Николай Гейнце - Князь Тавриды
В небольшой угловой комнате за этим залом сохранялся токарный станок Петра Великого и разные выточенные им работы из стеновой кости.
Рядом, в овальной комнате, стоял большой биллиард и маленькая «фортуна».
Стены этой комнаты были увешаны картинами.
В небольшой комнате, «диванной», рядом с биллиардной, стоял драгоценный столик из разноцветных камней, а в углах бюсты адмиралов: графа А. Г. Орлова и В. Я. Чичагова.
В соседней комнате стояли две драгоценные вазы: одна из стекла аметистового цвета, а другая фарфоровая с тонкою живописью.
Тут же было одно из первых и древнейших фортепьян с флейтами.
В комнате рядом помещались две мраморные группы и большой фарфоровый сосуд на круглом пьедестале, в четыре фута вышины, из голубого состава, работы Кенига.
В следующем, полукругом зале находилось изображение римских императоров Иосифа и Леопольда и бюст князя Потемкина-Таврического.
Уборная императрицы, кроме обыкновенной мебели, имела следующие редкости: играющие часы работы Рентгена, бюсты Цицерона и Вольтера, античное изображение Дианы с собакой из слоновой кости, античный стол, горка из уральских драгоценных камней с каскадами из аквамаринов.
В следующем, большом зале висело шесть хрустальных люстр и были расположены разные китайские редкости.
Первая комната, на восточной стороне, по каналу, вела к лестнице главного входа в Эрмитаж, сделанной из одноцветного камня; напротив нее был переход через канал в придворный театр.
В комнате перед проходом построен был греческий храм, в котором стояло изображение из мрамора «Амур и Психея».
Далее, во всю длину по каналу, шли «ложи Рафаэля», расписанные al fresco.
Затем следовали императорская картинная галерея, кабинеты минералогические и скульптурных античных мраморов.
Таков был Эрмитаж при его основательнице, императрице Екатерине.
Потемкину было отведено помещение во втором дворце.
Императрица, желая особенно почтить его, предупредила его представление и сама первая посетила его.
Своеручно возложила она на князя орден святого Александра Невского, прикрепленный к драгоценному солитеру, и подарила сто тысяч рублей.
Через несколько дней, при утверждении доклада о наградах за очаковский штурм, государыня приказала выбить медаль с изображением князя, и пожаловала ему, «в доказательство своей справедливости к благоразумному предводительствованию им екатеринославской армией», фельдмаршальский жезл, украшенный лаврами и алмазами, и золотую шпагу, тоже с алмазами и с надписью: «командующему екатеринославскою сухопутною и морскою силою, успехами увенчанному».
Шпага была поднесена Григорию Александровичу на большом золотом блюде, имевшем надпись: «командующему екатеринославскою сухопутною и морскою силою и строителю военных судов».
При дворе и у вельмож начались балы и праздники.
V
СМОТРИТЕЛЬ ПАМЯТНИКА
Снова разной формы и цвета экипажи стали запруживать каждый день, в приемные часы светлейшего, Миллионную улицу.
Снова массивные двери дворца то и дело отворялись, впуская всякого рода и звания людей, имевших надобность в властном вельможе.
А надобность эту имели очень многие.
Иные ехали благодарить за оказанное покровительство, другие искали заступничества сильной руки Потемкина, те надеялись получить теплое местечко, а те шли на горячую головомойку.
Большинство же торчало в его приемной лишь для того, чтобы обратить на себя внимание случайного человека, выказать ему лицемерное почтение, принести дань далеко неискреннего уважения, преклониться кумиру со злобной завистью.
Григорий Александрович хорошо знал настроение большинства этой низкопоклонничающей знати, которая еще так недавно старалась обнести его перед государыней всевозможною клеветою, а теперь ползала перед ним в прах и тем же подлым языком готова была лизать его ноги, а потому и не очень церемонился со своими гостями, заставляя их по целым часам дожидаться в его приемной и по неделям ловить его взгляд.
В один из таких дней, в самый разгар княжеского приема, к роскошному подъезду дворца, робко озираясь, нерешительною походкою подошел дряхлый старик с косичкою, выглядывавшей из-под порыжевшей шляпы духовного фасона, в нагольном полушубке, сильно потертом, и с высокой палкой в руках, одетых в рукавицы. Обут старик был в валенки, обшитые кожей сильно пообившеюся.
В подъезде то и дело сновали разодетые сановники и военные генералы, а отворявший дверь швейцар в расшитой золотом ливрее показался пришедшему важнее и строже всех этих приезжающих.
Старик остановился в сторонке и растерянным, боязливым взглядом стал смотреть на роскошные двери, охраняемые таким знатным господином, изредка своими подслеповатыми, слезящимися глазами решаясь взглянуть на последнего.
Седенькая, жиденькая бородка старичка мерно покачивалась, указывая на нерешительное раздумье ее обладателя.
С час времени простоял старик неподвижно, пока, наконец, не обратил на себя внимания важного на вид, но добродушного швейцара.
— Ты чего, дедушка, тут на ветру мерзнешь, ходь сюда, в подъезд, здесь не дует.
— Разве дозволено… — тихо, как бы про себя, сказал старик и робко подошел к подъезду.
— Ты кого ждешь, што ли, дедушка? — спросил швейцар.
— Поспросить думал во дворце, может знают, где живет Григорий Александрович, может твоя милость знает…
— Какой Григорий Александрович?
— Потемкин.
— Его светлость?..
— Уж не знаю, милый человек, как его здесь величают… А по мне так Гриша.
— Гриша!.. Поди-ж ты какой… Первого, можно сказать, после матушки-царицы вельможу, а он — Гриша…
— Первого… не врешь?.. — вскинул удивленный взгляд на швейцара старик.
— Конечно же первого… Да ты, брат, откуда взялся?..
— Из Смоленской губернии, родименький, из села Чижова, дьячек я тамошний… вот кто…
— Как же тебе светлейший-то доводится, что он для тебя Гриша…
— Доводиться-то никак не доводится, а грамоте я его обучал мальчонком, за уши, бывало, дирал, за милую душу, хлестко дирал, ленив да строптив был, постреленок…
Старик улыбнулся беззубым ртом, весь отдавшись воспоминаниям прошлого;
— Вот оно что… Значит повидать своего выученика приплелся, каков он стал поглядеть…
— Да вот разыскать бы его, посмотреть, может куда-нибудь меня, старика, пристроит…
— Пристроит, коли захочет, как не пристроить, барскую мамзель, гувернантку, бают к гвардейскому полку приписал, и жалованье положил… он у нас чудесник…
— А проживать-то где он изволит? — спросил старик.
— Как где, да здесь…
— Во дворце?.. — удивился старик.
— А то где же ему проживать, говорю, вельможа первеющий.
— Первеющий…
— Коли повидать желательно, в самый раз, ходь, дедушка, кверху, в приемную…
— Ты, внучек, коли в дедушки меня записал, зубоскалить-то брось… Над стариком смеяться грешно… Ишь, что выдумал, ходь вверх, в приемную… Так я тебе и поверил…
Много времени и слов пришлось истратить швейцару, пока он убедил старика-дьячка, что не смеется над ним, и что, поднявшись наверх, в приемную, он может повидать своего Гришу.
Для вящей убедительности он даже позвал лакея, который подтвердил его слова и проводил старика в приемную.
Волшебная обстановка, ленты, звезды, толпы придворных, преклонявших перед прежним деревенским школьником, ошеломили окончательно старого дьячка и он стоял, ни жив, ни мертв, между благоговейным страхом, смутною надеждой и мгновеньями безысходным отчаянием, покуда не упал на него рассеянный взгляд могучего вельможи.
Григорий Александрович узнал своего бывшего учителя, несмотря на долгий промежуток лет, разъединивших их в разные стороны, и, к удивлению придворных, бесцеремонно им раздвинутых, подошел к старику и приветливо взял его за руку.
— Здравствуй, старина!
— Какой же молодец стал ты, Гриша! — прошептал растерявшийся дьячок, окончательно обезумевший от лет, от неожиданного приема, от роскошной, никогда и во сне им не виданной обстановки. — Какой же ты молодец стал! — повторил он.
— Зачем ты прибрел сюда, старина? — ласково спросил его князь.
— Да вот пятьдесят лет, как ты знаешь, все Господу Богу служил, да выгнали за неспособностью. Говорят, дряхл, глух, глуп стал, так матушке-царице хочу чем-нибудь еще послужить, чтоб недаром на последях землю топтать, — не поможешь ли у ней чем-нибудь?..
— Поможем, поможем, старина, ты теперь у меня отдохни, тебя накормят, напоят и спать уложат, а завтра потолкуем, куда тебя приспособить: утро вечера, сам знаешь, мудренее.
Григорий Александрович отдал адъютанту соответствующие приказания.
