Рихард Вейфер - Данте
Когда весть об исходе битвы при Монтекатини — одной из крупнейших и кровопролитнейших в истории средневековья! — достигла гвельфских городов, там настала великая скорбь. Жители Флоренции, Болоньи, Сиены, Перуджи и Неаполя, как сообщает хронист, «надели траур по своим погибшим согражданам». Настроение многих выразил в своей кощунственной песне поэт Фильгоре из Сан-Джиминьяно, обвинивший Бога за то, что тот отказал в помощи гвельфам:
Я потерял в Тебя веру, о Бог!
Служить Тебе нет мне причины!
Ведь гвельфам Ты ничуть не помог,
Вся помощь была — гибеллинам!
Их вождь уподобил Тебя себе
Со стаей своей вражьей.
Скорбим мы по проигранной нами борьбе,
И в траур оделся каждый.
Те падали наземь осенней листвой,
Кого я любил бесконечно,
Ну хватит, по горло я сыт уж Тобой,
В Чистилище души — не вечно.
А он, Угуччоне, — он пьян без вина,
Победой Твоей гордится,
Потребуй с Тебя он налоги сполна —
И Ты поспешишь расплатиться![77]
Холодные ноябрьские ветры пронизывают страну.
В своей скромной комнатушке в Лукке Данте сидит над своей «Комедией». Душу поэта переполняют радостные надежды. Теперь, после решающей победы гибеллинов, гордая, жестокосердная Флоренция вынуждена будет вскоре покориться, и тогда он вернется домой!
Как обрадуется Джемма! А дети! Узнает ли он их вообще?
Стук в дверь отрывает Данте от его мечтаний. В приоткрывшуюся дверь просовывается седая голова хозяйки:
— Что вы скажете, мессер Данте, если к вам гости? Тут дожидаются двое каких-то солдат.
— Что им от меня нужно?
— Этого они мне не сказали — они желают говорить только с вами!
— Впустите же их, ради Бога!
В комнату вошли двое рослых красивых юношей, опоясанных мечами. Шлемы они держали в руках.
— Мир дому сему! — тихо, почти нерешительно сорвалось с их уст.
Поднявшись со своего места, Данте вгляделся в темные глаза юношей. «Мой старший выглядит сейчас, пожалуй, как вот этот!» — подумалось ему.
Почему молодые воины не сводят с него глаз, почему не говорят ни слова?
Наконец тот, что постарше, решился:
— Вы нас уже не узнаете?
— Неужели вы и в самом деле мои?..
— Отец! — в один голос выкрикнули оба.
Сдерживая рыдания, юноши обняли изгнанника отца, по впалым щекам которого струились слезы.
— Дети, это вы?! Ты, Пьетро, ты, Якопо?! Идите сюда, дайте вашему старику отцу как следует расцеловать вас! Бог мой, как я благодарен Тебе за то, что мне довелось их увидеть! Ну, рассказывайте, как дела дома, у матушки, у ваших сестер?
— Ах, отец, они просто истосковались по вас! Но мы уже давно не были во Флоренции. Нас ничто не могло больше удержать, мы должны были встать на чью-то сторону — и мы встали на вашу, отец, ибо вы пострадали незаконно!
— Да, — добавил Якопо, опасаясь, что брат перескажет все новости один, — поэтому мы отправились к благородному господину Угуччоне и принимали участие в битве при Монтекатини.
Данте не сразу осознал услышанное от младшего сына.
— Как, вы сражались под Монтекатини? И выбрались оттуда живыми?
— Как видишь, отец, только Якопо стрела задела правую руку. Якопо, покажи отцу это место… А другой рубанул мне мечом по плечу… но все обошлось, шлем у меня крепкий…
Изгнанник воздел руки:
— О Отец Небесный, как я Тебе благодарен!
— Флорентийцы только диву даются! Мы так смеялись, когда услышали, что они приговорили нас к смерти!
— Приговорили к смерти? Кто, кого?
— Ну, флорентийцы — нас!
— Да, с тех пор, как они приговорили меня к сожжению на костре, прошло уже немало лет!
— О, да ты ведь еще не знаешь самых последних новостей, отец! Костра нашим милым согражданам, оказывается, уже недостаточно — теперь они не только собираются сжечь вас, но и отрубить голову! Вам и нам обоим!
— И вам, моим сыновьям?!
— Да, поскольку мы встали на вашу сторону, как стало им известно. Один из ваших друзей переписал этот приговор и прислал копию нам. Вот, взгляни — я всегда ношу его с собой как талисман!
У Данте вдруг снова защемило сердце. Неужели эта ненависть никогда не затухнет? Его, верного сына своей родины, который все свои силы употребил на ее благо, неблагодарное отечество преследует, угрожая огнем и мечом!
Изгнанник взял из рук Пьетро мятый лист и прочитал приговор. Он был подписан наместником короля Роберта Неаполитанского, которому флорентийцы вручили право руководить своей республикой. В третий раз Данте Алигьери вместе со своими товарищами по несчастью, белыми и гибеллинами, приговаривается к изгнанию, во второй раз — к смерти! «Если они окажутся в нашей власти или в руках республики Флоренция, их надлежит доставить к месту казни и отделить им головы от туловища, чтобы они умерли. Чтобы они не кичились своим неповиновением, мы объявляем их, кроме того, вне закона, как лично, так и их движимое и недвижимое имущество, поскольку они презрели законы республики и отказались от уплаты наложенного штрафа».
С насмешливой улыбкой отец Данте вернул прочитанный лист своему старшему сыну.
— Вы правы, дети мои, все, что здесь написано, — просто курам на смех! Наши земляки не находят себе места от ярости, ибо Угуччоне наголову разбил их. Погодите немного, нынешние правители падут, и мы вернемся во Флоренцию! А теперь пусть донна Катерина принесет нам вина — мы должны отпраздновать нашу встречу!
Но надеждам Данте и остальных изгнанников не суждено было сбыться.
В Пизе победителя Угуччоне встретили ликованием. Но когда он распорядился жестоко казнить видных граждан, пизанцы испугались, что он собирается сделаться диктатором. Вместо павшего в битве при Монтекатини Франческо Угуччоне делла Фаджиола назначил подестой Лукки своего второго сына Нери. Тот приговорил к смерти личного врага своего отца Каструччо Кастракани[78]. Но в тот день, десятого апреля 1316 года, когда приговор должен был быть приведен в исполнение, в Лукке вспыхнуло восстание. Нери немедленно послал в Пизу к своему отцу Угуччоне спешного гонца с просьбой о помощи. Но едва Угуччоне покинул Пизу во главе отряда наемников, как и там вспыхнул мятеж. Дворец Угуччоне был предан огню, его родные и близкие казнены! И в Лукке нечего было больше спасать!
За один-единственный день предводитель гибеллинов, которого все побаивались, утратил власть над обоими городами. Он, покровительствовавший Данте и многим другим изгоям, сам теперь превратился в несчастного изгнанника, которому впору было взять в руки посох странника!
Новый приют Данте нашел в Вероне, единственным владыкой которого был гибеллин Кан Гранде делла Скала. В один прекрасный день туда прибыли и два новых беглеца — Угуччоне и его сын Нери.
— А помните, Данте, — спросил седовласый гигант изгнанник, — как мы оба вели в Лукке разговор о колесе Фортуны? Я не хотел вам верить, но вы оказались мудрее, милый Данте! Тогда я был богат и могуч, словно Навуходоносор[79], а сегодня я беден и несчастен, как Иов[80]! А Каструччо, которому мой сын угрожал топором палача, сегодня стал подестой в Лукке. И вы, уверовавшие, что благодаря моей победе вернетесь во Флоренцию, оказались обманутыми в своих надеждах и нашли себе пристанище там же, где и я!
Алигьери склонил голову под тяжестью невеселых дум.
— Вы правы, мессер Угуччоне. Все надежды на помощь со стороны смертных — не более чем химера, а Фортуна продолжает вращать свое колесо.
ВСЛЕД ЗА ПОВОЗКОЙ САН ДЖОВАННИ
И вот наступил великолепный праздник, заставлявший чаще биться сердца всех флорентийцев, — это был праздник Иоанна Крестителя, патрона и покровителя замечательного города на Арно! Предтечи мессии, который в этот день, двадцать четвертого июня 1317 года, разумеется, с особым благоволением взирал из небесных чертогов на своих подданных во Флоренции, находя их наилучшим образом готовыми и внутренне и внешне. Мостовые улиц были чисто выметены, баптистерий внутри празднично освещен и алтарь, посвященный Иоанну Крестителю, украшен зеленью и цветами. Торговые лавки и будки были закрыты. Люди, облаченные в праздничные одежды, с благочестивыми физиономиями спешили в церковь, чтобы воздать почести покровителю города и принести свои молитвы. Многие люди во Флоренции, носившие имена Джованни или Джованна, служили доказательством высокой любви, которой пользовался их крестный отец. Особую любовь питала к своему городскому святому беднота, потому что прежде всего он принадлежал им, — он, носивший одежду из верблюжьей шерсти и питавшийся саранчой и диким медом. Жаль только, что он не воскреснет из мертвых и не начнет проповедовать здесь, на Арно, вместо Иордана. Он бы сказал кичливым богатым купцам все, что о них думает!
