Джейн Харрис - Гиллеспи и я
Пока секретарь зачитывал обвинительный акт, я краем глаза посмотрела на Белль и Шлуттерхозе. Супруги демонстративно не замечали меня и замерли, держа голову прямо. К моему разочарованию, выглядели они вполне пристойно: опрятно одетые, причесанные и трезвые. Немец надел темную двубортную куртку с чистым воротником и манжетами, подстригся и сбрил усы. Белль, в сером закрытом платье, казалась чопорной дамой. На лицах обоих застыло бесхитростное, немного оскорбленное выражение; словом, ни один из них не напоминал похитителя или убийцу. Посторонний наблюдатель решил бы, что эти люди не способны даже выбранить ребенка, не говоря уж о том, чтобы похищать или убивать. Я опасалась, что честные присяжные примут их благопристойную маску за чистую монету.
Шлуттерхозе и Белль заявили суду о своей невиновности: неожиданное решение, которое их адвокаты наверняка сочли глупым, учитывая последующее заявление немца. По словам Каски, юрист не смог убедить супругов признать вину даже в менее серьезном преступлении — киднеппинге. Хотя Шлуттерхозе уже сознался, что похитил Роуз, он надеялся, что львиная доля ответственности падет на меня.
На следующий день «Глазго геральд» возвестил, что я была «бледна, но спокойна» и произнесла слово «невиновна» «тихим и безмятежным» голосом. Разумеется, я была бледна и, быть может, говорила тихо, но спокойствия и безмятежности мне недоставало. Нервы были натянуты до предела, в горле пересохло, ладони покрывал липкий пот. Более того, меня била мелкая дрожь — не только от страха, но и от холода: единственный камин в зале находился сбоку от места судьи, и я немилосердно мерзла. Однако, судя по всему, мне удалось скрыть тревогу, пусть и непреднамеренно.
В шотландском суде отсутствует вступительная речь, и по завершении предварительной процедуры мистер Эйчисон, прокурор, вызвал первого свидетеля, тем самым приступив к исполнению своей главной задачи — нарисовать как можно более мрачную картину событий.
Процесс начался.
Пятница, восьмое сентября 1933 года
Лондон
Мистер Петтигрю из приюта в Глазго до сих пор не ответил. Интересно, долго мне еще ждать или лучше позвонить снова? Можно повторить письмо, но моя последняя вылазка к почтовому ящику закончилась печально. После неудачи в клинике на следующий день я решила прогуляться к ящику около дома. На улице я допустила досадную оплошность — легонько споткнулась, к счастью, уже на обратном пути. Я ничего не сломала и не хотела поднимать шум, но официанты из кафе «Веррекио» бросились ко мне на помощь. Они были очень добры, особенно хозяин, синьор Веррекио, хотя и немного смутили меня своей заботой. Я вполне могла дойти до лифта сама, но синьор потребовал, чтобы я дождалась Сару, и стоял у дверей кафе, пока она не показалась из-за угла.
Конечно, Сара стала допытываться, зачем я ушла из квартиры, а когда я ответила, что хотела купить сигарет, спросила, где же сигареты — и заодно мой кошелек. Пришлось сказать, что я забыла его дома. Кажется, она не поверила. Она думает, что я потеряла сознание на улице, хотя я много раз повторила, что всего лишь зацепилась ногой за торчащий булыжник. И неудивительно: мостовые Блумсбери в ужасном состоянии.
В субботу приключилась еще одна мелкая неприятность.
Я давно заметила, что Сара выходит из спальни только в полном облачении: туфли, чулки и прочее. Конечно, она моется, но я ни разу не видела ее в халате: она всегда одевается после ванной. Даже если бы ночью крышу дома сорвало ураганом, думаю, Сара через секунду появилась бы в плаще и галошах.
Догадавшись, что она боится оголять кожу, я попыталась зайти к ней в субботу вечером, после того как она ляжет спать, в надежде застать ее раздетой. Когда Сара пожелала мне доброй ночи и закрылась у себя в комнате, я выждала две минуты — вполне приемлемое время, чтобы приготовиться ко сну — и двинулась на разведку. Однако, распахнув дверь ее спальни, я обнаружила, что Сара сидит в кресле, полностью одетая, и занимается рукоделием. По-моему, она была шокировала внезапным вторжением. Пришлось изобразить, будто я собиралась в уборную, но перепутала двери.
Теперь она думает, что я совсем спятила. Все время спрашивает, как я себя чувствую, а сегодня вечером даже проверяла, сколько осталось виски в бутылке.
* * *Вчера днем я предложила Саре съездить искупаться.
— Сил нет терпеть эту жару, — сказала я. — Дома такая духота. Давайте куда-нибудь выберемся. Вы когда-нибудь посещали купальню в Хэмпстед-Хите?
Она ответила, что нет. Собственно, я и сама там не была, зато не раз читала в путеводителях, что кенвудский дамский пруд — это оазис безмятежного единения с природой, где женщины купаются круглый год, даже в метель, в проруби. Подумать только, всего в нескольких милях от оживленной Оксфорд-серкус! Конечно, я хорошо знаю сам парк в Хэмпстед-Хите и слышала про Хайгейтские пруды, но еще не испытывала на себе их живительную силу.
Сара не поддержала предложение искупаться — по-моему, ей не хотелось ехать, потому что она без конца спрашивала, как я себя чувствую, видимо, надеясь меня переубедить. Дело в том, что на днях звонил доктор Деррет, а Сара совсем рядом чистила коврик и слышала весь разговор. Деррету не понравился мой анализ крови, и он хочет сделать мне рентген. Думаю, он просто пыжится и тешит свое самолюбие, посылая пациентов на ужасные и к тому же ненужные процедуры. Доктор попросил меня явиться в больницу на следующей неделе, и я пошла у него на поводу, хотя, разумеется, никуда не поеду. С рентгеном шутки плохи: помню, когда я жила в Америке, новомодные лучи стали причиной жуткой смерти несчастного помощника Эдисона. Подслушав нашу беседу, Сара вбила себе в голову, что я больна, и под этим предлогом хочет увильнуть от купания. В конце концов мне удалось ее уговорить. Она вышла проверить воду у птичек и спустя десять минут вернулась в коридор с набитым гобеленовым ридикюлем, на котором сверху лежало полотенце.
Я предложила добираться трамваем, а не такси. Как справедливо заметила Сара, это дольше, но я хотела, чтобы к концу поездки мы изнемогали от жары и, прибыв в Хит, мечтали стянуть чулки и окунуться в прохладный водоем. На остановке не было тени, и пока подошел наш трамвай, мы почти сварились. Подъем по лестнице дался нам непросто, но ради лучшего обзора я хотела сесть на втором этаже, и водитель любезно не трогался с места, пока мы не расположились. Наконец трамвай рванул вперед и, дребезжа, понесся до Кингс-Кросс, откуда медленно потащился за город. По дороге я показала Саре кондитерскую и пекарню, ожидая, что ее это заинтересует, но она ответила односложно.
Раскаленный трамвай напоминал духовку. Для удобства я еще дома надела купальный костюм и чувствовала, что скоро из меня выйдет отменное жаркое. Что до Сары, через некоторое время от ее тяжелого платья противно потянуло гарью. Я тактично промолчала, решив, что бедняжка сильно потеет, — но оказалось, что горят ее юбки: видимо, кто-то из нас задел ткань сигаретой, и она незаметно начала тлеть. К счастью, мы быстро сбили пламя, и на платье остался только маленький обугленный след.
Сара загорелась — не правда ли, мрачная ирония судьбы?
Совершенно измочаленные, мы вышли на конечной остановке. Слава богу, у ближайшего паба стояло свободное такси, и, хотя водитель поначалу не хотел ехать на такое короткое расстояние, по его словам «не стоящее клятой свечки», мы все же уговорили его доставить нас в конец Миллфилд-лейн. К счастью, там начинался тенистый парк, по которому мы прошли к рощице у дамского пруда. Пляж был устроен довольно просто: домик для переодевания, дощатый помост и несколько платформ для ныряния. От внешнего мира купальщиц отгораживал густой кустарник. Мы приехали в будний день, и у пруда, несмотря на жару, было немноголюдно. Никто не купался; полдюжины дам загорали на небольшой лужайке за помостом. За металлическим столом у домика крепкая спасательница в комбинезоне наливала чай.
Поскольку мне не было нужды идти в кабинку, я сняла одежду, затем расчесала и заколола волосы — сейчас они очень длинные и полностью седые. Вопреки моим ожиданиям Сара не пошла в домик надевать купальный костюм, а расстелила на лужайке полотенце и уселась на него в полной амуниции, настороженно разглядывая траву, словно опасалась насекомых.
— Пожалуйста, готовьтесь, дорогая, — сказала я. — Сейчас мы поплаваем, чтобы охладиться, а потом обсохнем на солнышке.
Но Сара смотрела куда-то поверх моей головы, затем улыбнулась, как будто кого-то приветствуя. Я оглянулась: к нам шагала та самая спасательница. У нее были коротко стриженные каштановые волосы — жесткие и густые. Она встала на краю лужайки, широко расставив ноги с мощными икрами. Ее грубая обувь скорее подошла бы мужчине. Не обращая внимания на Сару, спасательница окинула меня критическим взглядом.
