетал, — улыбались серебряные вдовы, собираясь по вечерам на завалинке у печальной тетки Анюты.

ВЬЮГА

Ну да… В аккурат шесть лет прошло после войны. Отец под Сталинградом погиб, так я его одежонку донашивал. Великовата была, зато сердце грела. После уроков с берданкой за околицу бегал, рябчиков понужал. Ронкое ружьишко, сейчас таких не выпускают.

Так вот. Кочевали мимо деревни по зимней Киренге на оленях тунгусы, отстала от каравана беленькая собачка и приютилась под нашей завозней.

— Не объест, — пожалела мать. — Без собаки двор сирота.

Назвал я маленькую приблуду Вьюгой, погладил и бросил ей в угол охапку соломы.

В лес иду пасти ^{9} на зайцев проверять, Вьюга по лыжне впереди бежит, мышиные следочки обнюхивает, на дятлов тявкает. Ком снега с ветки обрушится — вся взъерошится, смотрит сердито — что там за зверь бродит?..

Назначил меня летом председатель колхоза скот пасти. Утром гоню коров на поскотину, Вьюга со мной. На месте не посидит. Бурундуков по осеку шерстит, кротов на лугу роет. Лошадку мою так и норовит за храп цапнуть…

К осени Вьюга превратилась во взрослую красивую лайку. Я в седьмой класс пошел. До школы проводит и ждет, пока не выйду.