Юрий Хазанов - Черняховского, 4-А
Думая теперь об этом несчастном создании и о многих и многих, подобных ей — и, казалось бы, уже заранее обречённых на мучения, не могу не вспомнить давно ставшую расхожей наивно-доброжелательную фразу одного достойного русского писателя о том, что «человек рождён для счастья, как птица для полёта». Вспомнить и в полемическом задоре не найти ничего лучшего, как рассказать один из многочисленных анекдотов об Альберте Эйнштейне: как тот попал на небо и попросил Всевышнего уточнить, по каким физическим законам Тот создал человека. Господь начал писать на облаке всевозможные формулы и уравнения, и вдруг учёный воскликнул: «Но у Тебя же тут погрешность в вычислении!» — «Знаю, — грустно ответил Бог. — Но тогда у Меня не было времени её исправить…»
Уж не все ли мы, господа, в той или иной степени, продукт некоторой ошибки?.. Какое уж тут счастье?..
Не всё время в вагоне говорили мы о серьёзном и умном, и, когда уставали от того и другого, А.С. бывал готов первым переключать нас на другие жанры. В том числе, и на лёгкий, развлекательный. Я тоже пытался вносить посильную лепту и однажды, удивив самого себя, вспомнил школьных времён рассказик на одну букву:
«Отчего околел отец Онуфрий, основатель Олонецкой обители…»
Едва я закончил его, А.С. тут же подхватил эстафету и выдал, тоже наизусть, не краткое нагромождение случайно подобранных фраз, а настоящий сюжетный рассказ.
Впоследствии я слышал его десятки, если не сотни, раз во время наших совместных с А.С. поездок по стране и выступлений перед читателями — в Москве и Анадыре, в Душанбе и в Хороге на Памире, в Крыму и на Кавказе, в Ташкенте и Запорожье… Временами я готов был застрелить автора, но вместо этого приходилось отвечать ему тем же — чтением своего рассказа под названием «Принц», который он тоже выучил назубок.
Я давно уже позабыл это остроумное детище его пера и был рад, когда натолкнулся на него сейчас, листая его книгу с посвящением из 60-х годов прошлого века:
Рассказы про штормА и бури,
Про мачты, паруса и трапы
Дарю с любовью Римме, Юре,
А также дорогому Капу.
А вот и сам рассказ. По-моему, он стОит того, чтобы привести его полностью, и, кстати, он сумеет, надеюсь, немного разбавить перенасыщенный раствор моего занудства.
КАК Я ПИСАЛ РАССКАЗ
Недавно одна редакция предложила мне написать морской рассказ для детей. Я согласился, сел к столу и начал:
«Эсминец нёсся вдоль каменной гряды. Серый океан безмолвствовал. Блистали береговые огни. Лавируя среди подводных скал, лейтенант Калинкин обогнул Елизаветинскую косу».
Тут затрещал телефон. Звонили опять из редакции и просили… знаете что? Начать рассказ обязательно с буквы «М». У них там, оказывается, художник нарисовал очень красивую заглавную букву, и почему-то именно «М».
Сначала я возмутился: как это, в самом деле? А если я не хочу? Если мне больше нравится начать с буквы «Э»? Придумали тоже — «М»! Не могу же я написать, к примеру, «миноносец нёсся»?.. Некрасиво ведь звучит: «…носец… нёсся». Уши вянут!
Ну, а если: «Миноносец мчался…» А? Так, пожалуй, лучше. И я написал: «Миноносец мчался…»
Вот с этого всё и началось.
Вместо «вдоль» я написал «мимо». Вместо «каменной ограды» — «мола». Получилось неплохо: «Миноносец мчался мимо мола…» А дальше пошло совсем хорошо: «Мутное море молчало. Мелькали маяки. Маневрируя между мелями, мичман Малинкин миновал мыс Марии…»
Я поставил точку, покурил, прошёлся по комнате. Потом прочитал всё сначала, и, знаете, мне понравилось. «Мутное море молчало…» Просто здОрово!
Я снова сел к столу… Просидел час, два, три. Мрачные мысли метались в моём мозгу. Слова на «М» толклись перед глазами, как мухи, и ни одно из них не влезало в рассказ.
Утром, злой и усталый, я сел завтракать. Жена налила мне крепкого кофе, но я отодвинул стакан и мрачно произнёс:
— Маша, можно мне молока?..
Со мной творилось что-то неладное. Жена, должно быть, тоже это заметила. Я поделился с ней своей бедой.
— Какие пустяки, — сказала она. — Брось этот рассказ, начни другой. Помнишь, ты хотел про надоедливого мальчишку.
Я с радостью согласился, немедленно сел к столу и начал:
«Мария Михайловна моет маленькую Маринку. Митя мешает матери.
— Мама, — мычит мальчик, — мама, мамочка…
Мария Михайловна молчит.
— Мамуля, — мурлычет Митя, — можно мне маленькую морковку?
— Можно, милый.
— Мамуля, морковку моют?
— Моют, Митя.
— Мылом?
Мария Михайловна мрачнеет.
— Митя, мальчик мой милый, молчи…»
Я встал, подошёл к окну, а когда вернулся к столу, с ужасом обнаружил, что опять весь рассказ получился на «М», и опять, как вчера, заплясали перед глазами мухи, мотыльки, малиновки, мандарины, матросы, матрасы, моль…
Довольно, — решил я, — не буду про маленьких детей… Напишу лучше про больших зверей. Вот, например:
«Матёрый медведь молча мотал мохнатой мордой…»
Я вовремя остановился. Нет, решил я, и про медведя нельзя. Попробую что-нибудь о природе, о луне… Авось, успокоюсь немного…
И я написал:
«Мельница. Молодой месяц мелькнул между мрачными…»
И здесь это «М»! Напишу-ка лучше про насекомых. И я твёрдой рукой вывел заглавие: «Мужественный муравей»…
Нет!.. Бросил ручку, надел пальто, выскочил на улицу.
Морозило. Молодой мужчина мечтательно мёл мостовую. Милиционер миновал Москворецкий мост. Мимо меня мчались машины, мотоциклы…
Я бросился домой…
Медный маятник мерно мерил минуты.
— Мама, Мурка мучает мышку! — кричала дочка из кухни.
Я окончательно растерялся. Столько слов на «М»! Неужели из них ничего нельзя склеить?
Я решительно взялся за перо, и все слова на «М» мгновенно разбежались. Я застонал.
Встревоженная жена посоветовала заглянуть в энциклопедию.
Полчаса спустя, в библиотеке, я выдавил из себя:
— Пожалуйста, энциклопедию!
— Вам Большую? — спросила библиотекарша.
— Малую! — закричал я на весь читальный зал. — Мне Малую!
Должно быть, меня приняли за сумасшедшего… Но это ничего. Зато я выписал все слова на «М» и вечером во всеоружии сел к столу. Злосчастный рассказ быстро продвигался вперёд. Хотите прочитать отрывочек? Пожалуйста!
«Миловидный мохнатый мальчик мешал молодому математику мерить медным меридианом Москворецкий мост. Мучая могучего мамонта, мёртвые мухи мерно махали мушкетами… Малиновая мартышка миролюбиво мяукала:
— Мудрец, миленький, можно мне миску мухомора?
Мелодично мычали морские млекопитающие…»
Что, скажете — плохо? А попробуйте напишите получше. И потом, ведь вы ещё не знаете, чем всё это окончится…
Впрочем, и я не знаю, вчера опять звонили из редакции. Сказали, у них там вышла ошибка: художник нарисовал заглавную вовсе не «М», а «Н»!
Пришлось бросить и этот рассказ. Готовлюсь начинать новый — на «Н»!..
2
Мы подъезжали к Махачкале. В вагоне суета, но колёса по-прежнему выстукивают свою размеренную мелодию, на которую обычно так легко ложатся строки стихов или песен. Только на этот раз у меня в ушах не пригодный для «всех колёс» четырёхстопный ямб «Евгения Онегина», а всего-навсего двустопный, к тому же на иностранном языке — «анфан террибль», «анфан террибль»… Эти слова пришли ко мне из давнего детства: их нередко произносила мама, обращаясь к моему отцу — когда я плохо себя вёл, а ей нужно было дать заслуженную оценку моего поведения, однако при этом не чересчур меня обидеть. Означают они, по-французски, «ужасный ребёнок», и не думаю, чтобы мама «выпендривалась», как бы теперь сказали, перед молодым мужем — просто сказывалось гимназическое образование, в результате которого ученики знали тогда на иностранных языках немного больше слов, чем «коммунизм» и «пролетариат». Что же касается вообще родительской лексики, то немного позднее (говорю уже не о своих родителях) одним из самых употребительных слов по отношению к «цветам нашей жизни» стало у нас универсальное «засранец»…
И всё же мы подъезжаем к Махачкале, и слева уже виден маяк и появился Каспий, который всего лет двести назад ещё голубел там, где торчат сейчас из песка разноцветные пляжные зонтики, и выше — где застыл туристический поезд «Ленинград — Баку»; и ещё выше — где зал филармонии на шумной и очень зелёной Буйнакской улице; и, возможно, Петровские корабли проплывали тогда по ней и поворачивали на улицу Дахадаева, а какой-нибудь пузатый баркас бросал якорь прямо у будущей гостиницы «Дагестан», в которой нам заказали сейчас номера. И вполне могло быть, что море доходило даже до самой горы Тарки-тау, куда нам ещё предстоит взбираться.
