Василий Балябин - Забайкальцы. Книга 3.
— Командиром-то кого бы ты хотел?
— Да по мне, что ни поп, то и батько.
— Степана Савватеева! — крикнул кто-то от ворот, и тут, как мешок прорвало, посыпалось отовсюду:
— Уваровского Василия!
— Ивана Чипчеева!
— Алеху Тимофеева!
— Катись-ка ты вместе с ним к едрене Фене-бабушке, нашел кого выставить, контрабандиста бывшего.
— Саламатова!
— Это пахаручку-то[27]? Тоже не лучше Алехи — спиртовоз, пьяница, пропьет весь полк с потрохами вместе.
— Пьяница проспится, дурак никогда. Зато уж и боевой Саламатов-то, герой, можно сказать.
— Не годится!
— Макаршу Якимова!
— Это бывшего трубача-то?
— Его самого.
— Этого можно, пожалуй!
— Конешно, можно, всю войну возле полковника находился, всю ихнюю стратегию изучил!
— Поддерживаю кандидатуру товарища Якимова, — поднимаясь из-за стола, заговорил Киргизов, — боевой командир будет. Помните, под Кунгуровой-то как он отличился? С одним своим взводом удержал сопку, все атаки белых отбил.
— Правильно!
— Даешь Макара Михайловича!
— Якимова, Якимова-а! — закричали со всех сторон и других фамилий уже не называли. Тут слово попросил сам Якимов; легонько раздвигая плечом густую толпу партизан, протиснулся он к крыльцу и, повернувшись лицом к собранию, кашлянул в кулак:
— Товарищи, оно конешно, я вам благодарствую, так и далее. — Он был огорошен столь неожиданным выдвижением в полковые командиры, смущался, теребил руками махорчатый темляк офицерской шашки и с трудом подбирал слова: — Мне такое дело… оно и во сне-то не снилось… даже чудно… Я бы, конешно, с дорогой душой, кабы грамотенка-то была хоть бы мало-мало, вот вить беда-то в чем! — И, приосмелев, оглянулся на Журавлева: — Неграмотный вить я, Павел Миколаич, как есть неграмотный, не гожусь в командиры!
— Как? — удивился Журавлев. — Вовсе неграмотный?
— Ни бе ни ме, — виновато улыбаясь, развел руками Макар. — Ни одного дня не был в школе, не знаю даже, как там и двери отворяются.
— Мда… — Журавлев побарабанил пальцами по столу и, пожав плечами, глянул на Плясова, на Киргизова. — Вот не ожидал такого! Как ваше мнение, товарищи, сможет неграмотный партизан полком командовать?
— А почему бы и нет, — отозвался на это Плясов. — При выборности командиров такое вполне возможно. А потом, здраво-то рассуждая, ведь мы его не в писаря нанимаем, а командиром ставим, был бы вожак боевой. Короче говоря, я голосую за товарища Якимова.
— Толковый командир будет, — поддержал Плясова и Киргизов.
— Якимова, Якимова-а! — неслось со всех сторон.
— Справится, чего там!
— Не боги горшки обжигают, а такие же люди!
— Верно-о-о!
— Дадим ему писаря, вон хоть бы Мишку Матафонова, хороший парень, грамотный.
— Подойдет, он и на фронте-то писарем был сотенским.
— Правильно-о-о!
— Голосуй, Сорокин!
Сорокин, склонившись всем корпусом к Журавлеву, переговорил с ним о чем-то и, выпрямившись, загрохотал кулаком по столу:
— Тише-е! Голосовать будем! Кто за то, чтобы товарища Якимова Макара Михайловича избрать командиром полка, прошу поднять руку! — Он начал было, перегибаясь через стол, подсчет голосов, но, увидев густой частокол поднятых рук, заулыбался: — Тут и считать нечего, опустите. Кто против? Нету. Значить, единогласно. Все, командуй полком, Макар Михайлович, да покрепче!
После того как так же дружно выбрали полкового писаря Михаила Матафонова, слово опять взял Макар.
— Ну что ж, товарищи, — заговорил он, обращаясь к собранию, — за то, што доверяете мне такое дело, стало быть, спасибо вам большое. Но тут я должен вам прямо сказать: раз выбрали, так будьте добры подчиняться, в случае чего так уж не жалуйтесь! Чтобы дисциплина у нас была во! — И тут Макар под гул одобрительных голосов поднял кверху большой палец. — Ежели кому што приказано, умри, да выполни. То же самое и в бою, штоб без глупостев, а ежели где прижмут, то штоб без паники, патроны здря не жечь, а бить наверняка, да шашками побольше действовать, понятно вам? То-то же, у меня все наперво!
ГЛАВА XXIII
Много всяких дел свалилось в этот день на голову нового командира полка: надо и с Журавлевым посоветоваться насчет дальнейших действий, с Плясовым, и с Киргизовым, и с командирами эскадронов поговорить. От всего этого у Макара с непривычки закружилась голова, и только к вечеру, усталый, проголодавшийся, пришел он к себе на квартиру.
Ужинал Макар и трое квартировавших вместе с ним партизан на крыльце большого старого дома. Все четверо дружно принялись за жирные горячие щи, хлебали их деревянными ложками из пузатой глиняной миски. Потом пили чай с пшеничными калачами.
У хозяев уже зажгли лампу, слышался оттуда негромкий говор; плач ребенка, баюкающий старческий голос:
— Баю-баюшки, ба-а-ю, колотушек на-а-а-даю!
Партизаны, поужинав, закурили, лениво переговариваясь, засобирались на боковую.
— В телеге спать буду сёдни, — сказал один, громко зевнув, — клопы в избе-то заели ночесь, будь они прокляты. А хозяева спят и хоть бы хны, их вроде и не кусают!
— Надоели им свои-то, приелись, — пошутил второй, — вот они на нас и отыгрываются, — свежина!
— Макар Михайлыч, долго ишо стоять-то здесь будем?
— Не знаю, завтра видно будет.
— Плясов-то, говорят, митинок созвать намеревался, верно, Макар?
— Верно.
— А в счет чего?
— Ефим Козулин рассказывать будет про Курунзулай наш, как там каратели семеновские свирепствовали, как они людей наших расстреливали, дома жгли, надо, чтобы все об этом знали.
Сунув ложку за голенище сапога, Макар вышел из-за стола и, присев на ступеньку крыльца, закурил. Ночь надвигалась на станицу тихая, теплая, на потемневшем синем небе, севернее крутой лесистой горы, появились первые звезды, на западе багряным пологом рдел закат. С улицы до слуха Макара доносились невнятные голоса людей, где-то неподалеку тренькала балалайка, совсем близко послышались шаги, скрипнула калитка — в ограде появился Михаил Матафонов:
— Здравствуй, Макар Михайлыч!
— Здорово! Чего это на ночь-то глядя приперся?
— Писарем к тебе выбрали.
— Будто я не знаю. Ну и што?
— Вот и пришел к тебе согласовать, днем-то к тебе никакого подступа не было, приказ надо отдать по полку-то.
— Какой приказ?
— Ну, что мы с тобой вступаем в должность. Чтобы все было как полагается. Я эти дела изучил досконально, за четыре-то года набил руку в писарстве, даже сам есаул Рюмкин хвалил не один раз.
— Рюмкин тебя хвалил! — Бросив недокуренную самокрутку, Макар сердито покосился на писаря. — А я тебе не Рюмкин, заруби себе на носу. Ежели зачнешь тут писанину всякую разводить, так я тебя живо приласкаю… нагайкой, а то и совсем прогоню, к чертовой матери! Ишь обрадовался, приказ писать! Што в полку-то, не знают, кого выбирали? Штоб больше я этого не слышал, понятно? Писать будешь только в особых случаях. К примеру, заняли мы с боем такую-то станицу, враг отступил туда-то, нами захвачено то-то и то-то. Тут уж, ясное дело, донесение в штаб фронта, срочно, аллюр три креста — и все, больше штоб никакой писанины! Не люблю. — И, помолчав, заговорил по-иному, дружеским тоном: — Ты вот что, Михайло, скажи-ка мне, ежели придется писать донесение или ишо што такое же, так я его подписывать должен?
— Как же, обязательно.
— Вот это, паря, для меня нож вострый, вить я же совсем ни в зуб ногой! Как и быть теперь, холера ее знает, кресты ставить вроде неудобно. Может, подмогнешь в этом деле, а? Хоть бы фамилию свою подписывать научил. Как ты на это смотришь?
— Да научить-то можно, конечно. — Мишка помолчал и, что-то припомнив, заулыбался: — Будет, Макар Михайлыч, завтра же начнешь подпись свою ставить.
— Неужели так скоро? Вот это бы здорово!
— Будет, давай пять! — Мишка тряхнул Макара за руку и чуть не бегом — к себе на квартиру.
На следующее утро беспокойный писарь примчался к Макару чуть свет. Хозяйка только что затопила печку, с ведром в руке прошла во двор доить коров. Под сараем, хлопая крыльями, звонко горланил петух. Макар в грязной нательной рубахе сидел на крыльце, обувался.
— Есть, Макар Михайлыч, вот она, пожалуйста! — хлопнув калиткой, воскликнул вбежавший в ограду Мишка. Он так и сиял радостью, а от звонкого голоса его партизан, спавший в телеге, проснулся, подняв голову, заворчал сердитым голосом:
— Чего разорался-то, душа чернильная? Принес тебя леший ни свет ни заря! Ботало осиновое!
Макар повертел в руках поданный Мишкой кусок резины от старой галоши, спросил:
— К чему это?
— Да это ж буквы я вырезал, фамилию твою, вот смотри… — И, взяв из рук Макара резинку, Мишка дохнул на нее, хлопнул на листок бумажки и показал командиру фиолетовый оттиск: — Видел как? Подпись твоя: М. Якимов! Теперь у нас пойдет за милую душу: я, что надо, напишу, прочитаю тебе, а твое дело эту штуковину приложить, и все в порядке. Только так прикладывай, чтобы вот этим уголком-то вперед, чтобы кверху ногами не получилось, понял?
