Александр Чаковский - Победа. Книга 1
– Становись на мое место, – быстрым шепотом сказал Воронов.
Сам он присоединился к советским кинооператорам.
Наконец наступила тишина. Снова вспыхнули юпитеры. Почти одновременно открылись все три двери. В зале появились Сталин, Трумэн и Черчилль.
Несколько секунд они неподвижно стояли в дверях, как бы помогая кинооператорам и фотографам выполнить свои обязанности. Затем, сопровождаемые переводчиками, не спеша направились к огромному круглому столу. На полдороге переводчики задержались, давая возможность журналистам запечатлеть встречу глав государств. Сталин был в светло-кремовом кителе, с золотой звездочкой на груди. Трумэн сменил «бабочку» на темный галстук, оставшись, однако, в своих любимых двухцветных туфлях, Черчилль был в военном мундире, с орденскими планками на груди. Во рту он держал сигару.
Все трое подошли к столу и обменялись рукопожатиями, более продолжительными, чем обычные.
Приблизились переводчики, Сталин, Трумэн и Черчилль сказали друг другу несколько фраз. Из открытых дверей стали выходить люди в военной форме и в штатских костюмах.
Советские газеты сообщали лишь о том, что в Берлин прибыл Сталин. Но Воронов узнал от кинематографистов, что в советскую делегацию кроме Сталина входили Молотов, его заместители Вышинский, Майский и Кавтарадзе, начальник генерального штаба Красной Армии Антонов, адмиралы Кузнецов и Кучеров, послы Громыко и Гусев, ответственные работники Наркоминдела Новиков, Царапкин, Козырев и Лаврищев, представители Советской военной администрации в Германии Сабуров и Соболев.
Некоторых из этих людей, не говоря, конечно, о Сталине и Молотове, Воронов уже знал в лицо, – кинематографисты указывали ему на них, когда он приходил в бабельсбергскую столовую.
Сталин сделал широкий жест по направлению к столу, приглашая всех рассаживаться.
Трумэн, Черчилль, а следом за ними и Сталин сели в кресла с высокими спинками, стоявшие на равном удалении друг от друга. Члены делегации также заняли свои места.
Чей-то голос громко объявил по-русски:
– Съемки окончены. Журналистов просят покинуть зал заседаний.
Из двери, ведущей в комнаты американской делегации, вышел высокий, грузный генерал, похожий на боксера-тяжеловеса.
– Эй, ребята, вы что, не слышали? – скорее прокричал, чем проговорил он по-английски. – Сматывайтесь отсюда!
Фото– и кинокорреспонденты покидали зал молча, словно еще продолжая переживать то, что сейчас увидели.
…Брайт догнал Воронова по дороге к мосту, отделяющему Цецилиенхоф от Бабельсберга.
– Ну, бой, – воскликнул Брайт, – ты настоящий, друг! Знаешь, как я его снял! Крупным планом! Даже звездочка на груди наверняка получилась. Я был вблизи от него, ярдах в трех, не дальше! – Он буквально сиял от восторга.
– А ты? – словно опомнившись, спросил Брайт. – Тебе удалось?
– Удалось, – не вдаваясь в подробности, ответил Воронов и в свою очередь спросил: – Кто этот генерал, который гнал вас из зала?
– Генерал? – переспросил Брайт. – Это Гарри Воган! Ты знаешь, как его зовут в Штатах? «Личная каналья президента»! Слушай, бой! – возбужденно продолжал Брайт. – Такая удача мне и не снилась! Ребята от завистп съедят свои камеры, когда увидят мои снимки в газете! Теперь – все! Главное дело сделано!
– Нет Чарли – задумчиво сказал Воронов. – Главное только начинается. Я много отдал бы, чтобы оказаться сейчас там… Слышать хотя бы первые слова…
– Первые слова? – беззаботно прервал его Брайт. – Хочешь, я тебе их скажу? Гонорара не надо. Слушай. Ты заметил, как Сталин пригласил всех садиться? Значит, он и откроет Конференцию. Он хозяин, это всем ясно. А слова? Пожалуйста, записывай. «Джентльмены, позвольте считать Конференцию открытой». Как это будет звучать по-русски?..
Глава одиннадцатая
«ТЕРМИНАЛ»
Едва все расселись, Черчилль вынул изо рта сигару и спросил:
– Кому быть председателем на пашей Конференции?
Он произнес эти слова быстро, словно боясь, что их произнесет кто-нибудь другой.
– Предлагаю президента Соединенных Штатов Америки Трумэна, – без промедления ответил Сталин.
– Английская делегация поддерживает это предложение, – сказал Черчилль, зажег спичку и поднес ее к сигаре.
Трумэн молчал. Он как бы давал возможность предложить другую кандидатуру. После того как Сталин и Черчилль высказались в его пользу, это ему, естественно ничем не угрожало.
Трумэн обвел взглядом всех, кто сидел в первом ряду у стола: своего соседа Бирнса, Сталина, Молотова, Вышинского, Громыко, Черчилля, Идена, Эттли. Все молчали.
Черчилль, видимо недовольный задержкой, жевал копчик сигары.
В зале стояла тишина. Сотрудники охраны – советские, американские, английские, в военной форме или в гражданской одежде – безмолвно стояли вдоль стен и у дверей.
Слышно было только, как жужжат комары.
Снаружи, под большим зеркального стекла окном, выходившим на озеро Юнгфернзее, расположились советские автоматчики. Посредине озера стояли три небольших военных корабля под советским, американским и британским флагами. Контуры кораблей четко и рельефно вырисовывались на водной глади.
Трумэн посмотрел на корабли, словно надеясь, что и там выскажутся за его избрание.
Молчание затягивалось. Все ждали, согласится ли Трумэн или откажется.
Президент молчал. Ему хотелось продлить эти исторические секунды. Мельком он взглянул на часы. Было пятнадцать минут шестого.
В эти минуты Трумэн внутренне торжествовал. Оказывается, вершить судьбы мира не так уж сложно! Всего три месяца назад он стал президентом Соединенных Штатов, а сегодня Сталин и Черчилль уже просят его председательствовать на Конференции, решающей судьбы послевоенной Европы.
Трумэну еще никогда не приходилось возглавлять совещания подобного масштаба. Предложение Сталина застало его врасплох. Такой чести, такого признания, пусть пока просто формального, он никак не ожидал еще пять минут назад.
Но как только короткий шок прошел, Трумэн подумал:
«А чем, собственно, эта Конференция отличается от заседания любой сенатской комиссии или правления крупного консорциума, где президент являлся бы и главным акционером? Тем, что происходит не на Капитолийском холме и не в каменном мешке нью-йоркского небоскреба, а в старомодном поместье, столь непривычном для американского бизнесмена? Но в конце концов, и дом Вашингтона, где начиналась история Америки, тоже был подражанием английской архитектуре! В чем же разница? В том, что здесь собрались самые могущественные люди века?
Но разве не этот сидящий напротив человек, о котором ходит столько противоречивых легенд, разве не он только что выдвинул кандидатуру американского президента?..»
Чувствуя, что его молчание затягивается, Трумэн сказал:
– Принимаю на себя председательствование на нашей Конференции.
О и произнес эти слова отнюдь не торжественно, а сухо и деловито, как бы подчеркивая, что считает Конференцию обычным, будничным делом, а свое председательствование на ней само собой разумеющимся. Энергичным движением приподнявшись, Трумэн пододвинул тяжелое кресло к столу.
– Я позволю себе, – продолжал он, сразу переходя к делу, – поставить перед вами некоторые из вопросов, накопившиеся к моменту нашей встречи и требующие неотложного рассмотрения. А затем мы обсудим сам порядок дня Конференции.
Итак, никаких приветствий! Ничего похожего на тосты! К делу!
Трумэн говорил быстро, как человек, который уверен в том, что люди, сидящие перед ним, заранее сознают неоспоримость всего, что им будет сказано.
Это слегка покоробило Черчилля. Не вынимая изо рта сигары, он пробурчал:
– Надеюсь, мы будем иметь право сделать добавления к порядку дня.
Трумэн бросил мимолетный взгляд на Сталина, пытаясь понять, как он реагирует на эту реплику.
Но Сталин спокойно курил. Судя по всему, он, в отличие от Черчилля, не видел ничего предосудительного ни в словах, ни в тоне президента.
Это ободрило Трумэна. Не отвечая Черчиллю, он продолжал:
– Одной из самых острых проблем в настоящее время является установление какого-то механизма для урегулирования вопроса о мирных переговорах… Опыт Версальской конференции…
Трумэн говорил долго.
Он говорил бы еще дольше, если бы не комары. Они стаями вились над озером и, залетая в открытое окно меньше докучали Сталину и Черчиллю, которых постоянно обволакивал табачный дымок, но жалили некурящих в том числе американского президента. Во время своей речи Трумэн то и дело отгонял комаров листком бумаги, но однажды не выдержал и с силой ударил себя по щеке.
Закрыть окно было невозможно из-за жары и табачного дыма. Но размахивать листком или давать себе пощечины Трумэн считал неприличным. Приходилось терпеть.
Стараясь отвлечься от комаров, он продолжал говорить.
