Нина Молева - Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси
— Я не пожелала с вами разделить. Что же вас удивляет? И не забывайте, вы разговариваете с царицей, облеченной всей полнотой царской власти. Вы же можете считаться царем только в силу того, что я не сказала своего слова.
— И какой же вы делаете вывод, ваше величество? Раздельные спальни немедленно наведут людей на нежелательные для нас обоих предположения. Разве нет?
— К сожалению, я должна с вами согласиться. Но в таком случае — в таком случае мы должны с вами обвенчаться. У меня не будет никогда любовника, на роль которого вы сейчас претендуете.
— Разве в глазах всех мы не законные супруги?
— Отнюдь. Первый же встречный, который развяжет язык, превратит Московскую царицу в уличную блудницу.
— Но венчание означает еще худшую огласку.
— Думаю, здесь есть выход. Мой духовник может нас тайно обвенчать.
— Все равно такой обряд не удастся скрыть. Нужны свидетели. И вообще здесь мы у всех на виду.
— Тогда это надо будет сделать в отряде Сапеги, в его личном шатре. Вам ничего не стоит заехать к воеводе по военным делам. А я могу добраться туда отдельно в мужском платье. Мой духовник не будет настаивать на подвенечном уборе.
— Но на свидетелях он не может не настаивать.
— Скорее всего. Да и какой бы это был обряд без свидетелей. Что ж, можно обойтись самим Ружинским и Сапегой. Они оба хлопотали о нашем, с позволения сказать, воссоединении.
— И все же…
— Вы колеблетесь? Тогда хочу вам напомнить, что несколько месяцев назад, по дороге в Тушино, вы разбили под Волховом отряд Шуйского и закрепили свою победу, отдавая земли не признававших вас бояр народу.
— При чем здесь бояре и земли, не понимаю.
— Это не так трудно. Разве вы не выдавали насильно замуж за холопов боярских и дворянских дочерей?
— Чтобы окончательно закрепить за ними новые земли.
— Верно. И вы делали это через церковное венчание. Значит, оно имело для вас большой смысл. Я не советуюсь с вами — я ставлю условие и, поверьте, не отступлю от него.
— Но почему вы так настаиваете, ваше величество?
— Потому что если ваша тайна будет раскрыта, никто и ни в чем не обвинит меня: законная жена не может не следовать за своим мужем.
— Я думал, для исповеди.
— И для исповеди тоже.
Из Тушина от гетмана Ружинского прислали в Москву к царю Василию посланников по поводу послов, задержанных в Москве. Они же, злодеи, не ради послов приходили, но для того, чтобы рассмотреть, как стоит рать на Ордынке, и, побывав в Москве, пошли опять в Тушино, мимо московских поляков. Ратные же люди стояли крепко, ни один с себя оружия не складывал, и стража была крепкая. И в тот день разнесся по Москве слух, будто с посланниками литовскими заключили мир.
И из-за этих слухов люди оплошали и легли в ту ночь спать запросто, и стража оплошала. И той же ночью литовские люди и русские воры напали на русские полки и побили их, и все станы их захватили. И бежали все, и едва пришли в себя у города, и повернули против наступающих, и начали биться с ними, и опрокинули их, и гнали до речки Ходынки. И били их на протяжении пятнадцати верст, так что едва те устояли в таборах — такая оторопь их взяла. Бояре же пришли и встали под Москвою, и поставили кругом себя обоз.
«Новый летописец». 1610— Государь, на этот раз в наши сети попалась большая рыба!
— Порадуйте мое сердце, и мы поднимем стаканы за вашу очередную победу.
— На этот раз, государь, победа совершенно особого свойства. Ты говорил, что против тебя выступают князья ордоксальной церкви.
— Так и есть.
— Нам удалось захватить в Ростове митрополита Филарета. Иначе сказать, в прошлом боярина Федора Никитича Романова, который едва и сам не сел на московский престол.
— Превосходно! Надеюсь, вы везли митрополита не как пленника.
— Упаси Господь! У нас не было с собой кареты, но митрополит сам лихой наездник, а конем, которого мы ему предоставили, был бы доволен даже ты, государь.
— А здесь?
— Он уже в особом шатре, и о его удобствах хлопочет целый рой челяди. Известно, что Федор Романов был в свое время и редким щеголем, и любителем хорошей кухни, и знатоком вин.
— Он не превратился со времени своего пострига в закоснелого отшельника, равнодушного к окружающему миру?
— Где там! Он всю дорогу расспрашивал, сколько народу в лагере, и высказывал уверенность, что это число будет расти. Он лично знает многих бояр, которые перелетели от Шуйского к государю.
— Какие же цифры вы назвали митрополиту?
— Может быть, надо было меньшие? Или не называть совсем?
— Напротив. Большое войско всегда служит убеждению умного человека, а о Федоре Романове говорили как о человеке умном.
— Я сказал, что только в вашем личном лагере, не считая Сапеги, находится 7000 польского войска, 10 000 казаков и десятки тысяч вооруженного народа — ополчения.
— Отлично. А вместе с Сапегой?
— Более ста тысяч.
— Еще лучше. А теперь попросите митрополита, если он достаточно отдохнул с дороги, принять меня для благословения.
— Государь!
— Да, да, именно так. Не его ко мне, а меня к нему. Так-то на первых порах будет куда лучше. Пожалуй, мы поступим еще проще. Я пойду вместе с вами и буду ждать ответа митрополита перед его шатром.
— Государь! Ваши придворные сообщили, что вы потрудились прийти ко мне. Зачем вам надо было отрываться от дел, утруждать себя?
— Я слишком давно ждал возможности благословиться у достойного иерарха, владыко, и получить отеческое наставление. Когда идет война, человек невольно переступает многие заповеди, и это тяжким грузом ложится на его душу.
— Не думаю, сын мой, чтобы ваши грехи были столь тяжелы. Те, кто грешил против вас, виновны несравнимо более. Я благословляю вас на подвиг освобождения столицы нашего государства, на устроение мира и благополучия на Русской земле.
— Владыко, это благословение мне будет под силу оправдать, только если вы разделите труды по руководству землей нашей. Когда войско мое узнало, что нам посчастливилось увидеть вас здесь, на ратном поле, они в один голос воскликнули: да будет митрополит Филарет положен в патриархи земли русской. Согласны ли вы возложить этот крест на свои рамена? Не ради тщеславия — оно, я знаю, вам чуждо, но ради потребы державы российской. Если надо, все войско наше опустится перед вами на колени и будет умолять о согласии на поставление.
— Вы глубоко тронули меня, сын мой. Но для поставления нужен духовный собор.
— Мы сумеем устранить все препятствия, лишь бы было ваше согласие потрудиться на благо православной церкви, матери нашей. Не раздумывайте, владыко. Военная нужда заставляет нас торопиться. И я открою вам некую тайну. Мой отряд специально выехал искать вас в Ростове. Это была не случайная встреча, как вы могли подумать.
— Вы искали меня и давно думали обо мне… Что же, со стесненным сердцем, сокрушенный собственным несовершенством, я даю вам свое согласие, государь Дмитрий Иванович. Да пребудет с вами милость Господня во веки веков. Аминь.
Сговорились князь Роман Гагарин, Григорий Сунбулов, Тимофей Грязной и иные многие и пришли на верх (в Кремле), к боярам, и начали говорить, что надо-де царя Василия переменить. Бояре же отказали им и побежали из города по своим дворам. Те же пошли к патриарху и схватили его в Соборной церкви (Успенском соборе Кремля), и повели его на Лобное место. Тот же, словно адамант крепкий (алмаз), успокаивал их и уговаривал не поддаваться на таковое дьявольское прельщение. И отошел патриах на свой двор. Те же посылали за боярами; но никто из бояр к их дьявольскому совету не присоединился, а приехал к ним один боярин Василий Васильевич Голицын. Бояре же из полков, собравшись, пришли к царю Василию. И вышел царь Василий против мятежников… Те же, видя мужество его, устрашились и побежали от него из города все, и отъехало в Тушино человек с триста…
А житие его было на царском престоле всегда с бедами и с кручинами, и с волнением мирским; часто всем миром приходили к нему и требовали уйти с царства, и за посох хватали, и позорили его много раз. А он терпел и слезы проливал беспрестанно.
«Новый летописец». 1610— Святой отец, ты говорил с Ружинским?
— Как ты того хотела, дочь моя.
— И что гетман? Каковы его предсказания?
— Ты не поинтересовалась мнением государя? Ему, вероятно, известно больше, чем гетману. К тому же, ты сама знаешь, он хороший стратег, тогда как Ружинский слишком легко поддается чувствам и перестает владеть собой. Сейчас у них слишком явно назревает ссора с государем.
— А у кого не назревает? Разве с таким человеком можно жить в мире, святой отец? Сначала его грубость доводила меня до исступления. Теперь она вызывает только отвращение. Он как мужик, которого долго заставляли ходить в шляхетском платье, и он мечтает из него вырваться, чтобы ходить босиком по земле и чесать волосатое брюхо.
