Страна Печалия - Софронов Вячеслав

Через какое-то время он поднял вверх глаза, огляделся и удивился, увидев стоящие вокруг него низенькие, обмазанные глиной домишки в одно оконце, затянутое, похоже, бычьим пузырем, а то и вовсе наглухо закрытое тонкой дощечкой. Почти возле каждого невзрачного строения, которое и домом-то назвать язык не поворачивался, лежало приваленное к глухой стене сено, которое прямо под открытым небом мирно щипали расседланные лошади.

Приглядевшись, Аввакум увидел неподалеку от себя невысокий минарет с полумесяцем наверху, истово перекрестился и только тут понял, что, желая сократить путь, попал ненароком в татарскую слободу. Он сознательно старался не смотреть на поблескивающий на фоне скатывающегося за реку солнца чеканный профиль бронзового полумесяца и стал пробираться по узкой улочке, перепрыгивая через многочисленные кучи навоза и сваленных где попало березовых и осиновых бревен. Вдруг, оглянувшись, он заметил, что за ним увязалась ватага татарских ребятишек, что-то лопоча на своем наречии, взвизгивая и тыча в него коротенькими ручонками, то ли дразня, то ли домогаясь подаяния.

«Пшли, пшли, нехристи, вон отсюда», — тихонько шикнул на них Аввакум, но ничего не помогало. Неожиданно к нему бросилась кудлатая черная собака и ухватила за полу подрясника. И тут он не выдержал, подхватил с земли кривую березовую палку и замахал, заорал зычно и на татарчат и на мигом юркнувшую за дом собаку. Вслед за ней умчались, смешно тараща глаза, и напуганные мальчишки, убоявшись его грозного оружия. Аввакум остался один посреди не знакомого и не привычного ему мира и вновь невольно поднял глаза к полумесяцу, который, сколько ему ни грози палкой, не сдвинется со своего предназначенного людьми места. Не отрывая глаз, он внимательно глядел на него, и чем больше вглядывался в бронзовый серп, тем тоскливее становилось у него на душе, и только тогда осознал, что оказался в чужом, негостеприимном городе, где его никто не знает и знать не желает. Его не принял священник, к которому его направили, потом его едва не ограбили, а могли и убить. И в довершение всего он попал к мусульманам, что само по себе по представлению Аввакума было если не наваждением, то, очевидно, происками врага рода человеческого.

Он не сразу сообразил, что остался один посреди не знакомого и не привычного ему мира и вновь невольно поднял глаза к полумесяцу, который, казалось, тоже уменьшился в размерах и благодаря скрывшемуся за гребенчатой кромкой дальнего леса солнцу уже не искрился в его золотистых лучах. Но теперь бронзовый серп полумесяца представился Аввакуму хищным клювом могучего степного орла, раскинувшего над землей крылья, застившие дневной свет и готового заклевать каждого, не склонившегося перед ним в почтительном поклоне. Грудью остроту бронзового клюва ощутил протопоп и невольно торопливо заслонился от него, прижав руку к православному кресту, охватив его всей пятерней. Лишь тогда обрел он прежнюю уверенность и, напоследок окинув торжествующим взглядом незримое поле битвы своей с басурманским племенем, медленно зашагал дальше.

Но, как ни странно, не испытал он радости и удовлетворения от свершенного, а наоборот, коварная печаль, витавшая в сыром сибирском воздухе, окутала его душу тонкой удушающей паутиной, мешая дышать полной грудью. Вспомнилась утренняя сцена в храме, где рухнул без чувств отец Аверкий, а вслед за тем и изготовившиеся к нападению на взвозе грабители. И, само собой, ватага татарских мальчишек, без видимой причины погнавшихся за ним. В довершение всего он очутился подле мусульманского минарета, куда кто-то незримый подвел его, православного протоиерея. Не иначе как враг рода человеческого затеял с ним хитрые игры свои, вводя в искушение, испытывая на прочность, терпеливо дожидаясь, когда же он оступится, потеряет контроль и явит уныние и покорность.

— Нет, — почти ласково произнес протопоп, ни к кому не обращаясь, — не дождешься от меня потачки. Не таков раб Божий Аввакум! Не станет он плясать под дудку твою. Лучше сам первый отступись и ищи кого попроще. Мне наперед известны козни твои и замыслы подлые. Не впервой сталкиваемся нос к носу. Не выйдет!

С этими мыслями, взмокший от долгой ходьбы, он добрался до своего невзрачного домика и был немало удивлен, увидев в зиявшем еще утром пустом дверном проеме висевшие новенькие двери. Он даже ненадолго замер перед ними и сделал несколько шагов назад, глянув на свой дом как бы со стороны, думая, что перепутал его с другим. Но и короткого взгляда хватило убедиться в том, что был то именно тот самый дом, где он провел предыдущую ночь. Та же самая тропинка в глубоком снегу, неубранный двор, небольшое крылечко из тесаных бревен, брошенная кем-то рассохшаяся кадушка без обручей, колючки засохшего репейника, торчащие немым укором сквозь снежные напластования вдоль сгнившего заборчика. Но он тут же заметил заделанное бычьим пузырем оконце, через которое струился тихий желтоватый свет от горящей внутри дома лучины.

«Анастасьюшка моя приехала! — обожгла его радостная мысль. — Но как же она дом нашла? Почему меня не известила, не сообщила о приезде? А может, и не она совсем?»

Обуреваемый сомнениями, он взбежал на крыльцо и распахнул новенькую дверь, открывшуюся легко и без обычного скрипа, шагнул через порог и застыл в удивлении. На новенькой скамье сидел невысокого роста мужичок с рыжей шевелюрой и что-то подстрагивал на ней острым топориком. Увидев вошедшего Аввакума, он хмыкнул, и как ни в чем не бывало, буднично произнес:

—

Вечер добрый, батюшка…

—

Добрый… — отозвался Аввакум. — А ты кто таков будешь? Новый жилец, что ли? — Он тут же решил, что после всех случившихся за день злоключений в довершение всего объявился тот, кто сейчас выгонит его из дома и приготовился постоять за себя, крепко сжав в руке посох.

—

Да нет, мил-человек, зачем мне дом твой, когда свой имеется. Живи себе. Я подсобить зашел. Вот дверь навесил, а то худо без двери в этакую морозину. Лавку изладил, чтоб было куда сесть. Да ты проходи, не стесняйся, — по-хозяйски кивнул он протопопу. — Я уже и домой собрался, думал, не дождусь.

—

А как имя твое, добрый человек? — наконец догадался поинтересоваться протопоп.

—

Яшкой меня кличут. Или Яков Плотников. Кому как нравится. По плотницкому делу и прозвание свое получил.

—

Понятно, — промолвил Аввакум, хотя ему как раз было ничего непонятно. — Тебя из монастыря или с архиерейского двора ко мне снарядили?

—

Как же, они снарядят! — снова хмыкнул тот. — Сам пришел, по-соседски. Живу я тут неподалеку в слободе. Все одно заказов нет, вот и решил помочь немножко.

—

Спасибо тебе, Яков, за то. Семью жду на днях, а как их в такой дом без дверей ввести, и ума не приложу. Теперь другое дело. Сколько за работу свою возьмешь? Говори, не стесняйся. Пусть не сразу, но расплачусь, если дорого вдруг для меня окажется.

—

Да разве в деньгах дело? — сморщился Яшка. — Деньги меж людьми, что блохи на собаке. И без них никак и с ними худо. Сочтемся. Не о том разговор.

—

О чем же тогда? — спросил Аввакум, усаживаясь на все тот же деревянный обрубок, уже ранее служивший ему подставкой. — Ты вот скажи мне лучше, почему дом, где раньше тоже люди жили, пустехонек стоит?

—

Точно, пустехонько, как у голодного в пузе, — согласился Яков. — Куда все и подевалось.

—

А много всего было? — поинтересовался Аввакум.

—

Да все было, как у всех: и стол, и лавки, и кровати. Чай, люди здесь не один год прожили.

—

И куда все подевалось?

—

Ну, как сам хозяин помер, то жена его с детками уехали к родне своей куда-то там. Говорят, с собой, кроме одежи да посуды, ничего и не взяли, все целехонько оставили. Знали, поди, что других людей заместо них поселят.

—

И что потом? На двор к владыке свезли или покрали все?

—

Зачем покрали. Крадут, чтоб никто не знал, не видел. Наши мужики поглядели, поглядели, дом пустой стоит, никто не живет. Вот у кого надобность в чем случилась, тот каждый себе и взял помаленьку.