Рихард Вейфер - Данте
Данте прервал поток слов старухи:
— А вы знаете и сыновей сера Угуччоне?
— Ну как же, мессер Данте! Правда, только то, что мне, бедной женщине, довелось услышать от других, которые больше меня видятся с важными господами. Так вот, Франческо, наш подеста, говорят, довольно буйный парень, не прочь поволочиться за девушками. Но я не имею ничего против, мессер Данте! Ведь Франческо еще молодой человек, не успел перебеситься! Остальные сыновья тоже, говорят, все в отца, такие же грубые и отчаянные! Ведь Угуччоне — точь-в-точь как великан Голиаф, люди говорят, такой не побоится вытащить и черта из ада. Боже мой, да это же просто крамольные речи. Разве вы не знаете этого гиганта — предводителя гвельфов?
— Пока что только понаслышке. Но вот вчера, когда я оказался на площади перед собором, ко мне неожиданно подошел Франческо и сказал, что его отец уже давно хочет со мной увидеться и побеседовать, и сегодня после полудня я должен пожаловать во дворец.
От страха хозяйка квартиры всплеснула руками:
— Святая Мария, Матерь Божия! И это вы говорите мне только сейчас! А мне и невдомек, какой важный господин поселился в моем доме! Ах, несчастная я женщина!
— Не болтайте глупостей, донна Катерина! Отчего это вы вдруг несчастная женщина?
— Вы же знаете, что я имею в виду, мессер Данте! Ведь перед этим… Но послушайте, все, что я говорила против благородного синьора Угуччоне и его высокородных сыновей, я беру назад! Не правда ли, дорогой мессер Данте?
— Но зачем же? Вы же говорили про них только хорошее.
— Не правда ли? Так оно и есть. Вы мой свидетель, мессер Данте, что я только хвалила этих славных господ. О Боже, ну когда же и нашему брату, простым людям, так повезет, чтобы и нас заметили такие важные персоны! Но в этом платье вы не можете появиться во Дворце правительства, мессер Данте! У вас нет чего-нибудь получше?
— К сожалению, нет, — грустно улыбнулся Данте, — придется серу Угуччоне довольствоваться этим моим нарядом.
Повелитель Пизы и Лукки и предводитель гибеллинов очень тепло разговаривал с флорентийским изгнанником. Угуччоне поведал ему, что германский король Людвиг Баварский подтвердил за ним и обоими его сыновьями право на владение несколькими замками в долине Арно и заранее отдал им в лен всю землю, которую они отвоюют у врагов. Потом он спросил, надеется ли Данте опять оказаться на родине.
— Теперь, после преждевременной кончины императора Генриха, вся надежда на вас, мессер Угуччоне. Вы высоко держали императорское знамя, и Господь явно благоволит к вам.
— Да, — согласился Угуччоне с гордостью человека, знающего себе цену, — над колыбелью мне не пели, что в свое время в моей власти будут тысячи людей.
Данте с легким укором ответил:
— Важнее, чтобы вы могли делать добро этим тысячам людей, чтобы вам достало силы и власти править в мире и справедливости. И тот, кто был так отмечен Богом, тому счастье не изменит до самого конца, хотя бы он и отличался истинным смирением.
Лицо знаменитого полководца могучего телосложения выражало гораздо больше вызывающее высокомерие, нежели скромность и смирение.
— Я подмял под себя эту богиню судьбы, Фортуну. Теперь она вынуждена покоряться моей воле!
Данте серьезно возразил:
— Вы знаете, сударь, что наши языческие предки верили в богов. Для нас, христиан, которые почитают только одного Бога, те боги и богини — бессильные существа, рожденные фантазией язычников из страха и надежд. Но мы должны их рассматривать как подобия и символы. И ни одна фигура из того учения о богах не представляется мне несущей столько правды, как Фортуна, крылатая указательница доброй и злой судьбы. Она с улыбкой вращает свое колесо. Люди, которые еще вчера были подняты ею на вершину счастья, сегодня утром оказываются во тьме поражения. Еще вчера короли, послезавтра — бедняки!
— Погодите, Данте! — со смехом воскликнул Угуччоне. — Вы стали для меня мрачной Сивиллой! У других бы мороз пошел по коже, если бы они услышали ваши речи, однако я смеюсь над этим.
Гость из Флоренции остался серьезным.
— Я не обижаюсь на вашу шутку, синьор. Может быть, необходимо, чтобы вы высмеяли мои мысли, синьор, поскольку иначе вам недостанет силы действовать! Я не хотел бы желать, чтобы моя горькая судьба когда-нибудь постигла вас, судьба бедного изгнанника, который мечтает вернуться на родину и не может найти дорогу домой.
— Что вам вздумалось, Данте Алигьери? Вы не стояли во главе государства, у вас не было возможности, находясь на важном государственном посту, одолеть судьбу. Пусть будет, что будет — я не боюсь будущего! А теперь давайте отбросим в сторону все мрачные мысли — моя жена приглашает вас к столу. Вы — мой гость, дорогой Данте!
Угуччоне готовился к войне против главного врага гибеллинов — против старой столицы гвельфов Флоренции. С ней самым тесным образом сотрудничала Пистойя, с тех пор как в 1305 году голод заставил ее стать на сторону флорентийских черных. Угуччоне вторгся в область, принадлежавшую пистойцам, и отобрал у флорентийцев много крепостей, которые или разрушил или наводнил своими людьми из Пизы. Наконец он вступил в пределы самой Флоренции и предпринял осаду горной крепости Монтекатини в устье реки Ниеволе. В этой крепости флорентийцы оставили свой гарнизон для того, чтобы обезопасить дорогу, ведущую к родному городу.
Когда известие о начале осады достигло тосканской столицы, ее охватил страх и смятение. Этому жестокому Угуччоне были по плечу любые дьявольские козни. Посланцы загоняли лошадей, лишь бы передать союзникам красочное описание надвигающейся опасности: «Спешите нам на помощь, ибо мы находимся в крайне бедственном положении и малейшее промедление грозит величайшей опасностью».
Не прошло и четырех недель, как флорентийцы собрали военную силу, которая значительно превысила численность войска Угуччоне. Принц Филипп, брат короля Роберта Неаполитанского, выехал шестого августа 1315 года из ворот Флоренции, благословляемый испуганным населением.
— Будьте спокойны, — утешали стариков и женщин вооруженные ремесленники и наемники, — уж мы справимся с ними, все будет хорошо!
Когда Угуччоне делла Фаджиола увидел, насколько многочисленны его враги, которые намерены прогнать его и освободить крепость, в глубине души ему стало страшно. Но он не подал и виду, демонстрируя полнейшую уверенность в победе.
Оба войска расположились друг против друга — на противоположных берегах реки Ниеволе. Каждый всадник с копьем, каждый пеший воин знал, что вся Италия напряженно следит за исходом борьбы: кто победит, гвельфы или гибеллины, Флоренция или Пиза?
Флорентийцы и их союзники с ликованием убедились, что Угуччоне готовится отступить, однако ему перерезали путь: он попался словно мышь, которая уже чувствует у себя за спиной кошачьи зубы.
Сражение началось двадцать девятого августа. С обеих сторон раздавались сигналы труб, словно вопросы и ответы. Из рядов противников вырвались навстречу друг другу всадники, презирающие смерть. Лучи жаркого августовского солнца отражались в шлемах и на остриях копий.
После всадников вперед пошла пехота. В рукопашной схватке каждый ощущал горячее дыхание противника. Сражающиеся обливались потом. Кровь покрывала металлические панцири и застывала на жаре коркой, образуя черные пятна. «Да здравствуют лилии Флоренции — да здравствуют орлы Пизы!»
— Видите того, что со светлым пучком перьев на шлеме? Это Франческо, подеста Лукки, сын тирана Угуччоне! Нужно уложить его! Вперед!
Конные флорентийские всадники с копьями наперевес с боевым кличем бросились на сына прославленного полководца. Франческо защищался как лев. В конце концов он все же был убит.
— Отомстим за Франческо делла Фаджиола! Смерть вождям гвельфских псов!
Пылкие неаполитанцы заметили, что гибеллинские всадники помчались к роскошно одетому принцу Пьеро, сыну короля Роберта. Вокруг него тут же образовалось оборонительное кольцо из солдат с занесенными над головой боевыми топорами. Но это не помогло: тяжелые всадники прорвали кольцо оборонявшихся и сын неаполитанского короля остался лежать на земле с раскроенным черепом.
Победителей долго не удавалось определить: успех склонялся то на сторону гвельфов, то — гибеллинов. Но когда на поле сражения опустились вечерние тени, а место разыгравшейся трагедии осветили огни факелов, выяснилось, что бесспорным победителем стал Угуччоне. Гарнизон крепости открыл ему ворота, моля о пощаде. В плен Угуччоне попали полторы тысячи гвельфов, а более двух тысяч пало в сражении. В то же время гибеллины понесли ничтожные потери. Но в это небольшое число погибших попал и Франческо: храбрый, полный надежд сын победившего полководца.
Когда весть об исходе битвы при Монтекатини — одной из крупнейших и кровопролитнейших в истории средневековья! — достигла гвельфских городов, там настала великая скорбь. Жители Флоренции, Болоньи, Сиены, Перуджи и Неаполя, как сообщает хронист, «надели траур по своим погибшим согражданам». Настроение многих выразил в своей кощунственной песне поэт Фильгоре из Сан-Джиминьяно, обвинивший Бога за то, что тот отказал в помощи гвельфам:
